Nivalis Atrium

Вы не знакомы с Линой Грач? Которая со Старого Города?
Я-то с ней года три гулял. Теперь, конечно, могу повторить старого хрена Фрейда – вся её экстравагантность была суть остаточная подростковая сумасбродность, тщательно замазанная чем ни попадя, лишь бы блестело, а тогда – о-го-го! – робкий бледный юноша, я щурился на недостижимую высоту её светила и в очередной раз досадливо сглатывал сдобренное поцелуем бритвенное лезвие – ну, к примеру, признавался себе, что таки да, не смог бы я пройти из-за неё на руках всю проезжую часть Проспекта – не в пример главному герою постоянно цитируемого ею китчевого киноромана, спешное и тайное ознакомление с коим приносило плоды, уже совершенно сгнившие по дороге – к тому времени она уже была по уши в чём-то другом; и всё сызнова, и вроде самое время похныкать в собственную душегрейку – но, во-первых, плохие времена тоже эпоха, во-вторых, раскапывание минувшего пусть и далее остаётся уделом археологов и некрофилов, а в-третьих, речь сейчас не об этом.
В одну из пушистых и тёплых зим, в одну из сумеречных прогулок мы с Линой забрели в какое-то замедвежье, и она предложила выпить пива. Мы подошли к общепитовской жестяной коробке, я торопливо ощупал карманную мелочь – вроде хватало, алкогольное гурманство Лины, к счастью, было вдрызг женским – если вино, то «красное полусладкое», если пиво, то «ну там поприличнее», если что-нибудь остальное – то «мне шампанского». Грач, подчёркнуто не обращая внимания на валивший снег, уселась за единственный пластиковый столик и вдумчиво завозила пальцем по запорошенной столешнице; наверное, оное ей виделось очень энигматичным. Я зашёл внутрь.
Колоритные клошары обмерили меня затуманенным взором (одним на всех), взвесили (с точностью до поллитры), прикинули (на глаз), пришли к выводам и вернулись к исполнению. Я отряхнул шапку и встал в очередь – помнится, четвёртым.
Взъерошенный хипповатый дяденька за прилавком царил и священнодействовал; кружки обретали своё пенное естество и смысл жизни; блестящий краник, фаллоцентрический борец с пустотой, ересью и житейской прозой, оплодотворял их с иезуитским усердием; всё принимало поистине сакральный смысл – особенно прошлогодний календарь на грязной стене.
Пришвартовавшись в свой черёд к вожделенному порту, я выложил плату за счастье; краник дважды смущённо кашлянул и прикинулся мёртвым; бармен озадаченно поглядел на меня и исчез; охранник, молоденький пацан, сочувствующе хлопнул по плечу и сказал, что раз такое дело – бери, парень, вот эту кружку, бесплатно бери, мы ж понимаем; кружка сразу вызвала у меня жалость – её сущность, юдоли казённого сосуда бесправная одалиска, была полна лишь наполовину, и, конечно же, не по своей вине; и во искупление этой чужой и непонятной вины теперь её отдавали задарма как бесполезную вещь; я скоро подхватил кружку и вышел.
За столом, напротив моей Лины, восседала пьяная туша клошара – может, одного из давешних, я не приглядывался; напряжённое Линино лицо; клошар при моём появлении поперхнулся своей фразой, кое-как обернул ко мне сизую отёкшую ряху, оскалился и просипел:
– Купи мобилу… мужик.
На заснеженную столешницу брякнулся кирпичик сотового; мобильник оказался коричневым и облезлым, его тут же начали обсиживать снежинки; клошар продолжал сипеть:
– Недорого отдам. Фирмовый. А то у подруги твоей…
Я поставил кружку и облокотился о стол; в груди будто зачастил счётчик Гейгера, в глазах горячо заалело; я навис над смердящей тушей; Лина, не отрываясь, глядела в стол.
– Убери своё говно, – сказал я клошару, и голос мой дрожал самую малость, а каштановый цвет и впрямь придавал сотовому фекальную ориентацию. – И себя убери.
Клошар расстроенно повёл кудлатым жбаном, сгрёб «фирмовую» мобилу в карман и поднялся; качнулся в одну сторону, в другую, и побрёл прочь; несло от него препорядочно; отойдя на пару метров, он остановился, неспешно развернулся – и из его телогрейки во все стороны с треском полезли полупрозрачные острия – словно внутри клошара разворачивался просыпающийся огромный ёж-мутант; ватник летел клочьями; острия быстро росли и превращались в суставчатые щупальца; то немногое, что ещё оставалось от человека, текло, истончалось, испарялось без следа; и вот на снегу топчется двухметровый мизгирь; на воинственно вздыбленных хелицерах трепещут остатки одежды; он делает маленький, точно бы несмелый, шажок.
Катана оказывается в моей руке как по волшебству. Лина с писком отскакивает от стола, не до неё сейчас; взмахиваю мечом, и обезглавливаю чудовище.
Дверь шалмана выстреливает как пробка из тёплого «Абрау-Дюрсо»; следом вываливаются трое клошаров, что стояли передо мной за пивом; они уже в паучьей стадии, но трансформируются далее; не успеваю перевести дух, как оказываюсь в освещённом кольце ревущих джипов. Щедро скальпирую ближнего, тот вопиет и разваливается на куски, двое других сдают назад для разгона – берут меня в клещи; катана вхолостую шинкует белых мух; взвизгивают протекторы, и клошары несутся на меня, хищно ощетинившись вычурными кенгурятниками; плохо, очень плохо.
И тут невесть откуда выпархивает крошечный студебеккер и горной серной сигает наперерез одному из джипов; безумству храбрых поём мы песню; клошар спотыкается о внезапно возникшую на пути помеху; металл рвёт металл; мятый громыхащий ком катится кубарем; оставшийся клошар явно теряется, и я без особого труда разбираюсь с ним; ком замирает, и становится тихо. Отираю и прячу катану, подхожу к моему неожиданному соратнику – увы, бездыханному.
На неровной, будто обкусанной, кромке разбитого бокового стекла, чудом зацепившись за кнопку дверного фиксатора, покоится тонкий серебряный браслет. Линин.
Наклоняюсь ниже и через силу заглядываю в салон.
Никого. Ничего.
Только полузанесённый снегом браслетик.
Отхожу, невольно оглядывая место битвы, раскидываю руки, взлетаю; лечу низко и медленно – погода начинает портиться.
– Как ты это умеешь? – кричали мне редкие встречающиеся прохожие.
– Любой умеет! – неизменно отвечал я.
Лишь оставив позади деревню Ново-Борское и чадящую паровозами станцию Неприк, я поворачиваю на юг; обгоняю товарняк; взявшись за раму последнего вагона-цистерны, подправляю опасно кренящийся и явно намеревающийся сойти с рельсов состав.
Говорите – не встречали Лину Грач?

----------

*Nivalis Atrium (лат.) – снежный чертог.