ВОХРовские аборигены. 7 часть

На фото женский хор под управлением папы. Пироги пеклись и елись, а песни пелись.



Жизнь на ВОХРе несколько отличалась от жизни в бараке. И хотя мы также могли в любое время без приглашения придти друг к другу в гости, все же для этого надо было предварительно позвонить в дверь, которая иногда закрывалась на ключ. Правда, нередко, на какой нибудь двери можно было увидеть записку примерно такого содержания: «Буду вечером. Ключ под ковриком». Но никому и в голову не приходило воспользоваться чужим ключом в своих интересах.
     И хотя квартира была тесноватой для нашей большой семьи, но как-то помещались же. Даже умудрялись еще и принимать гостей с разных волостей. К нам часто приезжали родственники с друзьями. Потом эти друзья приезжали со своими друзьями или родственниками и т.д. Спали на полу, как и в бараке, расстелив все, находящиеся в доме, матрасы, одеяла, подушки. Если был праздник, то мама обязательно пекла пироги, которые потом складывались в огромный таз. Долго они там не залеживались, потому что запах от них разносился не только по нашему подъезду, но и далеко на улице, состоящей из двух домов.
Бытовые условия, конечно же, были намного лучше, чем в бараке. Печку топить теперь было не надо. Горячая вода сама текла из крана, обед готовили на газу, а в отопительный сезон большие чугунные батареи нагревали квартиру так, что приходилось в мороз открывать форточки.
    Помню, как мы купили стиральную машину. Это было такое счастье! Круглая металлическая бочка на колесиках, к  которой сверху были прикреплены два резиновых валика. Крутишь ручку, как у мясорубки, и равномерно пропускаешь через эти валики отстиранное бельё. Сейчас почти в каждом доме есть стиральные машинки с программным управлением, даже пальца не замочишь. А тогда наша машинка была пиком совершенства. Белье сушили на улице, в лесочке, где у каждой семьи были свои веревки, натянутые между деревьями. Принесешь его с улицы, когда высохнет, и пахнет оно хоть и не альпийской, но вохровской свежестью: лесом, морозцем, травой. И никаких кондиционеров для белья не надо!
   Под домом был подвал, и у каждой квартиры было свое помещение, где все хранили картошку, морковь, свеклу, выращенную тут же, на огородах. В подвале также хранились велосипеды, садовый инвентарь и всякие инструменты. Очень удобно. Но помню, как жутко было туда спускаться. Наш подвал находился в самом конце лабиринта, в каком-то закоулке, куда еле доходил свет от тусклой лампочки. Мне всегда казалось, что кто-то за мной идет следом, и мурашки бежали по спине от страха. А как выбежишь на улицу, на солнышко, так сразу становилось весело и радостно. Слышала, что последние годы эти подвалы постоянно заливало водой, отчего в квартирах на первом этаже было холодно и сыро.
   Об огородах хочу сказать отдельно. Только те, кто вселился в наш дом в середине 60-х годов знает, какой ценой они дались. Каждой квартире был выделен кусок земли. Но дело в том, что земли то там и не было. Было всё, что угодно: битый кирпич, доски, палки, бетонные плиты, камни. А вот земли не было. Строители, делавшие ремонт в доме, оставили весь мусор нам, новым жильцам. Особенно досталось нашему участку и участку семьи Соломатиных, которые находились рядом. Видимо здесь и была главная свалка. Никогда не забуду, как мы очищали огород. Сначала совковой лопатой грузили камни на тачку и засыпали ими вохровские ямы и лужи. Работа эта длилась очень долго, а земли всё не было видно. У нас семья большая, работали все, и я в том числе. Наконец, у моих родителей лопнуло терпение. Папа сказал: «Всё, хватит!», и завез на огород несколько огромных грузовиков с землей, песком и торфом. Для того чтобы земля была мягкой, все с тачкой  ходили в лес, и собирали землю из-под ёлок. Сколько таких тачек все перевозили, и не сосчитать, благо лес был совсем рядом. В этом доме мы прожили семь лет, усердно вскапывая огород. И все эти годы земля, вместе с выращенными корнеплодами, выдавала нам по несколько вёдер битых кирпичей и камней. Помню, как переживала мама, когда нам пришлось переезжать и оставлять этот участок.
      А еще хочу рассказать, как мама купила корову. Да, да, настоящую корову, которую мы назвали Зорькой. Зорька была очень красивая, в черно-белых пятнах, и с огромными глазами и ресницами. От неё пахло сеном и парным молоком. Прямо напротив подъезда, в лесочке, многие построили сараи. Кто держал там кур, некоторые – поросят, а мама не стала мелочиться, и сразу завела корову. Как в старой детской песенке:
 
«Тот завел себе собаку
Тот завел себе кота,
Тот завел себе корову,
Я завел себе… кита»

       Только в образе кита у нас была представлена корова, так как корова - в Москве, это, согласитесь, как-то необычно. Вообще, наша мама была отважной женщиной, если на такое решилась. Для неё было главное – накормить семью. Конечно, ВОХРа – это не Арбат и не улица Горького, но всё же столица, где действуют городские, а не сельские законы. Перезимовала корова в сарае одну зиму, а весной пришли представители власти и заявили, что здесь санитарная зона и держать рогатое животное не пристало. И хотя наша Зорька в сторону станционного забора  даже и не смотрела, ввиду удаленности и густого леса, ей всё же было предписано покинуть данное помещение, то-бишь, сарай. И что прикажете делать?  Посоветовали они, было, маме пустить Зорьку под нож, да напрасно. «Такую корову, да на мясо?! Да, ни за что!» - крикнула она со слезами на глазах. Да, молоко у Зорьки было отменное! Такое душистое и сладкое, как будто мёд пьешь. Повоевала мама с властями, повоевала, да делать нечего, надо законы соблюдать.
     В семи километрах от посёлка, по Дмитровскому шоссе, папе дали участок земли под строительство дома. Дали еще в середине 50-х годов, когда мне было чуть больше года. Строиться в то время было очень сложно, поэтому, в основном, участок использовался, как огород. За десять лет родители смогли построить только  «времянку», сколоченный из досок домик с печкой, и сарай.
Мы были там так счастливы, что совсем не замечали беспорядка вокруг. А если бы ждали чистоты и порядка, то не осталось бы ни одной фотографии. Дом то строился четверть века.
Летом было хорошо. Опять съезжались все родственники, которые также спали вповалку на полу, и на чердаке, ходили в лес за грибами и ягодами. Гостеприимная мама всех одаривала дарами с огорода: помидорами, огурцами, ягодами, цветами. Зимой, конечно, жить там было нельзя, но иногда, когда была необходимость, родители всё же оставались, растопив печку. Вот туда и решено было переселить нашу Зорьку. Но получилось так, что или машину они не нашли, или денег не было на перевоз, и мама решилась еще на один подвиг. Иначе я этот поступок назвать не могу. Срезала она поутру ивовую ветку, накинула Зорьке на шею верёвку, и, погнала её, родимую, на новое место жительства. А если учесть, что с ВОХРы  до Дмитровского шоссе километра два будет, то в общей сложности шла она с коровой девять километров пешком по обочине. В то время шоссе было узкое, не как сейчас, да и машин, конечно, тоже было меньше. Но ведь мама вела на «поводке» корову, а не собаку. Как она рассказывала, самое страшное – это когда они переходили по мосту канал. Мост был ещё тот, старый, металлический и ветхий, весь в пробоинах, сквозь которые виднелась водная гладь. Мама больше всего боялась, что Зорька копытом проскочит в какую-нибудь дыру. К счастью, всё закончилось благополучно, и  они дошли до пункта назначения. Там, конечно, Зорьке жилось вольготнее. И сена ей накосили и насушили, и паслась она на чистом лужку целый день.
Помню, как утром проснёшься, а мама корову уже подоила. Я очень люблю парное молоко, поэтому первая кружка всегда была моей. Но прежде, чем выпить, мама наливала в отдельную чашечку немного молока и говорила мне: « На-ка, дочка, умойся. Кожа будет чистая, гладкая». Я умоюсь, и, не вытираясь, пью парное молоко, пена от которого усами остается под носом. Разотрешь эту пену по лицу, и ждешь, когда высохнет. Получалось что-то вроде косметической маски. Потом всё смоешь колодезной водой, и окончательно проснешься. Не знаю, действительно ли молоко помогло, или мой организм так был устроен, но когда я достигла переходного возраста, то у меня практически не было тех проблем с кожей лица, которыми страдают многие подростки. В общем, Зорька нас и поила, и кормила, и лечила. Молоко, творог, сметана, масло – всё было своё. К тому же, нашлись постоянные покупатели на молоко. Всё бы хорошо, да разрываться между двумя домами родителям было очень сложно. Корова требовала постоянного ухода, как маленький ребенок. Зимой было еще сложнее. Мама очень любила Зорьку. И даже когда она окончательно поняла, что не рассчитала свои силы, у неё даже в мыслях не было, чтобы её пустить на мясо. Корову решили продать. Маме так трудно далось это решение, но делать нечего. Помню, как Зорьку грузили на грузовик, а мама плакала. Долго она плакала и после того, как приехала с какого-то подмосковного рынка, но уже без коровы. Перед продажей надо было её подоить, чтобы проверить молоко на жирность. Когда мама принесла банку с парным молоком, то, проверив его, работники санэпидемстанции грубо сказали маме: « Тётка, ты чего нам голову морочишь? Собрала сливки, и думаешь, что нас обманула!» Мама с негодованием им ответила: «Какие сливки? Только что надоила! Не верите, пошли со мной, при вас подою!» Ну, и подоила. Когда ветеринары убедились, что мама их не обманывает, они воскликнули: «Да это же золото, а не корова! Что же такое случилось, что Вам приходится её продавать?» Мама опять в слёзы. Всю оставшуюся жизнь она помнила Зорьку, и, наверное, всё же держала обиду на тех, кто заставил её так поступить. Потому что впоследствии на ВОХРе другая семья тоже завела корову, и она у них жила без проблем много лет. А в дальнейшем и в коттеджах люди стали держать разную живность: кур, поросят, коз и даже лошадей, несмотря на то, что санитарную зону СВС никто не отменял. А я до сих пор помню такие умные коровьи глаза, и то, как она пила, втягивая носом содержимое ведра, как насосом.