Хормвард. Глава 4. Узел

                УЗЕЛ

      Пустое письмо без адреса  зависло на  небольшой, но переполненной станции. Тряня вышел из него, решив найти другой транспорт. Пара хоммов беседовала о чём-то непонятном:
– Не пойму, почему большое позволяет малым судить себя, вытирать об себя ноги, и ещё лижет всем им задницы?
– Да это большое может только по большому, и то исключительно под себя.
– Но почему эти малые одно большое любят, а это нет?
– Ну, то большое их как-то в пыль стёрло, и сейчас реально может, но милостиво  помогло подняться, кормит дерьмом своим и балует, даёт отсосать из одного места. Это же большое только своих и пожирает, ненасытное.
– Да эту бля имели во все щели. А она целку строит. Понты корявые. Мелкие не дурачки, знают чо от чего и за  какие бабки, – встрял в разго-вор ещё один хоммер, нагловатый, с выпирающими верхними зубами.
– О чем это они? Большое, большие,  это из одной темы или как? – подумал Тряня.
     Он с нескрываемым интересом наблюдал за фокусами, что выделывал зубатый хомм с тонким острым стержнем длиной в полруки. Тот, заметив восхищение в глазах малыша, улыбнулся, оскалив свой ротик, полный острых и крупных, но очень не чистых, почти черных зубов. И вытянув  руку в сторону Тряни, показал стоящий идеально вертикально на самом кончике острого кривого ногтя стержень, произнёс:
– Моя волшебная палочка.
    Большинство   хоммеров, забивших собой этот узел,  были сами по себе. Редко кто общался, даже по двое или тем более группами. Возможно само место мрачное и душное, бедное светом и воздухом, не располагало к общению. Но Тряня достаточно быстро смог познакомиться с другим бродягой и разговориться.
    И главное с кем. Ни подумать, ни представить такое  малыш даже не мог, и не поверил, скажи ему об этом кто-нибудь ещё недавно. Этот престраннейший хоммер обратил трянино внимание на себя не только сво-им видом, лохматый с необычайно подвижным лицом. И одет во что то невероятно пестро-лоскутное. И каждый лоскут с обеих сторон со своей картинкой или знаком таинственным. На голове колпак о семнадцати цветов. И туфли с закрученными носками. Все его сторонились. Перешептывались:
– Глюк, глюк.
   Ну, а как вёл себя,  сей глюк, просто очень некультурно и не тихо, как остальные. Подкрадётся к какой-нибудь компании, да как заорёт  диким голосом жуть неудобоваримую. И состроит при этом образину живописную, и всякий раз другую. Тряне бы спрятаться и держаться от этого чудища подальше. Чего ему очень хотелось. Но тянуло малыша к вышеописанному хомму ещё сильнее. И очень хотелось спросить, так сильно хотелось, что не вытерпел и отпустил с язычка вопросик:
– Извините,  вас не Абыгым зовут?
      Глюк состроил рожу, но не страшную, а смешную-пресмешную.
– Можешь звать и так, но мне привычнее Турукум.
     Тряня не выдержал и засмеялся, и долго не мог остановиться. Потому как Турукум ему такие  рожи показывал, такие звуки издавал. Так и умереть от смеха можно. Вот, как и подружились.
    Выслушав короткую историю  от молодого хоммера,  новый знакомый, весь такой лохматый  и с беспокойным взглядом поведал свою:
– Я когда-то домашним был, давно и недолго. Юзеры молодая семейка. Дитё у них букв не знает, а у компа часами сидит. Мышку не отпускает, глазёнки не мигают. И все трух-турурух, трух-турурух, геймер в подгуз-нике. Родители, поубивал бы таких, сами две сопли студентики. У мам пап на шее сидят, завели себе игрушку живую, ну и занимались бы с ним, гуляли, книжки читали. Подсадили дитё на виртуалку и рады, что их не трогает. Ну, терпел я это безобразьеце терпел и не вытерпел. Как выскочу у дитя на моник,  рожу состроил повыкрутаснее, как завою. Малыш в крик, бежать. Маму звать.
    Родители, что такое, что случилось. Он объяснить толком не может. Плачет, в моник пальчиком тычет  – тям, тям. А что, тям, меня уже и не видно. Вроде успокоили. На другой день опять дитё за мыша, а тут ро-жища,  еще страшнее вчерашней. Детеныш в истерике, к компу подхо-дить не хочет, упирается, орет, ругается матами  детскими, а они пострашнее, чем у больших, ты мне поверь.
    И пришлось маме и папе и книжки ему читать, и на улицу почаще водить, даже велосипед смешной  купили, не они, а баба с дедом конечно.
 Вроде доброе дело усобачил, но с него и дома лишился. Папа дурачок решил, что вирус завелся. Охотников запустил в дом ко мне, только зря, у вояк этих просто от вида  моего трясучка поносная.
    Меня глупый разозлил, я из его файлов такую кашу сотворил. Домик мой разобрали и меня по миру пустили. До сих пор угомониться не могу, как видишь.
  Да маленький и ты бродишь, но  не по своей воле, тебя пинают другие, а вот кто меня пинает – никто, только зуд мой, сколько мест из-за него проклятого потерял,  но только как зазудит, не могу усидеть бегу, бегу, всё бросаю и бегу.
    Последнее место сайт разных там сочинителей любителей. Ну, такой типовой chitatelei.net. Уже и освоился и привык ко всяким пузырям и камешкам.
– Пузыри, камешки это что?
– Ну,  всё просто, пузыри лёгкие они вверх всплывают, потом обычно лопаются, а камешки потяжелее, вниз падают, много ох там разных, только цена у всех одна – никакой. И кому всё это надо, да никому.
Чтоб оно за тобой потащило, пустячок нужен, или искорка от верха или уголёчек от низа.
    Странные они эти из Юзмы, люди человеки.
   Мне вот со стороны всё понятно было, а они всё что-то парятся. Всё просто, любой там от себе подобных происходит, только среди себе по-добных, как таковой существовать может. Блин не пойму, но тянет их куда-то уйти от себя и мира своего. Уходят в себя, в пустыню, пещеры, другие хрени, все чото ищут. И таких уродов немерено было,  и на кой скажи хрен, ненависть и презрение к самому себе, добровольное рабство, праздность, самоистязание, беспрерывные оскорбления своей природы, не приносящие реальной пользы ни им, ни другим. Жили бы и любили, радовались в мире своём,  но они все какие-то другие миры измышляют.
Лучше бы у себя жизнь устроили спокойную, тёплую, сытную и веселую.
И главное, уж так им там хочется быть на отличку от других, но все  коз-люки одной мерой отмерены, из одного теста стряпаны. И жизнь то им дана каждому коротенькая, а они норовят в такую крохотульку напихать еще и кучу чужих жизней.  А мир ихний огромный и ничего о нем толком не ведают. Но  о других мирах мыслят и  измышляют. Они что за данное им время хотят прожить тысячи жизней в тысячах миров.
Да все же люди чоловеки. Ну плавает сверху всякое дерьмо. И все больше и больше.
   Я вот что думаю, может во мне зараза, какая оттуда. Опять гадство зазудило и бегу. Куда? Зачем? Может кончить  себя и зуд этот?
 – Нет, нет нельзя грех.
– Да конечно знаю, все говорят грех, а почему грех знаешь, объясни.
       Тряня пожал плечами, не найдя, что сказать.
– Не знаешь, но знаешь что нельзя и что грех. Не стоит приумножать число грехов своих. Но одним больше, при моём то багаже никто и не заметит. Вот и местечку тому тёпленькому кирдык сотворил. Понятно, что юзы там расслаблялись, кто красиво и не бесталанно, ну а кто и беса своего тешил, грязь и вонь  срыгивал.  Мне бы их понять и пожалеть. Им же вредно всё в себе держать. Так и кладбищем ходячим стать мож-но. Ну, нравится кому-то гадости сочинять, мне  какое что. Но нет, бес-покойство мне и начал я им крупным шрифтом рецензии вставлять. Не-вежливые, такое вот помню –  сри урод в сортире и там жри дерьмецо свое. Или еще –  животное послушай что скажу и сделай как скажу. Возьми ночью вазелинчик пахучий, свет выключи и лезай голый под одеяло. Ложись на бочок, одной рукой дрочило свое тешь, а пальчиком другой ручки дырочку анальную разминай. И главное вазелин не жалей. Всё лучше, чем языком грешить.
    Народ понятно возмущаться стал – что  за ёпи вашу маму за хамство.
Ну и админ  губошлеп недоученный  напустил по тупости на меня уро-дов всяких, чем чрезвычайно меня обидел и разозлил. Я ему такой перебырдык устроил. Не сомневайся, он до сих пор по ночам в кроватку писяется и мамочку зовет.
Это ему еще повезло. Вот даже ты об Абыгыме слышал. Знаешь, какая про него присказка есть  – я злой и страшный Абыгым. Я тачки превращаю в дым.
   Он пострашнее драконов. Те несчастные не ведают, и поделать ничего не могут, сидит в них этакое. Приходит время и заснёт бедный. А уж если разбудят, и сделать ничего не может, как всё спалить и самому в пепел.  Абыгым легенда из легенд. Суперглюк. Жаль слух, прошел, что Большие изловили его. Изловили и в клетку посадили огненную. 
    Они таких вот, что уж слишком не вписываются, в одном тайном месте держат. Может и трёп. Простые хоммы любят поиграть в попистелки, как соберутся кучкой и поддадут, попистеть любимое дело.
    Радостей у них конечно немного. И что за жизнь  у тех, кого обязательно кто-то или что-то сожрет рано или поздно. Может многим такая участь предпочтительнее второго варианта. Подминать под себя, ломать и изламывать и пожирать и не остановиться. Каждому свое, не обманешь.
    Я о местечке том и не жалею, ни к душе, да и от агентов забодало отбиваться.
 – От агентов?
–  Ну, шпана мелкая. Спецы. Они любят в дерьме юзерском рыться. Живут с этого. Им такие места лучше ничего не надо. Агенты на хозяина вкалывают и не за страх, а на совесть.
– Какого хозяина?
– Я откуда знаю какого. Да мало ли их хозяев. Мне до них и им до меня.
Не завидую ихоннему образу жизни. Да и не жизнь то вовсе.
 Ладно, слышишь звоночек, письмо идет, прыгаю, может, повезет и привезет.
     И уже на бегу тихо, на ушко скороговоркой:
  –  Ты больше Хорма своего. Пройти способен  и Хормвард и далее.
    Глюк приподнял полы цветастого халата, мотнул пару раз колпаком. Потом побежал, разбрасывая свои ноги в смешных туфлях и при этом вопил:
  –  Э-эх мать моя крокодилица. Лучше бы ты аборт сделала.
    Уехал Турукум, и всем стало  получше и полегче. Всем, но не Тряне. Ему даже взгрустнулось немножко, и решил маленький хомм не торопиться, тут он кое-как, но освоился. Неизвестность, конечно, манила и сильно, но маленький хоммер упрямился и тянул время. Первая ночь на новом месте всегда самая трудная. И тут еще этот сон замораживающе тошнотворный.
    Во сне был некто очень большой, но Тряне не мог его разглядеть. А вокруг свора злобно лающих собак от очень мелких до очень не мелких. К разноцветным ошейникам были пристегнуты длинные тонкие поводки. И кто-то невидимый Тряне крепко держал собак во своей власти. И тут некто большой рухнул замертво. Из открывшихся ран и язв потёк гной вперемешку с черной кровью. Отовсюду полезли черви, жирные сытые, довольные собой и соделанным. Разного цвета, тысячи мелких зеленых, сотни побольше красных и немного, но очень крупных черных.   И тогда собакам дали воли, отпустили побольше поводки.
    Свора набросилась сначала на червей. Часть подавили, а большую часть пожрали. После червей настала очередь трупа. Собачки вошли в раж и не заметили, как на некоторых их них затянулись повадки. И большой труп украсили несколько собачих. Большие собаки сожрали и их ни секунду не медля. Забыв о недавней общности интересов и принадлежности к одной стае. Общего врага  не было, остался общий хозяин. И он просто избавлялся от тех, кто уже не был ему нужен.
    Проснувшись, Тряня вышел отдышаться. Он стоял на площадке недалеко от портала, как вдруг все хоммы вокруг стали в ужасе разбегаться. Тряню придавил к месту запах, вонь омерзительнейшая. Всё что в малыше было, горело и протестовало, но не двигалось с места. Он с тру-дом обернулся. От портала к нему приближалось нечто или некто замотанный в гнойные окровавленные тряпки. Поравнявшись с Тряней, он повернул к нему лицо своё. На серых в  потёках лентах, скрывавших то, что было лицом, выделялись два багровых неправильной формы овала. И малыш услышал, лучше бы оглохнуть, но это был смех. Тряню за-трясло. Он не мог оторвать глаз и проводил взглядом ходячее трупное разложение. Но так и не понял, где тот исчез. Отдышавшись,  малыш ушел с площадки.  Нашел свободное место, сел прислонившись к шершавой стенке, весь разбитый и измученный заснул.
   И был ему сон. Пространство, заполненное огнём и дымом. И видел Тряня, как по пеплу полз некто обожженный почти сгоревший и поднял обреченный вверх плавящиеся остатки лица своего, вопрошая:
 –  Кто?
 И получил ответ на вопрос свой:
– Не ты.
И повторялось и повторялось отовсюду многократно как приговор:
–   Не ты. Не ты. Не ты…
    Малыш проснулся и осмотрелся. Всё было, как и раньше. Ни дыма, ни огня.  Успокоившись, Тряня стал в полудремотном состоянии наблюдать за другими хоммерами. Двое из них постоянно мелькали перед его глазами.  Укрытые с головой своими просторными одеяниями, они не спеша, прохаживались мимо Тряни туда сюда, и при этом что-то  бубнили.
– Молятся, – подумал маленький хомм.
    Тот, что был в светло-желтом, читал нараспев моления на неизвестном ещё Тряне языке. Второй был пониже, весь в темно-красном.
   От него малыш слышал отрывки из знакомых молитв.
До Тряни поочередно доносились знакомые и незнакомые слова:
–…Гангце канни цово кёдтам-це
сачен дила гомпа дун-порней…
   ***
–…хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, яко-же и мы оставляем должником нашим…
    ***
–…Ценчок денпа димед даби-щал
сердок даба кёдла чакцел-ло
   ***
–…Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицей помилуй нас…
    ***
–…Чаджяр ойпа тамчед-ла
щингдул кунги даннед-ки…
    ***
–…сподоби мя истинным Твоим светом и просвещенным сердцем тво-рити волю Твою…
   ***
–…Сонам ди-и тамчед сикпа-и
гопанг тобней кёнги датуль-те
   ***
–… и избави мя от многих и лютых воспоминаний и предприятий, и от всех действ злых свободи мя…
   ***
– Лама-ла кябсу-чи-о
сангей-ла кябсу-чи-о
чой-ла кябсу-чи-о
гендун-ла кябсу-чи-о
   ***
–…буди защитой их во всякой опасности, да не подвергнутся внезапной погибели…
   ***
–…Малю семчен кунги гонгюр-чинг…
   ***
–…Ты воскресил еси дщерь Иаира по вере и молитве отца ея..
    Тряня и не заметил, как заснул под благозвучное, но монотонное звучание молитв.  И приснились ему тарелка каши манной и большая чаш-ка киселя молочного, коими так любил потчевать его добрейший Иргудеон, совсем еще, кажется недавно. И где, где всё это.
    Проснулся  Тряня от голоса одного из монахов, того, что в жёлтом. Тот спокойно размеренным голосом вливал свои учения ушастому хомму с вогнутой мордой. Вогнутый не сопротивлялся, он выглядел так, словно глубоко отключился, но забыл закрыть свои выпуклые глазенки. Так тупо и смотрел прямо на Тряню. А монах и рад стараться:
–…сущность    неизменна; меняется лишь бытие и восприятие. Поступая плохо, пожнешь болезни, бедность, унижения. Поступая хорошо, вкуша-ешь радости и умиротворённость.
 Закон кармы определяет твою участь  во всех перевоплощениях. Вос-приятие, чувство, привязанность, существование, рождение и смерть. Ты слишком наследил грязно в этом воплощении. Ты далек от того, чтобы сказать -  “Я всё победил, я всё  знаю.  Я  отказался  от  всего,  с  уничтожением желаний я стал свободным. Учась у самого себя, кого я  назову  учителем?” Спасай и сострадай, не причиняй зла, не наноси обид. Поднимись, уйди от слов и понятий и постигнешь истинную сущ-ность. Любовь  искреннее пожелание счастья, сострадание желание другим свободы от бремени тяжести боли. Помни слова Учителя - Сложное должно рано или поздно распасться, родившееся – умереть. Явления ис-чезают одно за другим, прошедшее, настоящее и будущее уничтожаются, все преходяще, над всем закон разрушения. Быстрая река течет и не воз-вращается, солнце безостановочно совершает свой путь, все переходят из предшествовавшей жизни в настоящую, и никакие силы не в состоянии возвратить никому прошедшую жизнь. Утром мы видим какой-нибудь предмет, к вечеру уже его не находим. Зачем гнаться за призрачным счастьем?… Но и смерть не освобождает тебя от мира страданий и постепенного изменения, -  вновь возродишься к новой жизни и вновь умрешь, и так без конца вращается колесо перерождений, и от этого круго-ворота есть одно только прибежище и защита – нирвана…
    Тут вогнутый быстро-быстро заморгал, замотал головой. Потом резко встал, забрал сумку, что прятал за спиной. Повернулся к монаху и стал грубо ругаться:
 – Я не понял дядя, ты с кем сейчас разговаривал. Чё бля за флуд. За та-кой базар и ответить можно. Слышь урод иппаный мне пох, что это был  за я до я и пошел нах я после я. А на твою нирвану срал я черным кисе-лём.
    И уже уходя, не мог успокоиться:
–  Ну, млин сцуко косоглазая…биляяяять…
    Монах совершенно не обиделся. Он откинул капюшон, с грустной улыбкой посмотрел на Тряню, приподняв вверх посох, слегка поклонился, словно извинялся за недостойное поведение своего собеседника.
    Маленький хоммер вздохнул и улыбнулся в ответ.
    Тряня решил размяться и пошел гулять по узлу.  Его внимание привлёк маленький невзрачный хоммер. Он развлекал компанию  унылых постояльцев узла, читая им из небольшой книжицы разные, как он это называл, юзерские премудрочки:
–  Баловать сына – всё равно, что убить его; только из-под огненной пал-ки выходят почтительные дети.
Бывает только неправильный путь, но не бывает безвыходного положения.
Бывает три случая не почитания родителей, нет потомка – самый страшный из них.
В Поднебесной нет неправых родителей.
В рай есть дорога, да никто не идет; ворота тюрьмы крепко закрыты, а люди стучатся.
Если есть результат –  была и причина, если есть польза – был и вред.
Над небом еще небо
Настоящий друг лучше строгого учителя.
Ясно – это черт, а ты думаешь – это бог.
   Один из хоммов слушавший все это,  весь перекошенный, причмокивая кривым, но не маленьким ртом, выдал такой коммент:
–  Все эти премудрочки и закончики нужны юзам,  только чтобы нарушать и извращать. У каждого юза своя уродская Юзма. Кто сверху тот и прав, а хуже он или лучше нижних – дело пятнадцатое.
 – Ты откуда все то знаешь?
 – А с чего я такой перекосоебленый. Юзеры, уроды драные, лжи и зависти переполнены. Каждый против всех, и все против каждого. Мало чистых и жить им не дают. Хозяина моего сгубили, суки. Он помню, как-то записал:
– И из ада есть выход. Очень узкий и сложный проходец, но по одному пройти можно. Не один ещё не вышел.
    Тряня пошел гулять дальше и в одном месте заинтересовался группой смирно сидящих хоммят. Он, почему-то решил понаблюдать за ними, просто от нечего делать. Они вдруг расстелили коврики и начали на коленях синхронно отбивать поклоны.
 – Ну, каждый молится, как обучили,   – подумал Тряня.
    Раздался звоночек и к хоммятам подошел высокий горбоносый хоммер.
    Они зашептались:
– Шейх, шейх сам шейх…
    Хоммята не моргая, молча смотрели на пришедшего. А он медленно поочередно разглядывал каждого из них, перебирая при этом бусины на четках. Тряня даже успел пересчитать тёмные шарики – до ста не хватало одного. Наконец шейх поднял руку с висевшими на запястье четками и указал на худенького хомменка с большими  невероятно синими и нереально чистыми глазами. И тот возвеселился и стал танцевать, и все его друзья радовались и танцевали вместе с ним.  Шейх взял синеглазого за щуплые плечи и повёл его с собой.
   До Тряни донеслись тяжелые слова горбоносого:
 – Ты выбран во спасение и нет никого во всех мирах в этот день, чья участь была бы желаннее и слаще…
   Шейх и синеглазенький исчезли в портале.  Тряня стоял один на краю площадки, откуда уже многие покинули на его глазах этот узел.
– Не можешь решиться. Не готов. Тогда не спеши, время ещё есть.
   Малыш обернулся, рядом стоял монах, тот, что своими молитвами на-помнил ему потерянный дом. Обняв нежно хомменка за плечи, он увёл его с площадки.
   Они сидели рядом, смотрели на убывающих и прибывающих, и монах с какой-то щемящей грустью поведал Тряне о том, что малыш  еще не просто не знал, но и побаивался думать.
– Если не знаешь, куда и тебе некуда то у тебя богатый бесконечно богатый выбор, отрок. Не стоило тебе так далеко удаляться от Кордона. Там, по крайней мере, войдя куда-то, имеешь неплохие шансы выйти. Да и для приобретения опыта и познаний до поры лучше  бы оставаться в пределах Кордона. Может, повезёт и обретешь дом, если  на роду тебе написано быть и умереть домашним. Другое дело города, попасть туда не всегда просто, но выйти малыш почти всегда невозможно. Города они конечно разные, очень разные бывают. Но чтобы тебе стало понятнее, расскажу о двух крайностях. Есть два города, куда мне снова и тебе ни-когда, лучше бы не попадать. Армсгард и Фрисгард. Попав в первый, сразу попадаешь в жёсткий переплет, потому как все вновь прибывшие туда становятся рабами. А жизнь у раба по определению сладкой быть не может, но многие приспосабливаются. К тому же в этом городе есть возможность у любого раба подняться по социальной лестнице теоретически до самого верха. Во-первых, он может стать надсмотрщиком, черным надсмотрщиком, если быть точнее. Такой надсмотрщик, по сути, раб над рабами, сволочь крайняя, другими они быть не могут.  Но есть и серые надсмотрщики. Тут мы подошли к следующей социальной ступе-ни основной – граждане. Так вот  серые надсмотрщики и решают, кто из рабов и поднимется на эту ступень, а кто так и останется рабочей скотиной. Став гражданином, получаешь многое – свободы, права, социальный минимум рабов и прочее, далее, если покороче граждане выбирают из своего числа выборщиков, те в свою очередь правителей,  ну а правители избирают первого, Первого среди равных. И не всё и всем, но каждому своё.
   И главное город закрыт абсолютно, покидать  его пределы запрещено под страхом жестокой казни. Не то, что Фрисгард – хочешь, входи, желаешь, выходи. Если сможешь. Потому как в сём городе права и свободы любого ничем неограниченны. Ты имеешь право на всё, но и учти, что любой имеет право и на твоё имущество, и на тебя всего со всеми потрохами. Городок не для слабаков, не для добрых, мягких и пушистых. Недаром говорят, что сам Кей Хосс именно там обитает.
    Никто не знает путей своих, надежды только на везение. Но  ещё есть Вера. Молись маленький, помогает. И наклонившись к уху маленького  хоммера, монах тихо произнёс последнее:
– … и соблюди нас от всякого мечтания, и темные сласти кроме; устави стремления страстей, угаси разжжения восстания  телесного…
   Монах поднял руку указуя на мерцающий в конце  площадки портал, только что поглотивший с десяток хоммеров:
 – Хормвард бесконечен и бесконечноразнообразен. И тот, кто изменит в нём всё – не изменит ничего.
   Глядя во след удаляющегося балахона цвета умершей крови, Тряня подумал:
–  Странный…  и молится совсем другим голосом … и лица так и не открыл.
    Среди вновь прибывших эти девять фигур сразу  обратили на себя трянино внимание. Они шли порознь, но явно были вместе. Одеты  бы-ли в странные хламиды разных оттенков синего и серого цветов. Лица скрыты под непрозрачными сетками. Создавая ощущение нереальности, притягивали к себе взгляд маленького хоммера. Их движения были невесомы, они не шли,  парили. Малыш перерыл весь запас слов им когда-то слышанных и прочитанных, и нашлось слово Хева. Он назвал эти создания Хевы. Но вскоре Тряня потерял их из виду и снова стал бродить по лабиринту станции. Он брёл по узкому проходу, когда услышал шипяще-свистящий голос:
–  Что старый кончаешься? Это хорошо. И тебе – отмучаешься. И мне – осень кусссать хосется.
   В глухом закутке малыш увидел двоих. На ступеньке сидел сумрачный хоммер, его лицо, серое безжизненное, изрезано было глубокими морщинами. Глаза почти погасли, а под глазами чернющие круги. Над ним возвышался, изогнувшись, худой  субъект в блестящей накидке. Вся голова была увешана разными полупрозначными висюльками, скрывав-шими его лицо.
   Он посмотрел на Тряня странными немигающими зелёными глазами.
Опять обратился к старику:
– Дедуся  не затягивай. Я неподалеку буду.
    И удалился, двигаясь короткими зигзагами.
     Тряня подошел к сидящему поближе. Внутри что-то щемило  и болело. Малышу  очень хотелось сделать что-нибудь для старика, но чем бы ему помочь. Он хотел  спросить, но не смог произнести и слова. Старик поднял глаза, посмотрел на  молодого хомма, и глаза  засветились, на губах заиграла улыбка радости.  Взгляды соединили их. Тряня чувствовал, как в него проникает нечто необыкновенно хорошее и большое. Старик отдавал малышу самое ценное, что имел в себе. Потом, обессиленный, он закрыл глаза. Его лицо просветлело и обратилось вверх.
   Тряня чувствовал, что всё существо умирающего заполнено бесконечным счастьем и благодарностью. Кто-то коснулся тряниного плеча. Над ним возвышалась тёмно серая фигура. Она ничего не произнесла, но её молчаливой просьбе невозможно было не подчиниться.
   Тряня удалился. Ему хотелось обернуться, но он знал, что этого нельзя делать. И потом,  бродя среди множества разных хоммеров, Тряне очень хотелось вернуться в тот закуток, но он знал, что этого нельзя делать.
И тут послышалось не то шорох, не то шепот:
- Ушёл…
   Обернувшись, малыш увидел две хламиды серую и синюю, удалявшееся в разных направлениях.
   Тряне вдруг показалось, что он снова видит страшного Ранувима, но нет, похож, но не он. Хоммер привлекший внимание, одет был в тёмно-зелёный бархат, чуть светлее были перчатки. На одном из четырех пальцев его левой руки, прямо поверх перчатки был надет большой черный перстень. Бархатный хомм о чем-то беседовал с другим хоммером, длинноволосым и очень бледным. И выглядел последний весьма озабоченным, если не сказать напуганным:
–  Но нет и нет. Грань это верная смерть. Всякий пересекший черту становится ничем.
  Круглое лицо бархатного расплылось в ласковейшей улыбке:
–  Конечно ничем. Именно ничем. Ничем для Хормварда, ничем для Юземварда.
–  Но это же просто чистая смерть, такое доступно многим.
–  Но что есть смерть? Так уж все устроено и не только здесь, везде, где существование неразрывно от страдания. Любые учения обещающие освобождение, счастье блаженство вечное. Все  лишь предлагают особые отличные от других пути к смерти.
 –  А ваш гуру простой и чистый способ смерти.
 –  Знания что дает учение гуру, сложны для неподготовленного разума.
Путь к его высотам труден, требует много сил, времени, самоотдачи. Не все выдерживают.  Но дошедший до вершины, допущен будет к посещению Храма Спасения и  возможно станет рабом Освободителя.
  –  Но я не хочу, не хочу быть ничьим рабом. Я люблю свободу.
  – Твоя свобода всего лишь живущий в тебе и правящий твоим сущест-вованием узурпатор. Твое внутренне суетное Я, подчинившее при помощи страстей и желаний истинное Я. Становясь рабом в Храме Спасения, ты избавляешься не от свободы, а от узурпатора. Очищаешься от скверны.
  –  И что дальше? Спасение?
  – Увы, не для всех. Учитель сказал – Я всего лишь Дверь, окрой меня и войди во Вселенную Света.  Но мало кто доходит до Двери. И  не перед каждым врата откроются.
–  Но причем тут Грань?
– А что есть Грань? В общепринятом понимании граница между  Хорм-вардом и Юзмой. Странная граница абсолютно закрытая. Почему она такая? Может дело в том что Грань не просто граница или дорога в ни-что. Может это путь в Иное.
–  Вселенную света?
–  Не все так просто, друг мой. Ответы знает лишь Гуру. Он из всех един-ственный  побывал там и вернулся. Отказался от Света. Ради того что-бы найти избранных в мирах низших и провести их путем только  ему ведомом.
–  Но что получают на этом пути те, кому не суждено спасение.
–  Многое. Спаситель здесь  и для того чтобы улучшить и наш мир.
Прошедший первую ступень  входит в Братство. Каждая последующая ступень увеличивает твои силы и возможности. Возможности любого из серых братьев служат всем и каждому вошедшему в Круг.  Первые девять ступеней образуют Круг серый, последние четыре Круг Храма или белый. Оттуда редко кто возвращается. Если и возвращаются, то с особой миссией.
     Бледный задумался и не сопротивлялся когда бархатный взял его под локоток и повел куда-то.
    Малыш задумался. Грань, Грань Микрона. Как часто слышал эти слова от хоммеров. Они от других и те не сами придумали. И где конец этой цепочке. И почему именно грань, и что такое микрон или может быть кто этот Микрон.
    Тряне не спалось. Он бродил по верхним галереям, как страшный запах хуже которого и быть и не может, снова овладел им. И повел за собой и привел к своему источнику. Внизу  он увидел пять фигур. Источник смрада тот, что недавно смеялся маленькому хомму в лицо. И четыре Хевы по углам пирамиды света. Под её вершиной корчился в муках страшных, некто из ещё неведомой Тряне породы. Не было на нём грязного тряпья, но то, что под этим скрывалось, испытанием страшным и жестоким стало для юного хомма. Как малыш жаждал уйти подальше и не мог. И видел конвульсии несчастного страдальца.  Рвал и силой раз-брасывал он от себя куски жуткого покрова, то, что когда-то было частью живой плоти. Черные куски, приближаясь к граням пирамиды, краснели, ярко вспыхивали и осыпались вниз белым пеплом.
    Тряня увидел, что две Хевы держат в руках свертки, другие небольшие сосуды. И когда сосуды эти были открыты. Запах разложения, смрад управлявший маленьким хоммом, сразу сменился благоуханием. Чистота, освобождение, лёгкость. Но свободу Тряня обрел лишь, когда был далеко увиден новым ароматом от того, что распространяло оный.
Тряня был как никогда измучен, но не жалел о случившемся.
Он стал всего лишь свидетелем. Но чего?
    Вдруг купол над узлом стал меняться. Каждое из различных пятен, что постоянно бродили по преодолимой только в одном месте поверхно-сти, сменило цвет на более темный, и не из обычной для купола синей гаммы. Почти ничего не стало видно. Но Тряня узрел на пустынной площадке свет. Это был некто в белых одеждах. И он не шел, а возносился. Но не просто вверх,  а вверх и вперед. Легко прошел сквозь купол в непреодолимом месте, осветив на мгновение небольшую часть тверди и ослепив ненадолго маленького хоммера.
  Зрение не успело вернуться к Тряне, когда он услышал четыре слова, как четыре звука одной мелодии:
– Спасен.
Только.
Один.
Из всех.
   Ушедшего провожали четыре Хевы. Две  стояли не очень далеко спра-ва от малыша. Еще две едва виднелись за ним вдали, но выше. Проводили и опять исчезли.
  Маленький хоммер стоял один, ему было покойно и хорошо. Но тяже-лые мысли пришли в его голову и все испортили.
–  Странное чувство,  словно здесь я один. Кто-то увел всех. Некто кому никто не мог перечить. Тот, кому подвластен и купол. Что произошло?
И что там, куда невозможно уйти и кто тот что прошел непреодолимое?
И за что и зачем мне все это и вопросы эти. Вот и купол опять синеет. Пройдет немного времени, и  все пятна на нем станут голубыми. Кто управляет куполом? И управляет ли кто?
–  Любуешься куполом малыш?
    Послышался странный голос и из прямоугольного углубления пока-зался невысокий хоммер в широкой накидке на плечах. Под глазами бу-синками выделялся большой широкий нос. И говорил он в нос. Голос своеобразно резонировал.
–  Я и сам пристрастился. Красоты необыкновенные. Подойди, посиди  со старым Хаймом.
    Тряня присел рядом,  Хайм накинул и ему на плечи свою невероятно
 широкую накидку.
–  Наслаждаюсь, малыш картиной живой и мысли из памяти покой бе-редят. Я домашним был, пока хозяин мой с сектой не связался, дом мой не забросил, а потом и вовсе продал за ненадобностью. А на новом месте пришли ребятки деловые и вежливо попросили – вали-ка дед отсюда.
Так вот у юза того я всяких умностей набрался. И каждый раз как вспомню понимание иное приходит.
Только вот пришло:
– Что беззвучно, неуничтожимо, не имеет формы, к чему нельзя прикос-нуться. Что не имеет ни вкуса, ни запаха,  что неизменно.
Без начала, без конца, выше, чем великое, устойчивое.
Постигнув Это, освободишься из пасти смерти.
Будь согнутым, и ты останешься прямым.
Будь незаполненным, и ты останешься полным.
Будь изношенным, и ты останешься новым.
Оно движется. Оно не движется.
Оно далеко, оно близко.
Оно внутри всего этого.
И оно вне всего этого.
Забудем о течении времени; забудем о противостоянии суждений. Обра-тимся к бесконечности и займем свое место в ней.
Абсолютное спокойствие-это мгновение настоящего, хотя оно заключе-но в этом моменте, этот момент не имеет границ, и в этом -вечное наслаждение.
В этом духовном мире не существует разграничения времени на про-шлое, настоящее и будущее: они сливаются в одном единственном
мгновении животрепещущего бытия... Этот момент озарения содержит в себе прошлое и будущее, но не стоит на месте со всем своим содержимым, а находится в непрестанном движении
Когда ци конденсируется, оно становится видимым, в результате чего появляются очертания отдельных вещей. Рассеиваясь, ци перестает быть видимым, и очертания исчезают. Когда ци конденсируется, разве можно утверждать, что оно не есть что-то преходящее?
Но в тот момент, когда ци рассеивается, разве можно с поспешностью утверждать, что оно прекратило свое существование?
   И я это всё так вот понял сейчас  –  пока я есть я ничто. Когда меня нет  –  я всё.
   И думаю не стоит торопиться уходить во всё. Может и не дадут больше шанса побыть ничем.
   Тряня  ничего не сказал, да и не ждал носатый мнения маленького хоммера. Они посидели молча созерцая удивительные картины над ни-ми.  Хайм вздохнул:
– От таких картин начинаешь верить в Вечность и надеяться на Прощение. Потом  старичка пробило на поэзию:
– Не ждут нас миры иные
Изгнаны
                Изгнаны
                Изгнаны
Нет нам преграды
Не будет приюта
Странники вечности
Жизнь нас не держит
Смерть не спасёт.
   Они ещё помолчали и старый хомм выдал:
– Ты будешь
                Черным
Будешь
                Белым
И самым
                Голубым
Из ада выйдешь
                Невредим
И рай дождем
                Тебя омоет
Ты будешь
                Будешь
Но всё отдашь
                За ничего
   Малыш простился и пошел вниз. На прощание, наверное, в благодарность за то, что выслушал и не мешал, Хайм открыл ему свой секрет:
– Я малыш тоже,  как и все боюсь, и путешествовать по каналам и неизвестности на том конце пути. Но есть те кто может помочь и защитить. Если верить просить и молиться. Я выбрал Михаила. 
 Михаил впереди!
 Михаил позади!
 Михаил справа!
 Михаил слева!
 Михаил вверху!
 Михаил внизу!
  Михаил, Михаил везде, где я иду!
    Есть ещё  Иофиил, Чамуил, Рафаил,  Уриил, Задкиил. Но твой, не сой-ти мне с этого места, Гавриил. И  молитвочка есть точно как для тебя кто-то сотворил.  Выслушай, сохрани и поверь, поможет:
–  Пресветлыя и Честныя, и Вседетельныя, Пренеисчетныя и Страшныя Троицы ты еси Архистратиже славный служителю и молитвенниче, ны-не непрестанно моли избавитися нам от всяких бед и мук, да зовем ти, радуйся, покрове рабом твоим.
     Перегруженный внутри всем, что произошло, Тряня решил отдохнуть и отключился присев у столба в галерее из шестнадцати таких же.
И снилось маленькому хоммеру, что идет он ногами босыми по дороге негладкой. И тьма вокруг непроглядная и огоньки, огоньки. Среди множества мигающих один негаснущий, но самый далекий. И голоса зовущие – иди к нам, к нам… обернись.. обернись..
Проснись да проснись же!!!!
    Тряня мгновенно открыл  глаза, никого рядом не было. Но среди толь-ко что прибывших он увидел коричневый плащ.
–  Механик, неужели Механик. Зачем он здесь?
   Тревога начавшееся, как лёгкий холодок, грозила стать стужей. К коричневому плащу подошел блестящий, именно  тот, что доставал умиравшего хомма. Вместе они где-то скрылись. Тряня опять начал бродить по лабиринту узла, в желании найти подозрительную парочку и понаблюдать за ними. В своих поисках малыш забрался на самый верх, здесь было темнее всего. Тряня ступал, осторожно опасаясь провалиться.
Хоммер услышал сначала очень тихие звуки, еле уловимые. Они звали, и он пошел за  все более отчетливой музыкой. Мелодия вела его за собой и вовремя остановила, на самом краю зияющей темноты. Тряня почув-ствовал, что следующий шаг будет последним. Музыка идущая снизу неумолимо проникала во внутренний мир маленького хоммера. Казалось, что там есть некто кто ей нужен, и ему музыка что-то объясняет, обуча-ет. Снизу прорвался столб света, совсем ненадолго и погас. Но Тряня ус-пел разглядеть, что находится на краю глубокого круглого колодца. И главное внизу он увидел девять фигур в разных позах, выхваченных из тьмы светом, идущим из маленькой пирамидки стоявшей посередине помещения.
   Музыка изменила свой темп, вспышки света стали чаще. Малыш околдованный танцем девяти удивительных созданий, потерял и чувст-во реальности и чувство времени. Мгновения растягивались в вечность, а вечность вся ушла в прошлое. Музыка говорила:
–  Ничего не будет, ничего не будет. Всё уже было, было. Ты возвраща-ешься.
   Тряня не заметил, когда свет перестал вспыхивать. Мелодия убавила темп, стала упрощаться и затихать. Последними звуками она велела ма-лышу – Уходи.
   Спускаясь вниз, Тряня  несколько раз энергично потряс головой, ста-раясь прийти в себя. Где-то справа он увидел мелькающие огоньки и пошел туда. Лучше бы он этого не делал. Войдя в маленький закуток застыл от ужаса. В увиденное невозможно было поверить, юный хоммер не был готов к подобному. На него смотрел одним глазом труп. Другого глаза и много другого уже не было. Маленькие мерзкие существа  с огненными точками на хвостах пожирали всё, даже обкусывали длинные волосы. Они заметили невольного свидетеля своего пира и злобно заши-пели. Переполненный отвращением малыш побежал по лабиринту  и потерял ориентацию.  Тряня остановился,  не понимая, где находится и куда идти.  Откуда-то доносились едва слышные голоса, и он пошел на них, но, поняв, кто это разговаривает, остановился.
–  Бля бу, ты Мех и  профи, как ты этого уродца то ловко. Красота.
–  Работа как работа, некстати, не вовремя.
–  Да не в строчку. Но что делать то было, у заказчика видел, какой пер-стень, не самый конечно крутой, но не откажешь. Да и клиент сам вино-ват придурок.
  – Нет, горе ему вышло от его же ума.
–  Думать вредно, смертельно вредно. Раз такой умный, мог бы догадаться позвали  –  иди. Чмо упёртое, захотел остаться сам по себе.
–  Он просто верил в выбор.
–  Какой бля бу нах выбор. Эти мудаки ломаются как целочки.
–  Ломайся, не ломайся  –  всё одно сломают. Кому-нибудь, но отдашься.
  –  Вот наш клиент и отдался крысюкам. Мех ты чо мне это мясо не отдал.
–  А от тебя, Шипун, сытого проку ноль.
–  Да  натура фак ми такая. Работа прежде всего, а то самих скормят крысюкам. Но дело то плёвое мелкого замочить.
–  Плёвые дела не мой уровень, да и заказчик серьёзней не бывает. Плохо всё это пахнет. Да и место мне рабочее не нравится.
–  А чо место, шопа конечно, но и не в таких дырах бывали.
–  Нет, что-то тут не так. Пошевели своими дырками Ши. Ничего не замечаешь.
–  Жопа как жопа. Обычные ароматы. Букет  – все уроды имеют мой анус.
–  Нет Ши тщательнее ноздрей дергай. В букете одной нотки не хватает. Родичи твои Шипун – наги. Сам знаешь в таких дырах пара тройка ублюдков всегда у поверхности пасутся. Добычку подурнее выбирают.
–  Ну попалась нам жопа без нагов. Всякое случается.
–  Да тут они, на самое дно забились, лежат не шевельнутся.
Что-то тут или произошло или происходит или ожидается.
–  Да наги еппаные, у них мозгов то нет.
–  Это ты зря. У тя Шипун вместо мозгов жир, а у них вместо жира под кожей мозги.
Ещё одна проблемка, с клиентом я уже встречался. Уверен, он меня запомнил.
–  Херовато. Значит нужно торопиться. Очко взыграет, улетит, можем и не найти.
–  Я не уверен ещё, возможно клиент защищён.
–   Какая бля бу защита? Кому он нужен сучонок губастый.  Да мы  любую защиту Мех пробьем.  Что может остановить детей Фриско, вспомни городок наш.
–  Помню, всё чаще жалею, что не получилось остаться.
–  Да, где, где, а во Фриско проблем со свежим мясом у меня не было.
–  Кто о чём, а канниб о мясе.
–  Это я с голодухи. Животом живём. Да и о чем ты, забыл все, что было уже. Дело наше последнее во Фриско.
–  Да зарвались мы тогда, а по жадности твоей  и вляпались глубже уже некуда.
–  Сам виноват, столько мяса накрошил. Сам же меня и подзадоривал –  жри Шипун, жри друган.
–  Пацан был, крови горячей перепил.
–  И кто нас тогда повязал?
–   Очень узнать хоцца?
–  Однохерственно не узнаем никогда, кто продал нас детей города сво-боды в рабство. Помнишь, как ломали нас.
–  Когда хотят сломать ломают, а нас делали.
–  И сделали.
    Тут Шипун завыл с присвистом:
–  Мяса, мяса хочу.
–  Раньше ты падалью не питался.
  –  И ты холодную не пил.
–    Живое и горячее не нам, мы в системе, а тут каждому свое и жратва тоже.
–  Может и мы кому-то в жратву назначены.
–  Надеюсь просто сожгут чисто и бесследно.
–  Да так лучше.
     Где-то в центре тряниного живота появилось и росло нечто мерзкое гадкое. Но мгновенно пропало. Тряне стало  легко и спокойно. Над маленьким хоммером возвышалась одна из танцевавших в темноте.
–  Уходи. Уходи далеко. Сейчас.
   Тряня обернулся и пошел, ускоряя шаг. У самого входа на площадку портала его за плечо остановил двухголосый монах:
–   Твой звоночек третий. И оставь страх врагам своим. Он им очень скоро пригодится.
   После второго звоночка Тряня обернулся и увидел, как по направлению к порталу несутся Механик и  Шипун.
–  Поздно, гады. Поздно, –  засмеялся малыш.
  Ненавидящих и обидящих нас прости. Хорошо и правильно, но…
   Третий звоночек, помахав преследователям рукой, Тряня смеясь, шагнул навстречу новой неизвестности. И он никогда не узнал, что произошло после его убытия. Дорогу наёмникам преградили два знакомых Тряне монаха. Они стояли неподвижно и безмолвно, но, увидев их Мех, резко остановился на расстоянии не более семи его шагов. Одной рукой он крепко схватил Шипуна. Тот ничего не понял и начал дергаться:
  – Ты чо, ты чо… ломай их… ломай…
  Механик стоял молча, не отпуская напарника, А бедный гад извивался и уже рыдал:
  – Уйдёт же уйдёт….
   Желтый монах посохом провел перед собой дважды. Образовались две огненные полосы, синяя и красная.
   Мех ткнул в них напарника:
–  Синяя предупреждение, красная смерть.
  Шипун обмяк, лишь всхлипывал.  И тут красный монах откинул ка-пюшон. Увидев его лицо Механик, отпрянул, вскрикнул  быстро пал и замер в наинижайшем из поклонов.
   Прошло какое-то время,  и Шипун дёрнул друга за руку, из которой так тот его и не выпустил:
–  Да ушли, они ушли. Что делать то будем.
 Присев Мех вздохнул и засмеялся:
–  Ничего. Я же говорил не наш это уровень, ты гадёныш ползучий и понять никогда не сможешь насколько не наш.
–  А кто это был, перед кем ты так пресмыкался?
 Мех молча посмотрел в глаза другу. Тот мгновенно всё понял. Да так хорошо, что  потерял дар речи:
–  Са-а-а-а-м  о-о-о-о-н та-та-та…
   На та его уже совсем заклинило. Шипун  побелел весь как был. Рухнул как подкошенный и забился в конвульсиях. Мех не обращал на мучения друга никакого внимания. Молча смотрел на закрытый портал.  Потом всё-таки обернулся и изо всех сил пнул Шипуна ногой  в брюхо.
–  Вставай урод. Успеешь ещё сдохнуть.
   Друг помог другу. Тяжелый бот украшенный кованым металлом при-вёл гадёныша в чувство. К нему вернулся привычный окрас. Шипун встал, но продолжал заикаться:
–  Кааа-аак….щщщ-тооо. Наа-м коонец.
   Пространство перед порталом опустело. В страхе все попрятались, позабивались в самые глухие щели. А верхнию часть узла накрыл густой бурый туман. Из него появился  и направился к приятелям тот самый вогнутый, что так не вежлив был с одним из монахов.
   Шипуна затрясло ещё сильнее, а морду перекосило невообразимо. Мех же стоял неподвижно и мрачно улыбнулся подошедшему:
–  Как же без тебя Хан у  Сю.
–  Ну что клоуны обосрались.  Молчите, может начнём молить о пощаде. Не хотите и правильно. Смысл?
   Тут вогнутый начал громко смеяться, чем привел в большое недоумение Механика и Шипуна.
–  Не сцыте козлики. И таким как вы уроды иногда везёт. Пришла ко-манда отбой на заказ.
–  Отбой, –   удивился Мех, – но почему так поздно?
–   Ни ко мне вопрос. Не расслабляйтесь вам уже новый заказ. Слушайте внимательно, повторять не буду. Вот адрес, –  и протянул Меху пластинку, –   Это на Кордоне. Клиент любой, кого там встретите. После зачистки по нижнему адресу на пластинке отправите подтверждение. В ответном письме получите инструкции. Вы должны по ним найти и забрать то, что будет приказано и доставить, куда будет приказано. И ещё в инструкциях будет код активации к этой штучке.
   Он отдал Механику продолговатый цилиндрик.
–  Ты умеешь обращаться с такими игрушками. Перед уходом оставите там этот подарок. Первый звонок ваш, и помните, дважды подряд  мимо не проносит.
   Мех безразлично покрутил цилиндрик, и спрятав, тихо ни  к кому не обращаясь произнёс:
–  Два овала и дуга. Чудес не бывает.
    Шипун, возбужденный сверх всякой меры и всем своим видом изображавший преданность и рвение, потряс друга за плечо:
–   Ты чо как замороженный мы опять в игре друган, чуешь –
Работа, работка, работосська.
    Наёмники быстро покинули узел. Вогнутый поднял руку и посмотрел на браслет, там загорелся маленький красный огонёк за ним другой, когда круг замкнулся, огоньки погасли. Опустив руку, хоммер рассмеялся:
–   Простите ребята.  Из нас троих один свою работу выполнил. Но почему отбой, что случилось? При таких делах, можно и самому спалиться. Ладно, в гадюшнике  видно будет. Может вопрос закрыт. Главное язычок не отпускать дальше зубок. 
    Хан У Сю напрасно мучился и напрягал свою безобразную пусть и неглупую голову. Никто не застрахован от ошибок. А совмещать работу и удовольствие очень вредно для здоровья. Пока Хан наслаждался унижением наемников и своей властью над ними, Механик  одним неулови-мым движением сделал ему маленький подарок на недолгую память.  Серый плащ умника украсил маленький белый кружочек. Крошечный, не больше самой мелкой монетки разменной.  И кружочек этот уже не был беленьким. Успел четыре раза сменить цвет.
А Хан всё ломал голову:
  – Показалось или это был…
Туман хренов и откуда взялся…
   Времени ему оставалось ровно столько, сколько понадобится презенту от Меха дважды сменить цвет. С синего на фиолетовый, а с фиолетового на черный.


Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.