Из повести Жеребята. Девушка из хижины у водопада

Аэй спрыгнула с седла и весело бросила поводья конюшему.

- Я приехала навестить мкэн Сашиа, - сказала она, поправляя сбившееся на затылок покрывало и поспешно убирая под него свою черную растрепанную косу.

Раб воеводы Зарэо, поприветствовав жену врача Игэа, с почтением и удивлением принял поводья ее игреневой лошади.

- Ключница проводит вас, мкэн Аэй, - сказал он с поклоном.

К ним подошла рабыня в темном покрывале и уже хотела было взять корзинку из рук Аэй.

- Нет-нет, голубушка, я сама справлюсь, - отказалась она. – Как себя чувствует мкэн Сашиа? Скучает? – быстро спросила она у ключницы.

- Грустит… - ответила она, сопровождая ее к главному входу в господский дом.

- Послушай, голубушка, а нельзя ли пройти через людскую? – Аэй вложила монету в руку своей спутницы. – Я не хочу обращать внимание молодой мкэн Раогай на свой приход.

Рабыня понимающе кивнула, пряча серебро в пояс.

Они свернули, проходя среди цветущих роз и магнолий, обошли дом со стороны кухни и поднялись на третий этаж по скрипучей лестнице.

- Вот сюда, - ключница указала на раздвижную дверь из тростника и громко постучала, позвав:

- Мкэн Сашиа! К вам пришли гости!

Аэй, не дождавшись ответа, стремительно вошла, почти вбежала, в комнату.

- Сашиа! Девочка моя!

Сашиа выронила свое вышивание и вскочила на ноги.

- Аэй! Мкэн Аэй!

Аэй заключила ее в объятия, расцеловала, и девушка в ответ обвила руки на ее шее.

- Дитя мое! Как ты? Как тебе здесь живется? А ты, голубушка, ступай, - она дала рабыни еще одну монетку, - да тихо, не потревожь молодую мкэн Раогай.

Рабыня снова понимающе кивнула и удалилась.

- Сашиа, Сашиа! – женщина откинулась немного назад, чтобы увидеть лицо девушки. – Да ты плакала?!

- Нет, мкэн Аэй, нет… Только сейчас расплакалась – от радости, что вижу вас.
- Зови меня просто Аэй, как мы договорились еще при первой нашей встрече. Иначе я чувствую себя совсем старухой.

Аэй села прямо на циновку, скрестила ноги, стянула кожаные сандалии, прикрыла подолом разноцветной юбки малиновые бархатные шаровары, и стала развязывать полотно, прикрывавшее корзину.

- Вот, возьми сладостей и кувшин топленого молока…дай я налью тебе в чашку…И не обманывай меня. У тебя глаза красные, ревешь уже со вчерашнего дня.

Сашиа застенчиво улыбнулась и осторожно села рядом с ней, но не по-степному, а так, как их учили в общине Ли-Тиоэй - на пятки.

- Да сними ты покрывало – на женской половине что его носить! – воскликнула Аэй и сбросила свое, упавшее, как цветастый ворох осенних листьев.- Пей молочко, - нежно добавила она и снова поцеловала девушку, на этот раз в ухо.- Как тебе здесь? Плохо?

- Н-нет, - запинаясь, проговорила Сашиа. – Я привыкну. Если брат так решил…

- Я бы сказала твоему брату, все, что я о нем думаю! – воскликнула Аэй, но, заметив робкий протест в глазах своей юной собеседницы, продолжила уже мягче: - Он действительно считает, что тебе будет лучше в чужом доме, а не рядом с ним, после всего того, что тебе пришлось пережить под чужим кровом до этого?

- Аэй, я не знаю… Так все совпало – и то, что он увидел, как я перевязывала Каэрэ, несмотря на его запрет.

- Его запрет?

- Ну да – брат не велел мне видеться с Каэрэ, даже в присутствии Иэ, Тэлиай или его собственном, не говоря уже о том, чтобы ухаживать за ним. А Тэлиай… она просила меня ей помочь – она боялась, что совсем не умеет ухаживать за раненым, не умеет менять повязки, и еще боялась, что делает Каэрэ больно... О, Аэй! Как жестоко его пытали в тюрьме!
Сашиа закрыла лицо руками, плечи ее задрожали.

- Не плачь, не плачь, - Аэй обняла ее, положив ее голову к себе на грудь. – Самое страшное для него уже позади. Значит, твой брат увидел тебя рядом с Каэрэ и рассердился?
Сашиа подняла на нее полные слез глаза.

- Я еще никогда его таким не видела, Аэй.

- Он, надеюсь, не ударил тебя?- встревожилась ее собеседница.

- Нет, что ты, он никогда так не поступит. Но он был очень сердит, велел мне идти к себе, а потом… потом долго выспрашивал меня, есть ли какие-то основания для сплетен, которые ходят… в храмах города.

Здесь Сашиа перешла от всхлипов к настоящим рыданиям.

- Какие сплетни? – нахмурилась Аэй.

- Ты не понимаешь? – с трудом вымолвила Сашиа сквозь рыдания. – Я же была рабыней!

- Положим, ты не была рабыней, - ответила Аэй, наливая воду в рукомойник и снимая с деревянного крючка полотенца, на котором рука новой хозяйки этой небольшой сумрачной комнатки уже вышила золотистой нитью солнечные узоры.- Ты всегда была девой Шу-эна, которая по закону всех этих Нэшиа должна была принять посвящение Уурту и мужественно отказалась.

- Нет, я была рабыней, - Сашиа зачерпнула воду в пригоршню, но рыдания снова сотрясли ее тело, и вода расплескалась. Она больше ничего не могла сказать.

- Вот оно что! – Аэй достала из своей корзины кувшинчик с травяным настоем. – Как знала, что он тебе пригодится. Это тебя немного успокоит.

Сашиа сделала несколько прерывистых глотков. Аэй нежно омыла ей лицо, потом выплеснула воду из окна на цветы.

- Каэрэ…Каэрэ защитил меня от рабов с мельницы, - выговорила, наконец, Сашиа и продолжала уже более связно:- Он все время держал меня под своей защитой. Он сказал, что уважает то, что я служу своему богу, и что он тоже служит своему. Вот и все. Но люди говорят всякое…

- А брату своему ты говорила об этом? – серьезно спросила Аэй.
- С самого начала.
- Он поверил?

- Он сразу сказал, что да. А потом пошли всякие слухи…Тиики храма Шу-эна стали говорить, что, если бы на моем месте была не сестра второго великого жреца, то она должна была бы положить свое покрывало обратно на алтарь Шу-эна. И что сотни быков мало принести в жертву, чтобы загладить мое преступление.

- Это их мысли и воображение полны преступлениями. А ли-шо-Миоци? Что он на это говорит?

- Не знаю, как понять его… Я спросила брата с самого начала – может быть, мне уже не стоит носить синее покрывало – люди могут начать судачить. Но Аирэи ответил, что совесть важнее людской молвы. И я не положила покрывало на алтарь Шу-эна, потому что совесть моя чиста.

- Аирэи послал тебя к Зарэо в наказание? – тихо спросила Аэй, качая головой.

- Нет, не то что бы в наказание, - поспешно заспорила Сашиа. – Просто так все совпало – Раогай без спроса пошла на праздник Фериана, я провинилась, а Нилшоцэа что-то сказал при всех в Иокамме. В-общем, когда ли-Зарэо попросил брата отпустить меня пожить с Раогай, чтобы она поучилась от меня, как должна вести себя скромная девица, Аирэи согласился.
- Вот как! Ли-Зарэо не слушает бабьих сплетен, а судит о людях по тому, что видит.

- Он очень добр ко мне, но сейчас он в отъезде.
- А Раогай ты часто видишь?

- Нет, она не разговаривает со мной. Отец запретил ей выходить с женской половины, и она сидит весь день, запершись в своей комнате. А служанкам она сказала, что не будет разговаривать с бывшей рабыней – это неприлично для знатной девушки.

Аэй презрительно фыркнула:

- Фу-ты, нуты! Это она-то, которую Игэа вызволил из праздничного хоровода веселых жрецов храма Фериана! Повезло ей, что он ее заметил! Если о тебе ходят слухи, то слухи ходят и о ней – причем, в отличие от тебя, она сама в них виновна!

- Она же случайно, из любопытства там оказалась.

- А ты не по своей воле попала в то злополучное имение… Знаешь, что – я не люблю сплетни, но мне давно кажется, что дочь Зарэо влюбилась в твоего брата. Поэтому она тебя терпеть не может. Глупая, избалованная девчонка!

- Раогай?! Влюбилась в Аирэи?!

Сашиа была настолько изумлена, что совсем перестала всхлипывать, и заулыбалась, как ребенок.

- Ты такая милая, когда улыбаешься! Родная моя девочка! Будь моя воля, я бы забрала тебя к себе в сей же час…Но что ты ничего не ешь? Ты, наверное, голодна, из-за этой несносной девчонки боишься выйти из своей комнаты?

-Нет, нет, Аэй! Здесь тихо, хорошо, я слышу, как поют птицы. Я сижу у окна, вышиваю и молюсь… Как там, в общине. Здесь лучше, чем в имении у Флай! Никто не заставляет вышивать день и ночь, я могу спать по ночам и не работать при лучине… и вышивать  то, что я хочу, и петь, что мне нравится. И я уже ничего не боюсь.

Сашиа протянула руку к сладостям, и Аэй заметила, что ее запястье  обмотано куском полотна.
- Сашиа! А это что такое?

- Ничего – я просто поранилась ножницами.

- Поранила правую руку? Ты же не левша! Ну-ка, покажи.

Несмотря на протест девушки, Аэй осмотрела глубокую ссадину.

- Сашиа, скажи мне правду – что это? Уж не твой ли брат…

- Нет, нет! – Сашиа в тоске и негодовании отпрянула от нее. – Зачем, зачем вы все так плохо думаете об Аирэи? – вырвалось у нее.

- Нет, он достойный человек, я не думаю о нем плохо…просто он, на мой взгляд, слишком строг с тобой. Но кто поранил тебе руку?
- Это неважно.

- Раогай?! Посмотри мне в глаза! – потребовала Аэй. По растерянному взгляду девушки она поняла, что ее догадка правильна.

- Не говори никому, Аэй, милая, прошу тебя!

- Это был нож? Она что, напала на тебя?

- Нет, нет, все было не так…Она не хотела ничего такого сделать, просто…
- Просто схватила кинжал и хотела ударить им тебя, но удержалась, и не отхватила тебе всю кисть, а оставила только эту царапину? О Небо, ну и дом! А если бы ей духу хватило, она бы смогла в сердцах тебя убить! Гостью! Деву Шу-эна! Родовитая аэолка! Так фроуэрцы – то не все поступают, а их ругают на каждом углу!

Аэй сдвинула свои темные брови:

- Я скажу Иэ. Пусть он положит всему этому конец. Хватит издеваться над тобой. Тому, кто поднимает руку на дев Шу-эна, грозит суровое наказание. Если в этом доме благородные аэольцы забыли это, то мы напомним. Пусть-ка ее высекут на площади.

- Нет! Аэй, не говори, не говори никому! – Сашиа упала на колени. – Раогай не хотела меня убить, она ничего не хотела сделать мне плохого, она очень испугалась, когда увидела кровь… Я сама ее разозлила. Ее отец велел ей заниматься вышиванием, и я ей напомнила об этом. Она рассердилась на меня и сказала, что она не позволит себя учить…таким, как я. А тут, как нарочно, ее брат оставил кинжал, с которым упражнялся в метании…

Сашиа умолкла, целуя Аэй руки, но та не позволила этого делать, и прижала Сашиа к себе.

- Ох, как ее надо бы высечь! – покачала она головой.- Зарэо постоянно обещает это сделать после каждой из ее взбалмошных выходок, но дочери, в отличие от сына, он прощает все… Даже после того, как она тайком пошла на бесстыдные игрища к Фериану, он ее не наказал как следует. А когда она остригла волосы и вместо своего брата ходила на занятия с мальчиками к Миоци! Жаль, что ее обнаружили так рано – надо было, чтобы она дождалась занятий по плаванию или по борьбе, когда они раздеваются. Вот бы ей пришлось провалиться на месте от стыда!

- Аэй, я сделаю все, что ты попросишь, я буду в долгу перед тобой – только никому не говори о случившемся!

- Я, так и быть, не скажу – но будь эта ссадина хоть на волос глубже, я не промолчала бы.
Вот, у меня с собой есть целебное масло дерева луниэ – как оно кстати пригодилось! Дай-ка, я завяжу тебе руку, как следует. Тебе не больно сгибать кисть? Нет? Не обманываешь? Эта дурочка могла перерезать тебе жилы на запястье, и что бы ты тогда делала, как бы ты жила, не имея больше возможности вышивать?

- Я не думала об этом, - просто ответила Сашиа.- Наверное, была бы, как ли-Игэа…

- Не шути так. Он – мужчина, а для мужчины всегда найдется какое-нибудь женское сердце, которое его пожалеет. А женщину жалеть некому. Скажи, много ты видела мужчин, которые бы с нежностью заботились о женщинах, потерявших свою красоту или здоровье? Только Великий Табунщик жалеет нас, потому что пришел в мир не от мужчины, а от женщины.
Аэй при этих словах благоговейно начертила на своей ладони и пахнущей маслом ладони своей юной собеседницы две пересекающиеся под прямым углом линии. Сашиа испуганно и в то же время радостно повторила этот жест.

- Не бойся – нас здесь никто не видит… Да и ли-Зарэо – не из ненавистников карисутэ, хотя сам – верный служитель Шу-эна Всесветлого.

- Аэй, но то, что ты сейчас сказала про мужчин… разве все они такие?- взволнованно вернулась к предыдущей теме их разговора вышивальщица. – Вот ли-Игэа – он разве такой?

- Игэа Игэ…- на лице Аэй появилась тень грусти, смешанной с радостью. – Ты знаешь, я влюбилась в него без памяти, когда он еще учился в Белых горах. Я увидала его, когда он искал целебные травы в долине…

Аэй набросила на свои присыпанный пеплом ранней седины волосы платок, растянула его за концы и прикрыла глаза. Ее густые темные ресницы вздрогнули.

- А ли-Игэа говорил, что он впервые увидел тебя у твоей хижины, когда его послал туда дедушка Иэ.

- Игэа Игэ до сих пор так думает, - засмеялась Аэй. – Я так и не призналась ему, что влюбилась в него задолго до того, как он узнал, что я есть на белом свете… Я тоже собирала травы в той долине, и, когда увидела молодого высокого белогорца, спряталась за валуны, что принесла когда-то горная лавина. Я помню до сих пор каждый его шаг, каждый жест – как он склонялся над цветами, как внимательно рассматривал их, и, не найдя того, что искал, шел дальше. Голова его было непокрыта, и я могла различить, что у него светлые прямые волосы. Сердце мое замерло во мне – он, наверняка, будущий ли-шо-шутиик, подумала я. С такими волосами ведь и берут в первую очередь в служители Всесветлому!

- И я подумала тогда, - продолжала Аэй, - что я полюбила его на горе себе – ведь немыслимо, что фроуэрец, чей народ покорил наши острова Соиэнау, белогорец, происходящий из знатного рода, который готовится к посвящению Всесветлому, когда-нибудь хоть одним взглядом удостоит полунищую сироту, девушку-соэтамо…
Сашиа внимательно слушала свою старшую подругу. Та перевела дыхание, глубоко вздохнула и снова повела свой рассказ:

- С того мгновенья любовь к Игэа стала неразлучной в сердце моем от отречения от этой моей любви.

- Тебе было тяжело и больно?- тихо спросила Сашиа.

- Тяжело и легко вместе. Я не хотела лишить его свободы – даже привязываясь к нему мыслью, как нитью. Он не должен был страдать, он должен был быть свободен. Никто не знал мою печальную и радостную тайну. Я вставала всегда до рассвета, и, прежде чем всходило солнце, просила Великого Табунщика быть с этим белогорцем – даже имени его не оставалось у меня во владении! – быть с ним весь грядущий день и не оставлять его. А потом начинался мой день – подоить корову, растопить очаг, накормить братьев и больную мать, пойти набрать хвороста и кореньев, может, если повезет, наловить рыбы или поймать в силки птицу или зайца… Но такое бывало редко. У меня был отцовский лук, порой я могла подстрелить какую-нибудь птицу в роще.

- Ты умеешь стрелять из лука? – восхищенно спросила Сашиа.

- Да – мой отец был охотник, в нем была кровь степняков. Он и научил – как чувствовал, что рано нас оставит. Это, впрочем, дело нехитрое – проще, чем вышивать. Я этому так и не успела по-настоящему обучиться, хотя всегда очень хотела. Прясть, ткать, шить – могу, а вышивать – нет.

Она по-матерински ласково посмотрела на Сашиа, которая, наконец-то принялась за еду, и подлила ей в чашку топленого молока.

- Однажды я увидела его во второй раз – он шел, никого не замечая, по той тропе, что вела к водопаду, и глаза его были погасшими, словно предрассветные звезды. Мне стало жаль его и страшно за него, я хотела  побежать за ним, но между нами лежал глубокий овраг, который намыл горный весенний поток,  и, прежде чем я через него перешла, Игэа скрылся из виду. Но я встретила странника-эзэта – он спешил по той же тропе, и встревожено оглядывался по сторонам.

«Не видела ли ты, дочка, молодого белогорца в белом шерстяном плаще?» - спросил он меня.– «Душа моя неспокойна о нем».

Я рассказала ему обо всем, что видела.

«Я поспешу туда, - сказал он, - а ты ступай в вашу хижину к больной матери и братьям, и жди». Откуда он узнал о том, что моя мать больна и что у меня есть братья?

- Дедушка Иэ многое знает, - проговорила Сашиа.

- Да, это был он… Когда я добежала до хижины, сердце мое стучало сильнее, чем от обычного бега. Я не смогла сидеть дома, как велел мне незнакомый эзэт – я не знала, что его имя Иэ – а схватила кувшин, чтобы идти на источник неподалеку. Один из моих братьев увязался со мной – он сказал, что он уже большой, чтобы меня защитить. Ему было уже целых десять лет! – Аэй печально улыбнулась и помолчала, словно вспоминая о чем-то, чего ей не хотелось рассказывать даже Сашиа. – Там, у источника, я и встретила Игэа – он шел к нашей хижине.

- Проходи своей дорогой, подобру-поздорову! – закричал мой брат и уже поднял с земли камень, чтобы бросить в белогорца. Я запретила ему это делать и зачерпнула воды. Платок слетел с моей головы в речной поток - и его сразу  унесло вниз по течению. Смущенная, я закрыла лицо руками.

- Ты такая красивая, Аэй, - осторожно сказала Сашиа.
- Тогда, наверное, была красивая – мне было меньше лет, чем тебе сейчас.
- Что же сказал тебе Игэа?

Аэй взяла ладони Сашиа в свои и помедлила с ответом.

- Он спросил: «Я слышал, вы бедно живете. Я хочу отдать вам эти деньги – мне они больше не понадобятся». Это были очень неожиданные слова, и я стала его благодарить – у нас закончилась мука, я развела последнюю горсть, для того, чтобы испечь лепешек. Я пригласила его в дом, как того требует гостеприимство. Про себя я подумала, что если его еще не оттолкнуло от меня мое мнимое бесстыдство, когда мой платок упал в воду ( ведь так делают и негодные девчонки нарочно – чтобы покрасоваться перед молодыми мужчинами), то нищета нашей лачуги, несомненно, оттолкнет его. Но как я была счастлива, что шла рядом с ним по тропе! Я говорила тогда себе – я часто разговаривала сама с собой в моих мыслях – это больше, чем я могла бы желать, я буду это помнить, пока я дышу.

- Игэа вылечил твою маму? – спросила Сашиа и сразу поняла, как некстати прозвучали ее слова.

- Ее уже нельзя было вылечить, но он очень облегчил ее страдания. Он уже тогда был искусен во врачевании, лучший ученик старого ли-шо-Маэ, жреца Шуэна Всесветлого и Фериана Пробужденного … Я помню, мать сразу заворчала – «Ты еще не закрыла мне глаза, а уже скинула свое покрывало, чтобы приводить в дом мужчин!». Я схватила какую-то тряпку и накинула на себя, сгорая от стыда. Но тут Игэа сказал, что он – врач-белогорец. Мать и тут не поверила и сказала, что по всему видно, что он – фроуэрец. Я думала, что он теперь рассердится и уйдет, а он просто улыбнулся. Что за дивная у него улыбка! Он осматривал маму, а я разводила огонь в очаге, чтобы угостить чем-нибудь гостя, и следила за ним краем глаза. Я сразу заметила, что он действует только левой рукой. Я стала ему помогать и он удивился и сказал: «Какая ты ловкая, дитя!» Он назвал меня так – «дитя», а сам ведь был не намного старше! И я обиделась, а моя мать сказала: «Когда я еще могла ходить, меня звали во все здешние деревни повивальной бабкой, и дочке моей я успела передать это ремесло». Игэа прописал настой из трав, а потом сказал, что сделает его сам и принесет его к вечеру. Но принес он его очень скоро, отдал мне и долго смотрел на меня. «Что ты смотришь на меня, белогорец?» - спросила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, чтобы не выдавал он моего волнения, от которого я вся трепетала. «Уходи в свои горы – тебе надо готовиться, чтобы стать великим жрецом Всевсетлого». «Я никогда не смогу стать им», - сказал он, откинул плащ и показал мне свою безжизненную правую руку. А потом добавил: «Но я уже совсем не жалею об этом».

И тут Аэй рассмеялась.

- А потом он каждый день приходил и сидел у ручья, на том берегу, и смотрел на нашу хижину. Мои младшие братья полюбили его и уже не дразнили фроуэрцем. А когда он сказал мне, что хочет взять меня в жены, они так радовались, что свалились с дерева, на котором сидели, прячась, чтобы подслушать наш разговор… А я не верила тому, что происходит, и плакала о великого счастья. Мать говорила мне: «Что же ты, доченька! Соглашайся. Все выходят замуж. Ну и что, что он фроуэрец».
- А почему вы поселились в Аэоле, а не во Фроуэро? – спросила Сашиа.

- Почему? – глаза Аэй стали грустными, и Сашиа пожалела, что произнесла эти слова.

- Почему… - повторила Аэй. – Мать Игэа – она осталась уже вдовой к тому времени – была против брака своего единственного сына с нищенкой соэтамо. Но он женился против ее воли. Игэа пошел против воли матери и всей свой родни, чтобы жениться на нищенке из хижины у водопада.
Аэй заметила изумление Сашиа и горько добавила:

- Ты думала, что Игэа – маменькин сынок? Ведь так его высмеивает частенько его бывший лучший друг.

- П-почему… бывший? – заикаясь от растерянности и смущения, проговорила Сашиа.

- О дитя! Только не плачь, не плачь опять – ты ведь здесь совсем не при чем! Аирэи Ллоутиэ забыл о своем друге детства, о друге из Белых Гор, и не вспомнил бы никогда, если бы не Зарэо… и не Иэ, конечно. Это ведь он уговорил Зарэо напомнить Миоци об Игэа. Зарэо колебался, не хотел – он тоже понимал, что Миоци…

- Нет, нет! – схватила Сашиа ее за руки. – Нет, это не так! Ты сама знаешь, что это не так! Ведь  сам Игэа говорит, что их дружба с моим братом снова ожила…

- Дитя мое, - строго сказала Аэй. – Дитя мое! Пойми, что твой брат прошел посвящение – и не одно, а два. Люди меняются, очень меняются после них. Игэа не принял ни одного из белогорских посвящений, и он такой же, каким был много лет назад. Но его друг уже носит другое, о Сашиа Ллоутиэ! Твой брат уже - не Аирэи Ллоутиэ, он – Миоци, великий жрец Всесветлого. Он сменил воду на камень.

- Нет, Аэй, нет! Он такой же, каким я помнила его, когда он нашел меня в общине дев Шу-эна! –почти в отчаянии воскликнула Сашиа и сжала свою голову руками, словно хотела что-то забыть.

Аэй печально и сострадательно смотрела не нее – она знала, что сердце сестры ли-шо-шутиика уже давно почувствовало правоту этих слов…