Однажды преступив черту. Волк-отшельник

          Глава   восемнадцатая
          Волк - отшельник


   Сиял светлый, лучистый мартовский полдень.   На небе – ни облачка.   Кругом, куда ни глянь, только бездонная лазоревая даль. Обласканная     мартовским солнцем  тайга по берегам   Тунгуски  томно   дремала  в    морозном оцепенении. Снег, которого за долгую зиму    навалило по    пояс, ещё    не   тронутый таянием, больно слепил глаза.

   Антип неспешным ходом тащился с неудачной охоты  пустой, смертельно усталый и хмурый.  На  самодельных охотничьих лыжах  из тонкой еловой доски, подбитых камусом,  на  рассвете  вышел он побродить  по ещё слабому насту по окрестной тайге в надежде подстрелить  зверя или, на худой конец,  таёжную птицу. Но тщетно. Никакой дичи, никаких звериных троп в тайге  Антип не встретил.  От  ходьбы вновь распухло раненое бедро, и из открывшегося свища  сочился  гной. Донимала  непреходящая  нудная, тупая  боль.   Антипа познабливало.   Неудержимо хотелось упасть  на снег  и не двигаться.

   До зимовья было уже рукой подать, как среди редкого   кустарника, вплотную примыкавшего к реке, он заметил крупный   свежий след матерого  волка – того самого, который еще  с бесснежья обитал в здешних местах.

   В который раз Антип встречает следы этого зверя. Это был  одинокий  волк,  видно, изгнанный из волчьей стаи за свою дряхлость и немощность.   Он больше не мог полноценно участвовать в загоне добычи и стал обузой для  стаи, которая не терпит в своих рядах «слабаков».
 
   Не раз слыхивал  Антип рассказы  бывалых охотников, исходивших на своем веку тайгу вдоль и поперек,  как разъяренная стая насмерть загрызала своих дряхлых или покалеченных сородичей.  Чтобы выжить,  стая должна быть сильной и жизнестойкой. Таков закон в животном царстве тайги.

   Покинувший стаю волк, одиноко жил в прибрежной тайге.  Антип в эту зиму часто  видел его следы    рядом с зимовьем.  Страх перед человеком   не  позволял  волку днем подойти к  избушке  ближе, чем на сотню шагов. Но темными, студеными ночами муки голода упорно гнали  его к обиталищу человека в надежде поживиться здесь хоть чем-нибудь съестным. Чем ближе осторожный зверь подкрадывался к     зимовью, тем короче становились его шаги, тем меньше чертил он своими лапами по снегу,  высоко поднимая их и поджимая к пустому, голодному брюху.

   По  надобности выходя по ночам из избушки, в свете луны видел Антип, как волк, понуро опустив  морду,  поджав хвост, тоскливо и жадно смотрит на него из синей морозной ночи. Человека и зверя разделял только десяток  шагов. Но через мгновение силуэт хищника  растворялся в густом  прибрежном кустарнике.

   След волка шёл берегом, в сторону зимовья. Вот зверь,  пытаясь поймать шуршащую под сугробом мышь, разгреб до самой земли слежавшийся за зиму плотный снег. Пройдя по волчьему следу еще с полверсты, Антип понял, что несчастному животному выпала большая удача: волк наткнулся на огрызки костей, оставленных волчьей стаей.
 
   Вышедшая  ночью на охоту голодная клыкастая орава учуяла добычу. Вожак стаи сделал глубокий, длинный вдох и отчетливо ощутил запах лося: межкопытные железы   зверя оставили на снегу пахучий след.

   Бредя по снегу, голодный  лось глодал тонкую поросль прибрежного кустарника,  оставляя    то там, то тут кучки свежего помёта.
 
   Вожак стаи  часто и глубоко втягивал в нос    студеный  ночной  воздух. Он  уловил на обглоданных лосем  ветках    гнилостный запах: у лося гнилые зубы, он старый. Это облегчало охоту. Волк  хитёр!  В жертву он выбирает слабых, старых, да малых.  Волки осмеливаются нападать лишь на ослабевших лосей  и отступают, встретившись с сильным и здоровым таежным великаном. Пуская в ход свои мощные сплюснутые рога и твердые, как сталь, копыта могучих    ног,  он  способен дать достойный отпор   ненасытным хищникам. А завалить старого, ослабленного лося для волчьей стаи не  составляет  больших усилий.

   Предвкушение легкой, вкусной добычи приводило волков в ярость.  Волна нахлынувшей неистовой агрессивности несла стаю по свежему следу сохатого.

   Силы старого лося иссякали.   И загнанный стаей зверь вдруг резко остановился, рывком  развернулся в сторону своих врагов, наклонил голову к земле, плотно прижал  уши, и, напрягая последние силы,  метнулся  на    волка-вожака, нанося ему сильные    удары  ногами и подбрасывая хищника мощными рогами  в воздух. Обессиленные мышцы его сводила судорога, одряхлевшие с годами связки и сухожилия готовы были лопнуть от напряжения и ярости. А стая со всех сторон  уже обступала его,  и жадные волчьи зубы больно вгрызались в   его слабеющее  тело.   Силы были не равны.   Сохатый  был обречен.
 
   Три  дня «пировала»  волчья стая. На четвертые  сутки от мощной туши лося остались только обглоданные кости. На них после восхода солнца и набрел волк-отшельник.

   Антип представил, как  отощавший, обессилевший   зверь с жадностью набросился на полуобгрызенный большой череп, мощные мослы  и суставы сохатого. Сладкий, еле уловимый вкус мяса, исходящий от костей, доводил его до бешенства. Раздирая в кровь свою пасть об острые костные обломки, волк с  неистовством грыз их.
 
   Долго стоял Антип, обозревая  место «пиршества» голодного зверя. Он смотрел на остатки костей, дочиста облизанных и  обглоданных волком, и ему стало жаль этого старого, дряхлого отшельника. Заморенный зверь едва ли сможет пережить нынешнюю зиму.Антип еще раз бросил мрачный взгляд на  топонину волчьих следов, на остатки  лосиных костей и медленно побрел   к зимовью.

   «Не такая ли страшная участь ждет и меня   с Дарьей в этой лесной глухомани, в этих далёких таёжных дебрях?" – думалось  ему. – Если бы не проклятая рана, если бы не парализующая волю нудная, изматывающая боль в покалеченной ноге,   я бы облазил всю тайгу и непременно   завалил бы оленя, лося или косулю. И не раз бы уже побывал в ленских деревнях с пушниной,   прикупил  бы  у купцов, проплывающих на баржах по Лене,  патронов, пороху, муки, мыло. И никогда бы не допустил, чтобы Дарья голодала сама и морила голодом  дитё. Как всё неладно  вышло! Какая  же  нелёгкая занесла  в нашу  глушь  этого  бандита!?»

   Антипа не покидало и мучило острое  чувство неловкости перед Дарьей за свою житейскую беспомощность в самый ответственный момент их совместной таёжной жизни.  Такого хода событий  он никогда не предполагал.

   Силы покидали Антипа.  От голода, усталости  и боли   он едва тащил  на своих  затёкших  ногах  охотничьи лыжи с  отяжелевшим  камусом, набрякшим влагой.

   На душе у  Антипа было тяжело и тревожно: он с пустыми руками возвращался в зимовье. Запасы сохатиного мяса, мороженой рыбы, добытых им в начале зимы, были съедены. Они с Дарьей снова голодали. Остатки кедровых орехов предназначались     только для Дарьи. Но холщовый мешок под нарами с каждым днем оседал все ниже  и ниже. Орехи убывали на глазах.
 
   Дарья со дня на день с тревогой и волнением ждала наступления родов.
 
   Антип в течение всего дня жевал «переварыши». Губчатые кости, оставшиеся после съеденной туши сохатого, он никогда не выбрасывал, а аккуратно складывал в мешок на «черный» день.  Антип сутками томил их в кипятке, пока кости не становились  мягкими, и их можно было жевать. В последние дни «кости-переварыши» были основной пищей Антипа.
 
   «Ну, Дарья, зови гостей поглодать костей!» – шутил Антип, приглашая Дарью  отведать  свое  блюдо.
 
   Но Дарью от  костей  воротило, и она  не  притрагивалась к этой пище.

(продолжение следует)