Нечаянная встреча

Она появилась на пороге вдруг. Долгая чёрная юбка, белый пиджак, белый, по-русски повязанный платок, светлое лицо. В руках сумка и пакет с саженцами розовых метёлок-цветов, названия которых не могу припомнить. Запыхавшаяся, она здоровается, садится в кресло, начинает доставать что-то из сумки.
- Сегодня праздник Иконы Почаевской Божией матери, - первым делом благовествует она, ставя на стол маленький куличик. – Это вам к чаю!
Она ещё успела сказать лишь несколько слов, а я уже слухом и зрением обратилась к ней. Сработал инстинкт узнавания. Распознавания. Узнавания – своих. Светлячков. Маячков. Искорок. Их не так много в нашем мире, но и больше, чем нам представляется. И не так трудно узнать их оком и сердцем недрёманным.
Идя в этот день в александровский музей Марины и Анастасии Цветаевых, я вовсе не ожидала этой встречи. Сюда прихожу я ежегодно. Впервые мне посчастливилось попасть в него четыре года назад. Тогда экскурсию вела замечательная женщина, Т.С. Есина, вдохновение и любовь которой к предмету, о котором она говорила, меня буквально очаровали. Это из её уст я впервые узнала о судьбе Анастасии Цветаевой, младшей сестры великой Марины. Глубокая атеистка в юные годы, она, пройдя ад лагерей и ссылок, пришла к глубокой же вере, в заключении дала обеты безбрачия и правдоглаголения, коим верна была всю свою, несмотря на слабость здоровья и выпавшие на её долю испытания, долгую жизнь. Она прожила более девяноста лет. На её морщинистом лице, смотрящем с фотографий, нет некой тяжёлой печати, которая коснулась чела Марины, оно ясно и светло, как у самой настоящей праведницы…
- Ах, как вы говорили! Как говорили! Это не рассказ был, а песня! И чувствовалось, как это всё для вас значимо, как вы это чувствуете! Вы бы хоть на плёнку записали! – эти слова нежданной гостьи адресованы экскурсоводу Роману Назарову.
С Романом мы знакомы уже три года, и похвалы эти, надо сказать, им заслужены. Роман сидит здесь же, длинный, худой, по-художнецки небрежный в отношении собственного внешнего облика. Он говорит, что Татьяна Сергеевна Есина рассказывает лучше его и уговаривает гостью написать что-нибудь в книге отзывов, лежащей на столе передо мной.
- Да что же я напишу… Я и двух слов связать не могу…
- А что чувствуете, то и пишите!
В комнате чуть слышно играет музыка.
- Где это музыка? – удивляется Роман.
- Да это… - гостья извлекает из-под платка наушник. – Вот… Слушаю…
- Вы и говорите, и слушаете одновременно???
- Так одно-то ухо у меня свободно, - пожимает плечами она, вдруг немного застеснявшись чего-то.
Гостья, которую как выяснилось, зовут Нина Геннадьевна, привезла музею и лично Роману подарок: диски с записью вечера памяти Цветаевой в библиотеке Розанова и записи нескольких исполнителей. Всё это она хлопотливо извлекает из сумки:
- Когда я ещё доберусь до вас…
Нина Геннадьевна родом из Костромы, а живёт в Сергиевом Посаде. И исполнители, диски которых она привезла, оттуда же.
- Вот, Юлия Славянская. Голос у неё изумительный! Вышла замуж за богатого, он ей дал денег, чтобы диск записать, а так бы и не услышали! Хоть и за богатого вышла, а ведь чувствуется, какая душа-то! Верующая! Разве с иной так о Царице-то Небесной напишешь? Никогда, никогда…
К поэзии и поэтам у Нины Геннадьевны отношение восторженное. В своё время она встречалась с Высоцким, который подарил ей фотографию с дарственной надписью. Каждый год она ездит к нему на могилу. А ещё – к Талькову.
- Ах, сколько людей талантливых есть! У нас атаман Сергиево-Посадский, Павел Киприанович. Какие стихи изумительные пишет! Книгу мне подарил. Не взяла с собой, к сожалению… У него огромный портрет Царя на стене висит. Маслом писан! А глаза – живые! Не знаю, что за художник писал… На Арбате стоит много художников. А у них страшные лица получаются. И черты вроде все правильные, а изнутри – страшные. Глаза. Я с одним из них заговорила, так он мне прямо и сказал, гордо так: «А у меня дар не Божий. Мне талант дьявол дал…» Вы представляете? Прямо так и сказал! Дьявол талант дал… И из каждой картины, из каждого портрета смотрит… Атамана-то преследуют, конечно… Как и всех. Вы о Романе Матюшине не слышали? Как он? Охота идёт. Вы и сами знаете… У нас в Посаде что творится… Приехал человек, город-сад создавать. Уж в одном сделал. А у нас его убили. Из-за денег всё…
Нина Геннадьевна говорит чуть сумбурно, в спешке перескакивая с одного на другое, и я не успеваю запомнить все имена и детали и, наконец, начинаю заносить их в блокнот, чтобы не забыть.
- У нас из Слободы Церковь хочет музей выселить, - сообщает Роман. – А тогда и у нашего музея посещаемость снизится, к нам многие туристы попутно заезжали…
Нина Геннадьевна, заехавшая в музей  первый раз попутно, всплёскивает руками:
- И обойдутся они! Церковь! Прости меня Господи… - качает головой и мелко крестится. - Грех так говорить, но разве ж это Церковь? Руки загребущие… Им же только деньги, только деньги… У нас в Лавре такое делается… Если б вы знали! Ведь всё же подчинено барышу! И толпы туристов, иностранцев. Я недавно англичанке одной сказала, так она меня локтём отпихнула!
- Что же вы ей сказали? – любопытствует Роман.
- А ничего такого! Я ей по-доброму сказала. На английском. Вы не смотрите… Я английский прежде на «отлично» знала. Сейчас уж позабыла конечно… Я ей сказала, что нужно понимать, где находишься, вести себя соответственно. А она меня локтём. А сама – к источнику! Антихрист там уже всем заправляет, вот что. И в священстве. В Лавру зайдёшь теперь, бочком-бочком к раке Преподобного проберёшься, приложишься и скорее назад! А им же ещё деньги несут! Зачем?! Ты лучше сам стань на колени и помолись крепко, чем им записочки писать! И зачем им деньги давать? Ты лучше пойди и помоги конкретному человеку, который в этом нуждается! Сколько людей таких! Видишь, помощь человеку нужна – иди к нему и помоги! А то записочки, пожертвования… А ближнего, кому помощь нужна, в упор не видят. Ну, да Бог с ними. За свои грехи они сами ответят, а нам за свои ответ держать… Правильно же?
Роман выходит зачем-то, и Нина Геннадьевна начинает писать отзыв в книгу, попутно разговаривая со мной. Она рассказывает мне историю одного из тех исполнителей, диски которых привезла.
- Саша Маячков. Удивительно талантливый! Он восемнадцати лет такие стихи писал! И пел под гитару! Мы записали на плёнку. Только она прерывается местами, жалко. Он лётчик был. А разбился не в воздухе, а на земле… Судьба-то! Они только-только квартиру получили. В Питере. Ехали куда-то. За рулём жена была. Авария. Ей хоть бы что, а друг его насмерть разбился, а он к постели остался прикован. Представляете? Говорит: «Я сам виноват, не надо было её за руль пускать…» Тридцать девять лет ему… Я ездила в Питер-то. Ухаживала в больнице за ним. Мать его – соседка моя. Мы всё бьёмся, чтобы стихи его издать… И, представляете, я ведь добилась почти! Был у нас в Лавре человек. Тоже, кстати, Романом звали. И тоже песни писал. Удивительно. Роман-Сладкопевец… Он и пообещал издать. Но я-то никто Саше. Нужно было, чтобы Сашина мать пришла. А она замешкалась. А за это время Романа убрали куда-то. А на его место какого-то узкоглазого посадили. Я прихожу к нему, а он сразу мне: «А деньги есть у вас?» Я ему говорю: «Вы о чём-нибудь, кроме денег, думать можете?»
Пока она рассказывает, я отчётливо понимаю, что, если сейчас дам просто так уйти этой замечательной женщине, и оставлю без внимания историю лётчика-поэта, то буду корить себя потом во всю мощь природного самоедства. Я не могу расспрашивать подробно её теперь, поскольку спешит и она, и я, а расспросить есть о чём. Здесь уж, знаю я наверное, Божия рука, а не пустая случайность. И нельзя разминуться.
- Кроме печатных издательств есть Интернет, - говорю я. – Можно хотя бы через Интернет донести до людей его творчество. Мне только материалы нужны, а уж всё прочее я сделаю сама.
Нина Геннадьевна оживляется. Горячо говорю и я, уже прикидывая в голове, что и как можно и нужно делать в такой ситуации. Говорим мы уже шёпотом, так как в музей пришёл директор, внешне очень похожий на Альберта Энштейна, и о чём-то беседует с Романом. Я прошу у Нины Геннадьевны её адрес и взамен оставляю ей свой, дабы связаться нам, когда я возвращусь в Москву.
- Еленой вас зовут? Как царицу, что жена Императора Константина была?
- Да, это моя небесная покровительница.      
- Как хорошо! Вы и сами на царицу похожи!
Вряд ли я, в своём дачном джинсовом облачении не первого года носки, походила на царицу. Вряд ли, вообще, могу походить на неё. Заметив моё смущение, Нина Геннадьевна улыбается:
- Я знаю, что в глаза нельзя хвалить. Но это ж правда! А я всегда правду говорю!
Директор уже ушёл, и она начинает уговаривать Романа разрешить ей посадить привезённые цветы.
- Это многолетник. Один сюда, а второй я повезу на могилу отца Бориса. Святой был человек!
- Вы оставьте, а наш дизайнер его посадит.
- Да ведь мне самой хочется! Разве ж вы не понимаете? Это ж такое счастье – с землёй дело иметь! Правильно? – косясь на меня. - Самой посадить! У меня дома много-много цветов! И с двух сторон нашей девятиэтажки и палисадники разбиваю. И ещё соседи кусочек земли дали, я на нём сажаю. Ну, давайте я там в уголке прикопаю, а вы скажете, что не видели!
- Так ведь придёт дизайнер и пересадит.
- Эх, развелось везде дизайнеров… - огорчается Нина Геннадьевна.
- Давайте я вам наш сад покажу, а вы место выберете, а дизайнер придёт – посадит. Мы так уже делали. Нам тут вот уж черенки роз принесли, - кивает Роман на скучно стоящие в углу черенки. – Будто бы корни пустить должны.
- Что ж это вы их в темноту-то поставили? Ведь им же солнышко нужно, свет Божий нужен! – Нина Геннадьевна проворно хватает склянку с черенками и заботливо переставляет на подоконник. – Вот, здесь хорошо будет, - говорит с любовь.
Мы идём через дорогу в разбитый только в этом году сад. По пути узнаю я новые детали к образу моей героини. Пережила она на своём веку две клинических смерти, была педагогом, потом сменила много родов занятий, живёт в военном городке, весь год тяжело болел её муж, а теперь пошёл на поправку и уехал отдыхать. Сергиева Посада она не любит столь же, сколь я Москвы. И столь же, сколь я, любит Александров. Рука у неё плохо действует после перелома, она едва заметно припадает на одну ногу. Но её движет какое-то огромное, неизъяснимое, светлое стремление. Стремление помочь всякому, оказавшемуся на её пути. Стремление – через служение людям на земле – к Богу.
- Что ж у вас в саду рябины одни? Нужно ещё что-нибудь…
- Да, неплохо было бы какие-нибудь плодовые деревья посадить, - соглашается Роман.
- Вот! Правильно! Эх, знала бы – сливу вам привезла! – Нина Геннадьевна хозяйственно осматривает сад. – Что же у вас травой-то всё заросло? Вокруг цветов-то плоть надо! И землички им подсыпать! – она тотчас берётся за дело. Рвёт траву вокруг отцвётших цветов, подбрасывает им земли, маленький пригорочек которой выступает у забора. Вместе с пучком вырванной травы она выходит из калитки: - Бросить-то некуда… - качает головой.
- Да бросьте здесь же, это же не мусор.
Помявшись, Нина Геннадьевна всё же бросает траву:
- А дизайнеру вашему скажите: пусть он цветок мой там, в углу прикопает. Молодец он у вас. Всё один, всё один… У вас руки негде умыть?
Роман поливает ей из лейки.
- Как же хорошо у вас, - говорит она, касаясь рукой бревенчатых стен музея. – Дерево… Я так дерево люблю… Роман Анатольевич, а где же можно деньги оставить на поддержку музея? Вы ещё в прошлый раз обещали показать!
Мне уже пора уходить. Спешит и Нина Геннадьевна. Ей нужно в Слободу. И на могилу отца Бориса.
- Ах, ещё бы послушать мне Татьяну Сергеевну!
- Она на другой неделе будет, приезжайте!
- Хорошо бы… - вздыхает Нина Геннадьевна. – Только кто же знает, что на следующей неделе будет? Что завтра будет… Правильно? – поворачивается она ко мне, и я согласно киваю.
- Нас все немного сумасшедшими считают… Не от мира сего… Поэтов я имею ввиду. Чтобы поэтом быть, много пережить надо. Перестрадать много. А иначе откуда всё это черпать? Нет, себя я к поэтам не причисляю, конечно. Я всего два стихотворения написала. В больнице лежала, и озарение мне было… Но неважно. Все мы странники… Странные люди… Правильно?
Ей заметно жарко в её тёплом пиджаке (с утра ещё холод был, а теперь разогрелось). Платок она совлекла с головы. Ей пора уходить, и мы прощаемся. Уже у дверей она вспоминает что-то, говорит какие-то добрые слова Роману и мне. И, вот, последний промельк её в дверях и сердцем выдохнутое:
- Храни вас Бог!  
В сумке моей остаются диски Юлии Славянской и Александра Маячкова. По возвращении я слушаю их. «Спасибо Господу за всё» - поёт мелодичный голос Сергиево-Посадской певицы. Спасибо Господу за всё, - говорю и я. И среди всего: за то, что на нашей огромной земле случаются такие встречи, пересекаются вдруг пути, и я узнаю людей с сердцами, золотыми, как у белых ромашек, иссушённых бурями, бушевавшими на Русской Земле, но, по вере-пророчеству поэта Ивана Савина, должных воспрянуть и расцвести вновь…