Мой Северный полюс. Часть 5. Раннее детство

Мебели в доме было немного: деревянный стол, стоящий посреди большой комнаты, старинный диван с валиками и высоченной спинкой, на который мама сшила чехол из светлого льна, и по праздникам диван в него облачался. Было несколько стульев и самодельных табуреток, покрашенных краской, металлические кровати на сетке, платяной шкаф с зеркалом.

 Помню, что была у нас деревянная этажерка, которая сочетала в себе и сервант, и книжные полки, и просто какой-нибудь шкаф. Как говорится, три в одном. На нижних полках стояли книги, чуть повыше – разные статуэтки, огромная кошка-копилка, петух -копилка, а на самом верху ваза с цветами. Ваза была узкая и длинная, для цветов с длинными стеблями. И она постоянно падала с этажерки.

Вся кухонная мебель состояла из самодельного навесного шкафа и стола с дверцами, которые закрывались на вертушку. Помню, как мама купила рыбу и положила её в этот стол, подальше от кошки, которую мы звали Моськой. Моська была черной, без единого пятнышка, с малахитовыми глазами и очень хитрая. В общем, в отсутствии хозяев, кошка рыбу съела, и это повторялось несколько раз. Мы очень удивлялись, как ей это удавалось сделать, потому что вертушка крепко держала дверь. В конце концов, мы её выследили, для приманки положив кусок рыбы. Жаль, что не было тогда кинокамеры и нельзя было отснятое отправить в передачу «Сам себе режиссёр» - первый приз был бы обеспечен.  Мы с мамой спрятались за печкой и наблюдали за кошкой. Моська долго вынюхивала стол, воровато оглядевшись и убедившись, что никого нет, начала мурлыкать. Потом она подошла к двери стола, встала на задние лапы, одной передней лапкой нажала одну дверцу, вертушка ослабла, и она другой лапкой начала крутить эту вертушку, как в казино, попадёт или не попадёт. Как только вертушка остановилась, она убрала лапу и смотрит, не открылся ли стол. С первого раза не получилось. Она повторяла это до тех пор, пока стол не открылся. Мама с тех пор рыбу и мясо убирала подальше, а я для развлечения иногда устраивала себе домашний цирк.

      Мыться мы всей семьёй ходили в баню на 1-ю линию, рядом с пожарной частью. До сих пор помню эти тазики, мочалки, и много, много пара. Комната в бараке отапливалась печкой, на которой и обед варили. Иногда пользовались керосинкой. Зимой, когда на улице мороз и вьюга, так приятно находиться в теплом помещении. Но когда мы просыпались утром, и печка давно остыла, то не хотелось даже нос из-под одеяла высовывать, потому что из деревянного  барака за ночь выстужалось всё натопленное тепло и на обоях выступал иней.
      Сколько себя помню, наша семья дружила с семьей Гнитиенко,  которая  жила с нами в одном бараке. Но дружба эта началась задолго до моего рождения,  когда они все жили в юртах, на заре строительства  СВС, примерно там, где сейчас находится 3-й блок станции. Как рассказывали мне старшие, жилье это напоминало тот же барак, только он был круглый, а внутри разделен по секторам  для каждой семьи. Перегородки были деревянные и не соединялись под потолком, поэтому все жители данного строения не только вдыхали запах соседского обеда, но и прекрасно слышали, что происходило за стенкой. Но почему-то жили все дружно, и эта дружба проверена десятилетиями. Выручали друг друга в трудную минуту, материально друг друга поддерживали. Это сейчас можно удивляться, как могли две семьи (в одной шесть едоков, в другой - семь), умудриться  прожить до зарплаты, поделив последние копейки пополам. Но ведь, действительно, так жили. Вспоминаю рассказы мамы и тёти Тани Гнитиенко. Однажды приходит моя мама к своей подруге вся в слезах:"Денег нет, в доме пусто, детей кормить нечем!" "Не расстраивайся" - успокоила та. - У меня остался рубль. Поделим его пополам, купим крупы и наварим каши.С голоду не умрем". Вот так 50 копеек насытили нашу семью.
    Когда же всех переселили на ДОК и каждой семье дали отдельную комнату, то они были «на седьмом небе» от счастья.  Разбирая какие-то старые родительские документы, мне прямо в руки выпала маленькая, пожелтевшая бумажка. Приглядевшись повнимательней, я так и ахнула:    у меня в руках был ордер на комнату в бараке, выданный моему отцу Управлением строительства СВС, датированный 8 декабря 1952 года. Помню, что мама всегда подтрунивала над папой, имевшим привычку в свой послевоенный маленький чемоданчик без ручки складывать разные бумаги, письма, открытки, фотографии, в общем, всё то, что ему было дорого. Без его ведома никто не имел права открывать этот «сейф». А сейчас я ему так благодарна за эту «причуду», потому что таким образом сохранились многие документы и фотографии, в том числе и мои.
В конце 50-х годов многодетная семья  Гнитиенко получила двухкомнатную квартиру со всеми удобствами на ВОХРе, и мы практически отказались от услуг общественной бани и каждые выходные ходили мыться к ним. Это были дополнительные праздники! Представьте себе, что за один вечер надо вымыть детей – 9 штук (нас четверо и их пятеро), взрослых – 4 штуки. Нас, младших девчонок, меня, Олю и Раю, для экономии времени, сажали в одну ванну, к всеобщей нашей радости. Ванна была огромная, так что мы даже умудрялись в ней нырять. Остальные мылись по одиночке. Потом все пили чай. Взрослые могли пропустить по рюмочке, как они говорили, «с устатку». Если впереди был выходной, то иногда оставались у них ночевать. Но чаще возвращались домой, ближе к полуночи. И это было самое страшное, потому что надо было преодолеть злополучный перевал, так все называли мост через небольшой овражек около теплиц, и лес, по которому сегодня проложена освещенная дорожка от стадиона к поликлинике. А тогда идти приходилось в кромешной тьме, запинаясь за корни деревьев. Всю дорогу я судорожно сжимала папину руку при малейшем  шорохе из леса и тихонько поскуливала от страха. А через неделю с радостью опять шла на «помывку». Это мероприятие так гармонично вошло в нашу жизнь, и мы к этому так привыкли, что когда нам самим дали квартиру там же, на ВОХРе, то я от радости воскликнула: «Вот здорово! Теперь нам к тёте Тане и дяде Мите будет так близко мыться ходить!»  Мама засмеялась: «Да зачем же нам теперь к ним ходить? У нас теперь своя ванна будет». Жизнь на ВОХРе – это целая эпоха и отдельный рассказ, а пока я вспоминаю людей и эпизоды из первых девяти лет жизни.

      Даже болеть в детстве доставляло мне удовольствие. Вернее, не то, что болеть, а общаться с нашими детскими врачами. Старая поликлиника находилась в том одноэтажном здании, где сейчас открыли детское отделение. Почему-то  в моей памяти отпечаталась табличка, которая висела на стене, слева от входа, рядом с окошком регистратуры: «Участники Великой Октябрьской Революции, Гражданской и Финской войн и инвалиды обслуживаются без очереди». Как же давно это было! Только сейчас сознаю, что это уже история.  Там же, рядом с регистратурой, находилось детское отделение, отгороженное стеклянной стенкой. Сам кабинет был большим  и светлым. Стены были выкрашены в какой-то очень приятный цвет, салатовый или бирюзовый, сейчас уже не помню. Но помню, что по середине стен были нарисованы разные зверушки: мишки, ёжики, лисички, слоники, собачки и другие, в виде бордюра, разделяющего стену на две части. Я с удовольствием разглядывала эти картинки, и совсем не боялась врача. Да разве можно было бояться Целиканову Нину Александровну, которая была похожа на добрую волшебницу! Лично мне она такой и казалась. У неё были светлые, а может и седые волосы, всегда приветливая улыбка и очень нежный голос. От неё веяло добром и уютом. Казалось, одним только голосом она может вылечить любые болезни, без применения лекарств. Всех детей она называла только ласкательными именами: Танечка, Люсечка, Сашенька и так далее. Другого отношения  я не помню. Поэтому  вспоминаю эту женщину с благодарностью и уважением.

        В детском отделении больницы врачом работала  Самойленко Панна Петровна, тоже удивительный врач и прекрасный человек. В моём детском  воображении она мне представлялась, в отличие от Нины Александровны, строгой, но очень справедливой царицей.
 Статная и всегда элегантно одетая, Панна Петровна разговаривала с нами, детьми, спокойно и уважительно. Думаю, что все её помнят. В нашей детской больнице, которая располагалась в лесу, за взрослым стационаром, и от которой, к сожалению, сейчас ничего не осталось, я лежала несколько раз.
 
 И опять одни положительные эмоции и масса приятных  воспоминаний. Потому что, во-первых, больница была больше похожа на санаторий, где можно было гулять, если позволяло здоровье. И, во-вторых, рядом всегда находились сверстники, которых  прекрасно знаешь, больница то поселковая. А для больного ребенка чужая обстановка, чужие врачи и незнакомые дети - это дополнительный стресс. Вся обстановка в больнице располагала к выздоровлению. Медицинские сестры Карнаухова Анна Артёмовна, Митрофанова  Анна Ивановна, Гуржий Раиса Никитична  исполняли не только свои прямые обязанности, но и читали детям на ночь книжки, пели колыбельные песни, в общем, относились к больным детям, как к своим собственным. Конечно, было много и других медсестер и нянечек, но за давностью лет я забыла их имена, в чём прошу меня извинить. Может, найдутся люди, которые расскажут и о других замечательных  медицинских работниках того времени.
      Почему я это всё вспомнила? Да потому, что всё познаётся в сравнении. Когда моя дочка в десятилетнем возрасте, в конце 90-х годов, попала в одну из крупных больниц Москвы, то уже через четыре дня  я  забрала её  под расписку и в течение  двух месяцев  долечивала дома, потому что моральная обстановка, зависящая от медперсонала, в том отделении была ужасная. Молодые медсестры не только не стеснялись нецензурно выражаться при детях и о детях, но и по ночам  курили на посту, который находился прямо рядом с её палатой. Какие уж тут колыбельные!

    Первый раз в больницу я попала в конце 1962 года. В посёлке началась эпидемия коклюша. Я тогда только пошла в 1-й класс, отучилась полторы четверти и тоже заболела. Так как в то время почти во всех семьях было по двое и более детей, то заболевали сразу все дети одной семьи, болезнь то заразная. Ух, и весело же было! Нас положили сразу троих: Люсю, Сашу и меня. Соседки по подъезду в бараке Воробьевы Оля и Наташа тоже были рядышком. Причем Наташу положили в больницу тогда, когда она пришла просто навестить свою сестру. Врачи увидели, что она тоже кашляет, и в приказном порядке оставили её в больнице, впоследствии сообщив родителям.
    Дети лежали разных возрастов: от самых маленьких до подростков. Как мы только там все помещались! В общем, Новый Год  мы встречали в больнице. Нам нарядили большую ёлку, устроили праздник, дарили какие-то подарки. Вечером  все стали упрашивать Панну Петровну, чтобы нам разрешили встретить Новый Год. Сначала она, для пущей важности, держалась очень строго. Но мы то знали, что она не такая. «Ну, Панночка Петровна! Ну, пожалуйста!» - окружили мы её, и каждый старался до неё дотронуться и погладить. Естественно, такого натиска она не выдержала, засмеялась, махнула рукой: «Да ладно уж, гуляйте!». Для наших любимых врачей, медсестер и нянечек мы устроили концерт с песнями и стихами. Потом самых маленьких, конечно, уложили спать, а тем, кто постарше, разрешили праздновать до полуночи. На общий стол были вытащены из своих тумбочек  домашние  гостинцы, и мы долго и весело пировали, несмотря на страшный кашель, который мучил всех. Сейчас мне кажется, что это был самый веселый Новый год в моей жизни. После выписки из больницы я еще месяц не ходила в школу. Коклюш – это такая болезнь, при которой необходим свежий воздух. Врачи дали маме распоряжение, чтобы я больше находилась на воздухе, несмотря на месяц февраль. Помню, как мама оденет меня потеплее, укутает в пуховый платок, завязав его на спине, крест накрест, и выпускает гулять. На улице никого нет, все в школе или в детском саду.  «Танюшка, а ты почему не в школе?» - спросит меня кто-нибудь из соседей. « Да болею»- кашляя, отвечала я, бороздя, как танк, глубокие сугробы. Кашель, действительно, вскоре прошел, и я благополучно отправилась грызть гранит науки.
      Когда наш дружный 10 «А» собирался на юбилейный, 30-й год выпуска, мы получили фантастическую возможность увидеть ксерокопию листа школьного журнала, где указаны наши годовые оценки  за 1-й класс. Одноклассница Галина Перепелкина (Темнова)  отыскала в архиве  журнал, и сделала для всех нас сюрприз. О школе, учителях и чудесных школьных годах – это  тоже отдельный рассказ, требующий осмысления. Когда этот листок оказался у меня в руках, я с удивлением увидела, что была не аттестована  за 2-ю и 3-ю четверти. Я стала вспоминать, возвращаться в то время, и, конечно же, вспомнила. «Да это ж  мой коклюш и весёлая встреча Нового, 1963 года!» - с радостью воскликнула я, и воспоминания в мою голову потекли рекой.
       А ещё помню, как сгорел один барак. Случилось это ночью, все спали. Проснулась я от того, что кто-то меня крепко схватил. В комнате стояла кромешная тьма, а за окном небо полыхало огнём. Оказывается, Люся проснулась и, увидев зарево пожара, подумала, что горим мы. Первым делом она схватила меня на руки и побежала к двери. Я заплакала и все проснулись. Было очень страшно. Потом, когда немного пришли в себя, поняли, что горит другой барак, который стоял в стороне от  нашего, вдоль дороги. Это огромное зарево запомнила на всю жизнь.
Первая пятиэтажка строилась долго. Я помню, как рыли траншеи под фундамент. На субботники выходили целыми семьями со своими лопатами. Все хотели быстрее получить отдельное жильё со всеми удобствами. Потом начали класть стены. Поставили огромный строительный кран, стрела которого разворачивалась прямо над нашей крышей. Это время запомнилось ещё одним эпизодом, который закончился, к счастью, благополучно.
  В общем, сестра Люся поспорила с кем-то из своих друзей, что залезет на строительный кран. Ну, и залезла. Был какой-то праздник, на стройке один сторож, который, видимо, не углядел за вверенным ему объектом. Она, как котёнок на дерево, залезть то залезла, а слезать страшно. У нас были в тот день гости. Все сидели за столом, когда кто-то из ребят вбежал и крикнул: «Ваша Люська по стреле ползет!» Все побросали свои вилки-ложки, и вывалили на улицу. Мама как увидела, так чуть в обморок не упала. Не зная, что делать, она крикнула ей: «Люська, слезай быстро, а то убью!» Та, естественно, испугавшись ещё больше, поползла дальше. Папа, видя такое дело, бросился ей на помощь, а она от него. Но он  её всё же настиг, крепко схватил за шкирку, чтобы не вырывалась, и с ласковыми присказками спустил на землю. Дома ей, конечно, досталось «по первое число», но все были рады, что хоть ничего страшного не случилось. Так что, строительство первой пятиэтажки тоже запомнилось на всю жизнь.
     Стройку огородили и вдоль забора  положили деревянные мостки, по которым я бегала в школу. В распутицу ходить можно было только в резиновых сапогах. А мы не унывали, в сапогах даже лучше, все лужи наши. Как-то, когда я была уже взрослой, папа вспоминал: « Подъехал я к бараку на кране, из кабины не выхожу, дождь моросит. Смотрю, идёт под дождем моя Танюшка, такая маленькая, усталая, голову опустила, и портфель по мосткам тащит. Вся мокрая, как птенчик, а сапоги все в глине. И так мне тебя жалко стало!». Сейчас с таким теплом вспоминается это папино признание.

      Пока дом строили, потихоньку начали выселять семьи из барака. Многие получили квартиры в сегодняшнем Солнцеве, кому-то давали жилье в посёлке, кому-то на ВОХРе. В нашем подъезде остались мы и Воробьёвы. Новых жильцов уже не заселяли, поэтому в нашем распоряжении были все комнаты, хоть на велосипеде катайся. И катались, по пустому коридору.

     Барак ветшал и в последнюю зиму мы перебрались спать в комнату поменьше, так как её легче отапливать. Наверное, были зимние каникулы, потому что мы с братом Сашей были дома одни. На дворе стоял страшный мороз и мела метель, но мне приспичило гулять. Саша меня не отпускал, но я настаивала на своём. Надела я один валенок, а другого найти не могу. «Всё равно пойду гулять!» - настырно топнула я ногой в валенке. А Сашке, видно, ещё хотелось поспать, и он предложил мировую: « Давай в «холодно-горячо» поиграем. Найдёшь валенок, тогда и гулять пойдешь, а если нет, тогда сиди дома. Ты ищи, ищи, а я пока посплю». Характер у меня упрямый, и я решила, во что бы то ни стало, найти пропажу. Полусонным голосом, даже не глядя, где я ищу, он почему-то всегда говорил: «Холодно!». И лишь когда подходила к кровати, стоящей в углу у окна, было «теплее», но под кроватью и под матрасом опять было «холодно». Часа полтора я проявляла свой норов, но, в конце концов,  простонала: «Сдаюсь!»  «Ну, вот и ладненько» - спокойно сказал брат и полез на кровать. Протянув руку к потолку, он, к моему удивлению, как фокусник, достал откуда-то мой валенок. Оказывается, угол в этом месте так отсырел, что несколько слоёв обоев отошли от потолка, и там образовалось пустое пространство, которое способно выдержать не только валенок, но даже портфель с учебниками, что мне Сашка и продемонстрировал. Да и гулять мне что-то расхотелось.

Вспоминая жизнь в бараке, я часто применяю слова «приблизительно там, где…» и «примерно, где…», потому что от той жизни остались одни ориентиры и немного фотографий, а всё остальное - только в памяти. Но от памяти никуда не деться, потому что каждый день что-нибудь, да напомнит о том времени: и люди, которых знаешь всю жизнь, и тот клочок земли, где начиналась моя жизнь, и по которому я теперь постоянно хожу то в магазин, то в сбербанк. Даже песни тех лет мысленно возвращают туда, куда физически вернуться невозможно. Как только зазвучит где-нибудь до боли знакомая мелодия, так возвращается не только настроение из далекого детства, но иногда даже и запахи. Это могли быть запахи маминых пирогов к празднику. Или запах новогодней ёлки. Запах весны и капели, или запах разноцветных астр и флоксов, которые мы дарили учителям в первый осенний и первый учебный день. Те песни пели все, от мала до велика, подпевая известным певцам, голоса которых рвались из радиоприемников. Вместе с Людмилой Зыкиной пели: «Из далека, долго, течет река Волга…». С Олегом Анофриевым: о том, что «друг всегда уступить готов место в шлюпке, и круг». С молодым Иосифом Кобзоном – «А у нас во дворе». «Солнечный круг», «Я люблю тебя, жизнь», «Куба – любовь моя», «Мальчишки», «По Ангаре», песня о девчонке – бирюсинке и про то как «валят лесорубы там ангарскую сосну» и много, много других замечательных песен, мелодии которых пелись и насвистывались в каждом доме, а слова помнятся до сих пор.
     Запомнился один эпизод из той жизни. Я сидела дома и рисовала, слышимость через дощатые стены барака уникальная. Хлопает входная дверь барака и по длинному коридору идет Юрка Воробьев и поет во всё горло: «Лётчик над тайгою точный путь найдёт, прямо на поляну посадит самолёт…» Прошел. Тихо. Я только склонила голову над рисунком, решив продолжить, слышу, идет Наташка Воробьёва и тоже поёт: «Будем жить в посёлке мы пока что не богато, чтобы все богатства взять из-под земли…»  –  хлопнула дверью. Ушла. Бежит Ольга Воробьёва, чуть старше меня и туда же: «Под крылом самолета о чем-то поёт зеленое море тайги…». Дверь хлопнула. Ушла. Опять тишина. Я уж было сосредоточилась на рисунке, а дверь опять хлопает, и я себе загадываю, кто сейчас будет петь: Ольга, Юрка или Наташка. Не угадала. Это Генка Воробьёв, самый старший. Он не пел, он свистел эту же песню про геологов. 
 
За годы жизни в посёлке наша семья несколько раз по разным причинам предпринимала попытки переехать в другой район Москвы. Но, что самое интересное, когда, казалось бы всё было решено, в самый последний момент ситуация складывалась каким-то замысловатым образом, и наша идея уехать с Северного разваливалась, как карточный домик. Когда я пытаюсь осмыслить это, то в голову сразу лезут слова из одной очень душевной песни: «…отпустить меня не хочет Родина моя», и я принимаю такое положение вещей, как данность. При этом  задаю себе вопрос: «А может я еще здесь на что-нибудь сгожусь?»
   За первые 25 лет своей жизни я сменила шесть адресов, и всё в границах посёлка: ДОК, барак 5; ВОХР, дом 2; 9-я линия, дом 7, 9-я линия, дом 11; 1-я линия, дом 31(та же ВОХРА,2); 9-я линия, дом 13. Думаю, что сегодняшнее место жительства,  в четверть века длиной, тоже не последнее. Дети выросли, так что квартирный вопрос решать всё равно придётся. А как уж сложится в следующий раз, не знаю.

Когда я начинала  эти воспоминания, ВОХРа была ещё «жива». И я писала тогда: « При желании я могла бы сходить на ВОХРу, подняться на третий этаж и навестить то место, где прошло моё сознательное детство, и, развернувшись  на 180 градусов, там же, упереться в дверь другой квартиры, где начиналась моя семейная  жизнь».  Но история бежит впереди нас, и дома моего детства уже нет. Осталась только память.

    Проходя мимо дома №7 по 9-й линии, мой взгляд машинально останавливается  на окне моей комнаты, где я когда-то готовилась к выпускным экзаменам, потом учеба и начало любимой работы. А из окон сегодняшней квартиры прекрасно видны окна  дома № 11, где прожиты лучшие годы молодости.

     Всё тут, на одном «пятачке», и ехать никуда не надо. В этих местах тоже есть о чём вспомнить, но всё это ведь можно и увидеть, и потрогать. ВОХРы нет больше года, а адреса: ДОК, барак 5, комната 26, уже не существует более  сорока лет. И от этого становится ужасно тоскливо, как будто потеряно что-то очень важное в жизни, нет тех отношений между людьми, да и самих  людей многих уже нет на этом  свете. И ком подступает к горлу, когда  слышишь песню «Городок» из одноименной телепередачи в исполнении Анжелики Варум:
 
Ах, как хочется вернуться,
Ах, как хочется ворваться
В городок.
На нашу улицу в три дома,
Где всё просто и знакомо,
На денёк.

Где без спроса ходят в гости,
Нет ни зависти, ни злости.
В милый дом.
Где рождения справляют,
И навеки провожают
Всем двором…

  Уверена, что подобное настроение охватывает всех, кто жил в то время, потому что эта песня о нас. Мы тоскуем по утраченным чувствам и бескорыстным поступкам тех лет, потому так и хочется туда вернуться, кому-то в детство, кому-то в молодость. Умом понимаешь, что это невозможно, а вот сердце этого понять никак не хочет. Может быть, наши воспоминания немножко сгладят эту тоску. И может нам удастся таким образом убедить нашу молодёжь, что настоящая радость - это не бутылка «Клинского» в руках, сигарета во рту, и бравада перед сверстниками нецензурной речью, мол, кто «круче». Настоящая радость и счастье – это то, от чего по утрам не болит голова, ввиду выпитого и выкуренного, и не бывает стыдно за вчерашний день. И то, что можно без колебаний совести брать с собой в будущее и рассказывать своим детям. Настоящей радостью всегда хочется делиться с другими. Вот и мне очень хочется верить в то, что эти воспоминания принесут кому-нибудь  радость, пусть даже взгрустнется и всплакнется, потому что грусть эта светлая, а слёзы – чистые.
В 1964 году наша семья   получила двухкомнатную квартиру на ВОХРе, площадью 33,8 кв.м. на шестерых человек,  о чём и свидетельствует ордер, тоже бережно сохраненный папой. Родители надеялись, что нам дадут трехкомнатную квартиру в пятиэтажке, но и нам и Воробьевым дали жильё на ВОХРе, правда, теперь в разных домах. А если учесть, что там всего и было два дома, то мы всё равно оставались соседями. Сначала все расстроились, потому что это так далеко и от школы, и от автобусной остановки, но со временем  плюсы «хуторской» жизни стали преобладать над минусами, потому что сейчас о той жизни я могу рассказать так много интересного.
Но это уже другая история...
И другие песни…