Две беседы

- Это – лунники! Они цветут только ночью! От заката до рассвета. Солнышко взойдёт, и их уже не будет. Так жалко! А пока смотри, сейчас они будут распускаться прямо на глазах!
Солнце только что закатилось. Мы стоим с тётей Зосей посреди её цветущего сада среди лилий, роз, флоксов, георгин и ещё множества цветов, названий которых я не ведаю. Перед нами – цветок лунник, как и некоторые другие в этом саду, прибывший в наши северные широты из Майкопа, где живут родственники тёти Зоси. Длинные бутоны лунника начинают медленно шевелиться.
- Смотри! Смотри! Сейчас раскроются, - с восторгом говорит мне тётя Зося.
Лунники действительно раскрываются стремительно, быстро развёртываются их нежные, крупные лимонного цвета лепестки. Эти несколько мгновений стоило бы заснять на камеру, но её у меня нет, и я просто наслаждаюсь зрелищем. И рождающихся на одну ночь лунников, и всего сада, о котором мне, приезжающей сюда в августе и встречающей на своём участке непроходимые дебри сорняка, не приходится и мечтать.
Тётя Зося с мужем приезжают сюда в апреле. Когда в нашем посёлке ещё нет даже электричества. Топят печь, жгут керосинку, устраиваются… Съезжают они тоже позже всех: в октябре. А если б электричество не отключали, то и вовсе бы поселились здесь.
- Так здесь хорошо… - улыбаясь, говорит тётя Зося. Улыбка редко сходит с её лучистого лица, и в улыбке этой столько любви – к людям, к цветам, ко всему живому. – Утром я выхожу на крыльцо, смотрю на цветы, а они мне – улыбаются! И так радостно! А ты радугу видела сегодня? Мы Сергеем Николаевичем сидели на лавочке и смотрели. Так красиво! Где ещё такое увидишь? Надо ещё обязательно в лес сходить! Я так люблю лес… Я туда вхожу и никаких болячек там не чувствую, так легко мне там… Грибы я не очень люблю есть, а собирать – такая радость! И рыбу ловить! Когда вода струится, тихо… Очень это успокаивает. Вот, если Ромка будет по Волге плавать, то я к нему поеду, тогда порыбачу!
Ромка – её средний внук, оканчивающий мореходку. Всего их у тёти Зоси трое. Мать их, её дочь, долго болела и умерла рано. С той поры младший внук живёт у второй бабушки, а старшие уже взрослые ведут свою жизнь и на даче появляются лишь изредка. Прежде проводили они здесь всё лето, и тётя Зося скучает по тому времени, по снующей и шумящей детворе, оживляющей дом и сад.
- А ещё бы в Ярославль съездить… Посмотреть на город…

О городах и весях мы говорим с тётей Ариной, дом которой стоит в ста шагах от дома тёти Зоси. Тётя Арина – паломница со стажем. Мне кажется, нет такого монастыря, где бы она не побывала. Не исключая, конечно, и окрестных.
- А совсем близко здесь – могила Нилуса. А ведь он в Оптиной пустыни мечтал быть похороненным. Ты была в Оптиной? Съезди обязательно… Там же все-все наши писатели, философы бывали… Да что я тебе! Ты сама знаешь… А Нилуса преследовали. Он сюда приехал к знакомому священнику, а тот побоялся его на постой пустить. А другой батюшка сам позвал и дал кров, и до последних дней Нилуса заботился о нём. Он его и отпел, и похоронил… А потом его расстреляли, конечно. И могилу уничтожили. А одна старушка, до наших дней дожившая, запомнила место и указала…
Всё это, но уже подробнее, я читаю во взятой у тёти Арины брошюре. Книг у неё здесь много. Священное Писание и Псалтирь, с которыми она не расстаётся, творения святых, что-то из истории, подшивки газет, путеводители. Среди прочего примечаю крупную фотографию Александра Третьего с семейством.
- Вот ведь Царь был! – вздыхает тётя Арина. – Какой был Царь… И Мария Фёдоровна… Я на днях о них передачу слушала. А нас-то в школьные годы учили: враги они… Всё разорили, уничтожили… А Елизавета Фёдоровна! А муж её! Какие люди были… Чистые, праведные… Ты в Марфо-Мариинской обители была? Обязательно съезди. Её сейчас восстановили. Щусев строил… Нестеров расписывал… И в Новоспасский тебе надо… Только там к гробницам трудно попасть… - она называет много-много мест, где мне следовало бы побывать, и я чувствую, как в определённый момент начинаю путать одно с другим. Её простое лицо в эти минуты высветляется, по губам плывёт счастливая улыбка, удивительно красящая любого. Попутно тётя Арина заглядывает в свой путеводный дневник, который она начала вести десять лет назад, когда вышла на пенсию и стала объезжать русские святыни. – А в Ельце храм древний сохранился, и иконы в нём старинные, тёмные. Совершенно по-особому там дышится. Чувствуется, что веками намолено. И образ там преподобного Серафима, а от руки его кровь струится. Я сама видела…

- Когда у тёти Зои внук погиб, то через неделю в их квартире появилась бабочка… А ведь это ноябрь был! Откуда? Месяц она у них жила, до 40-го дня… А потом уснула… Они считали, что это – душа его с ними прощалась… - тётя Зося на несколько мгновений умолкает. – Такие они люди замечательные. Врачи от Бога. Всегда всем помочь готовы были. Бескорыстно!
«Бескорыстно» - одно из любимых её слов. И почти все люди в её рассказах выходят бескорыстными, прекрасными, светлыми. Она ни о ком не говорит зло и не понимает, как это некоторым людям доставляет удовольствие жалить больнее ближнего.
- Мы всю жизнь среди военных прожили. Может, наложило свой отпечаток. Мы же все друг другу, как родные, были. А, может, просто характер… У меня сестра была – удивительный человечек! Светлый, золотой! У неё такая жизнь тяжёлая была, и ей удалось в себе этот свет сохранить, ко всем людям открытость. У кого бы что ни случилось, она первая бежала помогать всегда. Я тоже стараюсь, чем могу, помогать, но мне до неё далеко… А она прямо светилась вся! – я смотрю на тётю Зосю и не верю в то, что ей далеко до её сестры. Она и сама – светится.
- Я не знаю, есть ли сейчас такие люди… Однажды мы с детьми были в лесу, и хлынул дождь. А у нас ни зонтов, ни плащей. Мимо шёл человек, совсем незнакомый. Увидел нас, снял плащ, подошёл и над головами детей его растянул, как навес. И пока дождь не прекратился, так и стоял, сам мок. Представляешь, какие люди бывают? Тебе приходилось таких встречать?
Мне – приходилось. И встречи эти – главное богатство моё…
- Люди должны друг другу помогать, - уверенно говорит тётя Зося. – Как это можно иначе? Ведь, вот, ты сделал добро другому, и оно обязательно тебе вернётся. Я сама это замечала. Не сразу, не с той стороны, но вернётся. Нужно делать добро…

- Раньше ведь люди другие были, - констатирует тётя Арина, листая книги, которые я ей принесла. – Верующие… Лица какие у всех, посмотри… Благородные, светлые… Сразу видно, какие это люди были. А потом пришли эти… И всех их поубивали. Забыли Бога, вот, поэтому так всё и случилось. А теперь нужно каяться и молиться. Все ведь мы грешные, все не так живём… И ещё долго-долго идти нам…
Альбом, который я принесла тёте Арине – «Русский Лемнос». Книгу эту я только сегодня купила в Махрищском монастыре. В ней великое множество фотографий, и каждую тётя Арина, вооружившись очками, разглядывает пристально. Особенно впечатляет её храм, сооружённый русскими изгнанниками из подручного материала:
- Вот, в том всё и дело, что они Бога не забывали. Всё у них правильно было. Лучшая часть русского народа. Её-то и истребили, изгнали… А нас-то в школе учили… Я семилетку заканчивала, нам там открытки с Лениным раздавали, рассказывали, какой он был расчудесный. Мы, дети, верили! В пионеры принимали – то-то радость была! А оказалось всё наоборот. И откуда такая злоба сатанинская? Ведь отец у него хороший человек был. Учитель… Откуда такая ненависть?..

- Родители мои с Кубани были… Такой ужас там был… - сколько знакомы мы с тётей Зосей, а никогда она мне этого не рассказывала. И слушая теперь рассказ её, я обращаюсь в слух, боясь что-нибудь пропустить.
- …Деда вывели из дома и расстреляли на глазах у семьи. Бабушка после этого сошла с ума. Отца арестовали и отправили в лагерь, под Архангельск куда-то. В какой-то день их, арестантов, вывели из барака, стали выкликать пофамильно, показывая, кому направо, а кому налево идти. Тех, что налево, ждал расстрел. Папа уже был болен и пошёл налево, когда ему указали направо. И тогда конвоир ударил его прикладом и отбросил направо… Потом папа не то сбежал, не то освободился. До дома он два года добирался пешком. Останавливался по временам в каких-то населённых пунктах, подрабатывал и опять шёл. А маму с тремя детьми и других родственников выгнали из дома. Это было начало 30-х, голод стоял жуткий. Я помню, что родственники сторонились тётю Марусю… Я не понимала, почему. А потом мне объяснили. В ту пору её дети умерли, и она, чтобы не умереть самой, ела их… У мамы тоже умерло двое детей. Только старшая дочь, уже окрепшая, уцелела. А папу едва не арестовали вновь. Он выскочил в окно, лёг в траву, которая очень высокая была. Вокруг ходили комиссары, один даже наступил ему на руку, но не нашли… Отец забрал маму и сестру и увёз их в другой город. А дом наш до сих пор стоит. Белый, большой. А было написала по поводу реституции. А мне отвечают: «А документы на дом есть у вас?» Какие документы? А то непонятно, что дед не по своей воле свой дом сельсовету «подарил»… А только мне противно стало, не стала я им ничего доказывать…

- Родители мои люди простые были… У отца всего-то три класса образования. А книгочей! По складам, а читал, читал, и меня пристрастил. И в доме у нас никогда ничего такого услышать нельзя было. Никакой матерщины, никакой пошлости… Крестьяне были, лишенцы, а какая культура! Какая речь была – ты бы слышала! Я ж не умею так говорить…
Тётя Арина оказалась в вопросе о компенсациях настойчивее тёти Зоси. Дед её, по советским понятиям, был «кулак». То бишь работящий крестьянин, наживший приличное хозяйство своим горбом. О грядущей коллективизации он узнал заранее и, не ожидая расправы, перебрался с семьёй из Волгоградской области в Среднюю Азию. Через несколько лет, когда страсти поутихли, его потянуло на родину, и семья тронулась в обратный путь. В деревне, как и следовало ожидать, оказались доброхоты, которые донесли на вернувшегося соседа, и он был арестован, как враг народа, и сгинул в одном из лагерей. Семья постепенно перебралась в город, а в деревне осталась жить лишь одна из дочерей. Тётя Арина обошла немалое количество учреждений и, пользуясь каким-то полезным знакомством, добилась реабилитации своего деда и выплаты ещё живой в ту пору тётке компенсации, как дочери незаконно репрессированного. Получив деньги, старушка так разволновалась от неожиданности, что попала в больницу с сердечным приступом. Компенсации хватило ей, чтобы купить холодильник…

Слушала я эти рассказы (которые уж на моей памяти – немало прослушала и прочла я их, прежде чем написать «Перелом») и вновь негодовала на тех, кто до сей поры склонен оправдывать это величайшее преступление под названием «коллективизация». Мне не раз пытались доказать, что она была нужна по экономическим причинам. Я с этим не согласна. Но даже если так, я не считаю возможным рассмотрение такой великой трагедии в означенной плоскости. Кто-то может видеть в этом лишь цифры. Я вижу – людей. Детей. Судьбы. Люди многократно важнее цифр. Я легко могу представить себя на их месте. И каждого, кто склонен оправдывать акт геноцида собственного народа, я призываю прежде чем сделать это, представить себя на месте людей, истребление которых оправдывается, на месте деда тёти Арины, отца тёти Зоси, несчастной тёти Маруси. Представить на их месте себя и свою семью, своих детей. Оправдали бы вы в отношении себя такую меру? Если нет, то оправдывать её в отношении других есть подлость. Вопрос тут не экономический, а моральный. Оправдание преступления ведёт к его повторению, поэтому г-да оправдатели принимают на свои головы весьма тяжёлую ответственность, которую, вероятно не вполне осознают…

Всё это долго обсуждаем мы с тётей Зосей. Над железнодорожным мостом нависла луна, и ей улыбаются таинственные лунника. Тётя Зося вспоминает о Байконуре, где многие годы прожили они с мужем-лётчиком.
- Когда мы только приехали туда, это был удивительный город. Молодой город. Стариков там не было… Все друг друга знали. Двери не запирали вовсе. Только пару лет спустя стали запирать. Когда у наших соседей что-то украли. Мы даже поверить не могли, чтобы у нас воры были! Но всё-таки стали запирать. А до того не запирали… При Королёве там порядок был. На Байконуре хорошо было. Мы там все так дружно жили. Рядом река была, мы на рыбалку ходили… И такое совпадение: когда нам в Москве квартиру дали, то она рядом с кинотеатром «Байконур» оказалась! Вообще, в жизни много совпадений бывает. Вот, соседа нашего взять. Много лет назад мы ехали в одной электричке, разговорились, потом сошли на своих станциях и с той поры не виделись. И вдруг встретились. Здесь. Оказались соседями… Жизнь – такая удивительная!

- Ты была в Свято-Тихоновской пустыни? Съезди… Там очень сильный источник. Родственница Нилуса там исцелилась… Святой Тихон в дупле жил. Тамошний князь его прогнать хотел. Замахнулся на него рукой, а она и онемела! – эти слова тётя Арина произносит громко, вдохновенно, с каким-то даже устрашением, поднимая руку, как бы показывая, что стало с князем. - Тут-то он понял, что перед ним святой, взмолился. Тот Господу помолился, и князь был исцелён. И помогал обители. Я туда зимой ездили. У меня грипп был. Хотела отказаться, а подруга отговорила. И я с гриппом поехала. Мороз был – 25 градусов! А обитель тогда ещё только восстанавливалась. Нас там чаем с хлебом напоили. Таким вкусным нам эта простая еда показалась! Зашли мы затем в предбанник. Пол там льдом от стёкшей с людей воды покрыт. Нет, - думаю, - окунаться не буду. Страшно. А все раздеваются! И я тоже. И уже гуськом мы, три женщины, пошли к источнику. И до последнего я думала – не стану окунаться, не смогу. И сама не знаю – как в воде очутилась. Как дух меня вёл! Окунулась три раза, и святому Тихону помолилась. Вылезли мы оттуда, оделись, не вытираясь даже. И так тепло было, будто из парилки вышли! А на душе – такая чистота! Словно от всех грехов она омылась! – лицо тёти Арины озаряется, она говорит взволнованно, и частичка её переживаний долетает и до меня. И вместе с нею я изумляюсь тому, как много чудесного есть ещё в Божием мире.
- А от гриппа ни следа не осталось! Очень сильный источник там… И в Екатерининском ещё монастыре. Там у какого-то «нового русского» дочь смертельно больная исцелилась. Он после этого этот источник мрамором выложил, спуски к нему удобные сделал…
    
- Странное сейчас время какое-то… По телевизору всё хвалятся. Чему хвалятся? Предприятия все стоят, всё развалено кругом… - тётя Зося качает головой. – А в армии… А везде… Вот, и ты же пишешь об этом. Всё это освещаешь подробно. Путин, Медведев… Что они такое? Кругом воры. И смотрю я, и не вижу: люди-то там есть ещё? Вообще, люди, за которых можно поручиться было бы: что будь они у власти, то наладили бы всё? Не знаю, я не вижу таких… Может, просто нам их не показывают. Ты во всём этом вертишься, знаешь, а большинство же не видело, не слышало… Ты о людях прошлого пишешь, а я читаю и думаю: Господи, откуда только являлись такие? И почему же теперь не являются?
Разговор наш оживляется. Тема кабака, творящегося в родном государстве, неисчерпаема. Мы говорим об армии и медицине, об образовании и Чечне, о 282-й статье и Церкви. От фактической стороны переходим к моим писаниям на все эти больные темы, с коими тётя Зося подробно знакома, а затем к сочинениям моим вообще.
- У тебя много грустных ноток… В своей душе ты старайся их преодолевать. В жизни много печального, тяжёлого. У всех. Но нельзя концентрироваться на этом, нужно всё-таки сохранять оптимизм и смотреть на жизнь светло. Плохое не может тянуться вечно. Рано или поздно оно пройдёт и уступит место хорошему. Да и всегда, всегда есть столько простых вещей, которым можно радоваться! Только надо уметь замечать их и ценить…

- Ты Богу молись и Бога слушай. Он – подскажет… Сейчас много всего наносного. Вроде и верующими зовём себя, а беспорядок кругом… Отчего такое? Если человек к боли чужой неотзывчив, то грош цена вере его… Православие – это что? Это добро нести в каждый дом, каждому нуждающемуся. Как Елизавета Фёдоровна говорила: стать человеком, который придёт в каждый дом с помощью… А то, что ты рассказываешь, про всякие организации, которые вместо этого, развлечениями заняты, балами – это всё не то. Как бы ни называлось. Когда такие бедствия вокруг, какие балы быть могут? Какие развлечения? Нет-нет, это представляются только… - хмурится тётя Арина. – Вот и руководители наши в храмы ходят. А что ходят? Подсвечники… Вот, я на днях передачу о Столыпине слушала. Ну, вот же: бери его программу и делай! А ничего они не делают!
- Так ведь у них цели обратные… А к Столыпину они все проворно примазываются.
- То-то, что примазываются! А надо же делать! ДЕЛАТЬ! А они… Им ничего не нужно! Ничего! Россия не нужна… - некоторое время она молчит. – А всё-таки Россия – будет! – говорит убеждённо. - И ничего они с ней не поделают. Господь, кого любит, того и наказывает. Испытывает. Вот, он Россию испытывает. И не может страна, которую Господь возлюбил, кануть. Россия – последний оплот. И она возродится! Об этом же все святые наши писали. И Иоанн Кронштадтский, и Серафим Саровский… Все писали. Пройдут чёрные годы испытаний, очистится Россия и возродится в ещё большей славе!– тётя Арина даже пристукивает ладонью о стол, морщинистые щёки маленького лица зарумяниваются, и слова её звучат веско и безапелляционно, как приговор. - Так и будет!