На Николин день

Перехожу на рысь.
Потом и вовсе останавливаюсь.
– Доброго дня, Мастер.
Он высок – пикселов двести в холке – и серебристо-сед; могучее гибкое тело, внимательные жёлтые глаза, нервный хвост – будто время бессильно перед ним.
– Принёс?
А вот голос подводит – даёт трещину; стар Мастер; точит, точит Река корни векового дуба, одолевает жук-короед и едва не берёт числом лесной зверь; по капле уходит в землю живительный сок – но ещё в достатке сил вцепиться в горло соболезнующему.
Оттого молча киваю, поднимаюсь с колен и протягиваю свёрток.
Распоротую тряпицу подхватывает ветер, и ту замысловато уносит вверх; Мастер неприязненно крутит мои песочные часы.
– Сломались, – мямлю я зачем-то.
Взмётывается ледяная крупа и словно мокрую тушь со стекла смахивает Мастера; несётся густой рык:
– Жди…
Перевожу дыхание, делаю шаг в одну сторону, в другую; очень тихо, только где-то внизу свистяще рокочет ветер – видимо, рядом ущелье; молчат горы, что-то нашёптывает падающий снег; на леднике холодно, и у меня изо рта идёт пар; огромная линза студенистого воздуха изломана лезвиями скал и причудливо переплавлена; кажется, чьё-то прозрачное ясное лицо глядит на тебя в упор, и в спокойных и мудрых глазах – тайна и смысл, да не за семью печатями тридевятого королевства – здесь, рядом, потянись да возьми, но потянешься – вмиг окрепнет ветер, и глаза посмотрят насмешливо – влез в чужую мистерию – рад? легче стало? – вздохнёшь неровно и отступишь; прав неведомый, не стало легче, не рад; только скулы сводит от такой правды.
– Держи. Сладил.
Ловлю часы, невольно оглядываю, но вовремя спохватываюсь – Мастер стар, но лапа его крепка – и тяжела для усомнившегося в его работе – падаю ниц.
– Благодарю, Мастер. Прими чем богат.
Выпрастываю из-под плаща загодя оголённую левую руку – именно левую, полную покинувшей сердце крови; Мастер взмахивает и перечёркивает её своим когтем; вспыхивает алая полоса, и я поспешно прячу израненную руку; Мастер не изувер, но таковы его расценки – какие уж есть, и что ему с того – любопытствующих нет.
Укутываю часы, зажимаю их подмышкой, ещё раз кланяюсь Мастеру – тот прядает ушами и еле заметно кивает в ответ – и отправляюсь обратно; нынешний зимний Никола, даром, что святой – лют да морозен, без песочных-то часов попробуй до весны доживи да Костромы не проворонь; а теперь хорошо – дотянем как-нибудь.
На полпути осмеливаюсь на иноходь; старый ирбис со странным именем Мастер, знаю, на меня не глядит – сидит расслабленно, подняв морду к небу, и крошечные белые звёздочки – каких только нет – мягко оседают на его серебряной шкуре.
Экран снова идёт помехами.