Урок Природоведенья - голова на плахе

Из «Писем о нравственности, здравом смысле,
пролитии крови и коровьем мычании…»
[1975-1990]

Касаясь тупика и пропасти, угрожающих нам, я делаю равненье на Природу: говорю, что причиной всех бед - наш отрыв от нее, извращенье естества. Но не впадаю ли я в ошибку и противоречье? Ведь Природа вовсе не милосердна, не склонна к вегетарианству, пацифизму, праведности. Вообще, в моральном смысле она вроде как держит нейтралитет; пуще того: демонстративно несправедлива. В одних местах завела райскую жизнь, в других - пустыни каменные, или ледяные, или безводные пески; одни ее твари - могучие гиганты, другие - незримые козявочки; и среди людей - сильные и хилые, великого ума и безмозглые. Сильный пожирает слабого, слабейший пробавляется травкой и ягодкой. Круговорот истребленья. Беспощадный отбор, схватка за существованье. Это образец? Гармония? Идеал?

Вопрос многосложный. В Природе нет равновесья, она действительно может быть крута и жестока, непреклонна и своенравна, не сулит нам безмятежных идиллий. Лет двадцать назад приятель-полярник рассказал мне: своими глазами видел - на горячую кровь только что застреленной белой медведицы кинулась ее детвора. Медвежата жадно лакали и пили кровь прямо из дымящихся ран. Но это, можно сказать, стеченье обстоятельств (ведь в гуманном людском обществе, кажется, не принят и даже воспрещен отстрел кормящих матерей), а вот у хомяков, вспомните, заурядный обычай - пожирать некоторых из собственных младенцев.

Еще случай: однажды в юности мы с друзьями гостили в деревне под Звенигородом, у одного из нас было охотничье ружье, и мы - сдуру - подстрелили коршуна. Когда принесли раненую птицу к избе, надо было видеть кошку - как вся шерсть у ней встала дыбом, как она устрашающе и невменяемо шипела, навивая сужающиеся круги возле нас, как, наконец, кинулась на коршуна. Едва-едва мы успели его вызволить. Но утихомирить ее - даже и не пытались. Она была вне себя. И куда подевалась ее красота?! Это было жутко и отвратительно. Такова Природа. Ни убавить, ни прибавить. Вот и коршун - тоже не подарочек: для зверушек помельче. Ну и человек - вполне законный и достойный сын Её Величества Природы…

Не помню, кто из нас троих сделал меткий выстрел. Кажется, не я. Но - осталось во мне чувство тяжкой вины. Как выразился герой знаменитой комедии: птичку жалко.
Если уж вдаваться в воспоминания - совсем глубоко в памяти еще один эпизод. И тоже с птичкой. Маленьким мальчиком, лет семи-восьми, за точность не ручаюсь, я кинул камушком в воробушка. И попал. («Меткий выстрел».) Он был еще живой, головка не совсем свисла, тепленький - я его подхватил, заглядывал в невеселые глазки, уговаривал их не гаснуть, не закрываться.

Почему я так его пожалел? Почему так раскаивался в своем озорстве?

Никто раньше не объяснял мне, что обижать животных нельзя, и ничего в моей ранешней жизни не было такого, чтоб я научился понимать чужую боль как свою собственную. Правда, уже тогда я успел познать, что такое война, что такое жизнь впроголодь, изведал на себе болезни, холод, полусиротство; но душевной боли, страданья еще не постиг, не осознал; и вдруг - такая жалость. Почему? Отчего?

Почти полвека прошло; мне кажется, именно после того случая уж никогда я не мог сделать кому-то больно - ни рукоприкладством, ни коварным поступком, ни взглядом, ни словом. Конечно, не раз срывался, давал сгоряча кому-то «сдачу» - но переживал это как крушенье.

Да, Природа не сулит нам идиллий; тем не менее, в ней заложен великий нравственный урок. Хищные звери настигают и потрошат свои жертвы по необходимости, с голодухи, а вот человеки, которые «озверелые», готовы терзать своих же собратьев из грошовой выгоды, ради забавы, «из любви к искусству», «по убежденью», могут миллионы голов сложить к своим ногам - знай наших!

Природа дика и - совершенна; бренна и - бессмертна; величава и - общедоступна. Она не умеет фальшивить, притворяться; ей чужды ханжество, чопорность, скупость. Она бывает переменчивой, неумолимо суровой, но не кровожадной, не мстительной, не вероломной, не чужой. Как родная мать - и накажет, и приголубит. Если и не вполне поймет, всё же оправдает и простит. И вдруг - ни с того ни с сего - нанесет страшный, быть может убийственный, удар. Надо быть готовым к таким ее выпадам. Не попрекать ее, ни словом, ни помыслом. Она учит нас не спешить с выводами, не впадать в отчаянье, находить радость там, где радости нет и в помине. Мы должны и обязаны видеть свет и смысл даже в полной безысходности, различать духовным зреньем новые начала в окончательном конце.

В Природе заключено для нас многое, если не всё. Кому-то она видится чем-то строго обусловленным, но это лишь кажется - оттого, что мы приписываем ей нашу собственную ограниченность, мерим ее человеческими мерками. Она многозначна, многогранна, многомерна, а мы познаём лишь те ее грани, что обращены к нам и доступны органам чувств. Об остальном можем догадываться, интуитивно соприкасаясь с этим. Но как мы в этом скованны и робки, как боимся и сторонимся всего запредельного!

У меня в комнате в большом горшке растет деревце - карликовый гранат. Он очень светолюбив, обычно начинает цвести весной и цветет почти до осени, но в прошлом году ни весной ни летом не дал ни одного цветка - и вдруг, в самом темном месяце, в декабре (а комната моя еще затенена лоджией), зацвел! И до чего азартно, пышно! Биологи-садоводы легко, конечно, объяснили бы это чудо, я и сам могу сделать предположенья, суть вовсе не в этом. Главное то, что я глядел на деревце, на его пламенные цветки, на взбухающие бутончики, и в меня входили удивительные непередаваемые ощущенья, раздвигавшие до бесконечности рамки мира.

И было до спазм обидно. Именем чудесного плода этого дерева - граната - человек назвал одно из своих ужасных изобретений: снаряд смерти. Природа одаряет и поит человека животворным ярко-алым соком своих плодов, а человек мастерит собственные «плоды», предназначенные не давать, а отнимать жизнь, не одаривать соком, а извергать из человеческих жил ярко-алые струйки.

Причащаясь живой Природе, хотя бы в лице этого комнатного чуда, постигаешь полный курс человечности. Страстно хочется идти и спасать гибнущих, страждущих, заблудших. Простое, искреннее, равномучительное состраданье, плюс ласковое слово, ободряющее, роднящее, да еще обыкновенная забота и участливое присутствие - всё это во многих случаях врачует человека лучше многих лекарств.

Мы должны сделать выбор: между Войной и Миром, между Жизнью и Небытием. Выбор не словом, а каждой своей жилкой. К этому зовет нас вечно обновляющийся мир «равнодушной», «жестокой», но удивительно одухотворенной Природы.