Узник подземелья

                Вскоре  работы  по  вырубке  леса  были  закончены.  Наступила  ранняя  и  суровая  зима.  Снегу  выпало  столько,  что   старики   даже   не  могли  припомнить  таких  случаев.  Частые  метели,  крепчайшие  морозы  обрушились  на  рабочий  посёлок.  Многие семьи  еле  сводили  концы  с  концами :  заканчивались  скудные  запасы  продовольствия.
                Пятёрку  нашу  разбросали  по  разным  участкам  работы.  Жора,  Миша  и  я  на   лошадях  всю суровую  зиму  возили  пароконными  санями   дрова  к  солдатской  казарме,  столовой  и    двухэтажному  деревянному  зданию,  где  наверху  размещался  полковник  Конрад,  а  внизу  была  комендатура  и   управление.
          К  нам  приставили  по  солдату  со  «шмайсерами»  в  длинных  одеяниях,  только    слегка   похожих  на  шинели.  На  ногах  у  них   были   какие-то  сапоги,  напоминающие  наши   бурки.  А  в  метельные  дни  прихватывали  они  с  собой  в  дорогу  даже  солдатские  одеяла.  Мы,  хотя  и  мёрзли,  но  посмеивались  над  ними,  за  что  они  нас  люто  ненавидели   и  за  малейшие  оплошности,  да  и  просто  без  всяких  причин  били,  чем  попало.
Порядки  в  посёлке   ужесточили  до  предела.  Без  сопровождения  или  надсмотрщика  за  пределы  не  выйти  и  не  выехать. Вся  территория  с  садами  и  огородами   до  самого  леса  силами  военнопленных  была  огорожена  колючей  проволокой.  Въезд  и  выезд  перекрыт  шлагбаумом   с  будкой  для  охраны.  А  чуть  в  стороне  оборудованы  из  камней  огневые  точки  для  пулеметчиков. На  подходах  со  стороны  речки  и  леса  посёлок  был  под  охраной  дзотов.
Партизаны   уже  дважды  по  ночам  беспокоили  гарнизон.  Осенью  угнали  несколько  коров  с  пастбища,  прирезав  двух  фрицев – охранников.  А  зимой,  в  самую  вьюжную  пору, сняли  часовых  в  двух  дальних  дзотах  и  унесли  пулемёты.  Но  что-то   помешало  им  совершить  налёт  поглубже.
Весна   выдалась  холодная  и  голодная.  Многие  семьи   по-настоящему  голодали.  Детвора  и  старухи,  не  страшась  расправы, собирали  по  полям,  где  осенью  убрали  картофель,  оставшиеся,  перемёзшие   клубни.  Вернее,  то,  что  от  них  осталось  после  зимовки:  рассыпчатые,  морщинистые  крахмальные  лепёшки  пополам  с  песком.
Дома  из  этого  месива  пеклись  «оладушки»,  как  мы  их  прозвали.  Они,  пока  горячие, были  нашей  желанной  пищей,  а  остыв,  синели  и  так  трещали  на  зубах,  что   и  сейчас  я  вспоминаю  о  них  с  содроганием.   
Выручала  зелень:  лебеда,  одуванчики,  крапива,  сныть,  берёзовые  почки  и  кора,  молодые  побеги  ивы  и  стрелки    небольших  сосёнок.  Многие  в  посёлке  болели  цингой  и   пухли  от  длительного  недоедания,  голода.  Давно  уже  не  видели  мы  хлеба,  соли,  муки  и  крупы.  Вместо  соли  употребляли  золу  или  подбирали  на  полях  землю,  на  которой  ранее  лежали  кучки  удобрений,  вываривали  её  и  пользовались  солоновато - горькой  водичкой,  приготавливая  пищу.  Заедали  вши. От  них не  спасала  ни  зольная  вода,  ни  огонь  костров,  на которых  мы  прожаривали  свою  одежонку.
             Вся  ребятня, в  буквальном   смысле, перешла  на  подножный  корм. Вдоль  речки, среди  травы,  обильно  рос  щавель  и   черемша.  Они  и  были  нашей  основной  пищей.  Но недомогание  и  болезненность  были  заметны  на  лицах  каждого.  У  меня,  как  и  у  других  ребят,  припухли  лодыжки  и  колени,  побаливали  суставы,  под глазами  были  отёки.  Многие   жители  посёлка  лежали  в  постели.  Работать  было  некому.
           Оккупанты  начали  завозить  и  выдавать  семьям  рабочих   гнилую,  комковатую  сою,  проросший   и  подгнивший  овёс,  немного  соли.  К  началу  весенних  полевых  работ положение  чуть-чуть  выправилось,  но  старики  не  выдержали  таких  испытаний  и  похороны  этой  весной  были  довольно  частым  явлением  в  посёлке.
Весной  только  я  да  Гена  были  заняты  на  подвозке  дров  к  солдатской  казарме,  столовой  и  комендатуре.  Остальные  работали  в  поле.
Однажды,  привезя  дрова  к  казарме  и  разгрузив  повозку,  я  оказался  без  присмотра.  Из  любопытства  заглянул  в  раскрытое  окно  казармы  и  - остолбенел.  Нарезанный  хлеб,  несколько  плиток  шоколада  и  другая  снедь  на  столе.  А  на  спинке стула  висит  ремень  с  кобурой  и  пистолетом.  Голод  пересилил  желание  утащить  оружие.  Дотянувшись,  прихватил  я  горбушку  хлеба  и  плитку  шоколада.  Соскочив  с  выступа  фундамента,  быстро  сунул  в  рот  кусок  шоколада.  И  тут  застукал  меня  один  из  соглядатаев.
Накинув  на  шею  мне  ремень  от  автомата,  как  телёночка  на  верёвочке,  повёл  он  меня  в  комендатуру,  находившуюся почти  рядом.  По  дороге,  давясь,  я  проглотил  шоколад  и дожёвывал  уже  горбушку,  когда  немец,  обернувшись,  заметил   это  и  ткнул    в  мой  нос  кулаком.
              Измазанного  кровью,  привёл  он  меня  и  доложил  офицеру.  Тот  наорал  на солдата  и,  выталкивая  нас   вон,  со злостью  что-то  выкрикнул.  До  хруста  закрутив  пальцами  моё  ухо,  фриц  привёл  бедолагу  к  сараю, где  содержались  выездные  лошади  полковника  и  постромком  долго  порол  меня,  приговаривая  по-немецки.  Потом, подведя  к  раскрытой двери глубокого подвала, швырнул меня, как  котёнка,внутрь.                Вверх  тормашками  влетел  я  туда  и,  больно  ударившись  о  твёрдый  земляной  пол, потерял  сознание.  Очнулся  от  холода  и  озноба.  Сплошная  темнота,  сырой,  затхлый  воздух,  дотронулся  до  стены  -  она  в  плесени.  Сесть  нет  возможности - болит зад,  спина  и  всё   тело.  Прислониться  не  к  чему. Руки,  ноги  -  целы  и  то  ладно.  Заполз  в  угол,  кое-как,  на  боку свернулся  калачиком  и   уснул.
           Сколько  времени  просидел  здесь,  я  не  представлял.  Озноб,  холод  и  голод  истощили  мои  силы  и  я  то  просыпался,  то  впадал  в  полузабытьё.
           В  темноте  обшарил  весь  подвал,  начиная от  двери.  К  большой  радости  в  одном  углу  нашёл,  присыпанные  землёй,  морковку  и  картофелину.  Обтерев  о  ватник,  съел  их.  Мне  стало  немного   легче,  но  есть  захотелось  ещё  больше.
Душевные  страдания  заглушали  боль.  От  злости  и  обречённости  сами  катились  слёзы,  зато  вспыхнула  и  горячей  волной  прокатилась  мысль  о  мести гадам.  Время  было  подумать  и  хорошенько  всё  взвесить.
Только  через   трое  суток,  когда  мать  при  распределении  на  работу  низко  кланяясь  Конраду, слёзно  просила  пощадить  непутёвого  сына, меня  выпустили  на  волю.  И  тут  же  направили  работать.
  Чувство  мести  больным  комком   сидело  в  груди  и  не  давало  покоя.  Собрав  своих  друзей,  я  сказал  им:
- Хватит  терпеть  издевательства  и  побои !  Иначе  уподобимся  рабам ! Пришла  пора  действовать!  Давайте  начнём  пакостить  и  мстить  немцам,  где  только  возможно.  Кто  боится  или  не  хочет  быть  с  нами,  пусть  уходит.  Уговаривать  и  осуждать  за  это  никого  не  будем !
Мы  поклялись  с  сегодняшнего  дня  до  последнего  дыхания  бороться  и  мстить  врагам.
  Так  родилась  « ВАТАГА « -- наша   Боевая   Дружина.   
                Декабрь  2007 г.