Птица

«Прошу извинить меня… Не позволите ли Вы мне войти?» - черная трость с деревянной ручкой и короткостриженая голова, на добрых 2 метра оторванная от пола, показались в дверном проеме аудитории, затем и туловище неуклюже просочилось на свободное место в первом ряду, а за ним еще одно, значительно короче, в удлиненном классическом пиджаке, из-под которого выглядывал растянутый воротник серой водолазки, придававший всему его собранному виду какой-то оттенок неряшливости и запущенности, а может, просто отсутствия вкуса.
Отдельные звуки, слова, а порой и целые предложения установочной лекции временами все же долетали до загруженного философией и немного окультикой мозга, и легкое волнение, разбегающееся по всему астеничному телу, мешали сознанию нормально соображать. Новая атмосфера, какие-то странные люди, почти ни одного знакомого лица. Сам того не замечая, юноша сел в полразворота к своему спутнику, к которому так давно стремились помыслы и порывы. Это был пугающий, болезненный, почти преклоняющийся интерес. Какими глубоким эхом отдавались в сознании его темноватые мысли, сколько душевных сил, казалось, спрятано за выпирающими ребрами и сутулыми лопатками. Какой гений живет под этой кучерявой головой… Он пока не знал, какой, но был уверен, что скрытный. Ведь за те годы, что вместе учились, вместе отдыхали, а летом даже жили в одной комнате, он так и не смог преодолеть призму недоверия шоколадно-карих глаз. Единственное, что ему позволялось, - при встрече пожать длинные тонкие пальчики со слегка расширенными суставами, всегда аккуратно обрезанными ногтями и гитарными мозолями на подушечках, и с зеленовато-синими венами, просвечивающими сквозь смуглую кожу и по своему рисунку напоминающими жилки кипарисового листочка, стекающиеся к пясти и устремляющаяся дальше, к изящному запястью, увешенному цепями, как знаменитый лукоморский дуб…
А еще порой он мог, затаив поток грязных мыслей, не без зависти смотреть, как эти точеные руки без тени смущения обнимают тонкую девичью талию, закованную в корсет, и пальчики привычным перебором пробегают по извилистому позвоночнику и устремляются в неуложенную копну крашеных черных волос. Зря она это сделала… Была же светловолосым ангелом, а теперь из под завесы прядей изредка разве что чертенок проскочит… Впрочем, разве ее когда-то интересовало его мнение? Конечно, нет…  Как и он сам… И тут же били в голову острыми концами горькие воспоминания…
Девятый класс… или восьмой… Нет, все же, наверное, девятый. Душный троллейбус. Повезло с сидячими местами в середине салона. Серо-голубые глаза с густыми ресницами напротив, и пухлые розовые губки все лопочут, лопочут… А разум вторит: «Что ты говоришь, у тебя завтра? Дополнительный английский? Плохо… А послезавтра? Фитнес? Что ж…. дело полезное… В среду? Восточные танцы? И в четверг тоже? И в пятницу? Нет… Не надо продолжать… Я и так все понял…
Тот же год… выпускной… парк… усталые юные ножки, не привыкшие к высоким каблукам модельных туфель, еле-еле ступают по шершавому асфальту вечерней аллеи, но высокий голос все равно насмешливо звенит в замершем от напряжения воздухе: «Нет, Леша! Ты что? Надумал меня нести? Ты же пополам сломаешься!»
Чуть позже… Наконец-то рядом милое лицо, но пухлые пальчики с длинными красными ногтями, совсем не задумываясь и не замечая, как их легкое прикосновение отдается многократно в дрожащем то ли от зависти, то ли просто от холода сердце, вынашивающем плоды посеянной злости, останки похороненной гордости, обиду и немного горечи. Взрывоопасная смесь для молодого сердца, недостаточно мощная, чтобы сокрушить всех вокруг, зато на самоуничтожение ее, пожалуй, хватит.
Уничтожить себя… Это, наверное, непросто. Кто-то спросит: «А зачем?» А я и не знаю, что ответить… Скорее всего, незачем, но ведь и в жизни нет ни смысла, ни цели. Зато интерес есть. Если уж расставаться с ней, родимой, то так, чтобы удовлетворить ненасытное до мистической белиберды любопытство. Кто там, говорите, живет, в овраге? Маги, оборотни, психи? Думаете, я боюсь? Вовсе нет! Чего уже бояться…
Ноги тяжелее свинца… Я еле тащу их по снежно-грязной каше. Я в самом центре города, но на меня не упадет даже самый цепкий взгляд. Ест у нас в городе такое странное место – овраг. Каждый день там пробегают те, кому он вовсе не нужен, но стоит тебе ощутить нужду в его силе ( а ее в нем немало), придти к нему за ней, как он тебя не отпустит. Вот как сейчас: я ведь молод, здоров, силен, но не могу ступить и шагу, все уже становится кольцо какого-то инфернального лая вокруг. Срочно нужно ставить блок.. Что же об этом когда-то говорили? Ах да… Передо мной стекло… Выпуклое, толстое, огромное, оно не позволит никому ко мне пробиться…
Стекло… Мда... Может, оно и вовсе не огромное и вовсе не прочное, но хотя бы брызги грязного осеннего дождя не долетят до кристально-белого кашне, а о том, чтобы они не мешали виду, позаботятся дворники. Давно уже меня ждут на заседании, надо было выехать куда раньше, но вот как-то ворвались во взрослое размеренное сознание дикие юношеские мысли… Бывает же… Как сон, странный страшный, но… всего лишь сон… Звонок мобильного телефона пробуждает от сосредоточенного созерцания себя: «Да, Павел Александрович, слушаю вас… Знаете, я не приеду. Срочные обстоятельства.» Свистнут в октябрьском воздухе тормоза и развернут дорогой автомобиль на дорогу воспоминаний… «Да, это было странно, да, это было страшно… Но.. как же радостно, что это все же было», - прошепчут дрожащие губы и с завистливо-грустной ноткой взглянут глаза на кучку неформалов у так и не открывшегося для транспорта моста.