Комната с низким потолком

Наш город, зелёный как гидра и солнечный как медный слиток, недавно гордо сбросил детский хвостик -ок и даже умудрился войти – уже не знаю, по какому критерию – в какой-то невнятный топ на Съезде Урбан-духов – но так и не избавился, паршивец, от идиотской привычки заныкивать после двадцати трёх весь транспорт в такие места, что… Вообщем, никакие увещевания не помогали; ни один троллейбус не удавалось выманить даже импортными батарейками; ни одна из маршруток не соблазнялась халявной канистрой; внешняя акселерация города шла явно в ущерб его умственному развитию.
Я рысил по трамвайным рельсам; темень прореживали случайные фонари да одинокая Пигмалионова звезда; восходил узкий месяц – руки зачесались подрисовать ему молоток.
Я злился, причём сильно и заранее; сильно, потому злиться помалу не умел, а заранее – потому что вечер чаялся как сотни таких же, с обыденной руганью и затасканным отвратительным финалом; казалось бы – если спектакль начинается не в семь, как обычно, а в девять, то раньше двенадцати я домой не успевал никак, и жене это было известно, но одно дело теория, и совершенно другое – действительно придти к полуночи – как вывалить на чистую скатерть большую мерзкую жабу, про которую все знали, что она у тебя в кармане, и чего-то подобного даже ожидали – единственно для того, чтобы с удовольствием отхлестать тебя за такую выходку.
Пошёл неотремонтированный участок дороги; я перешагнул рельс и только ступил на пустую проезжую часть, как тут же рядом, слегка задев плечо, вырос красивый жёлто-красно-серебристый трамвай, колёса коротко скрежетнули скальпелем по стеклу, и трамвай стал. Изволите с ветерком? – сделайте одолжение!
Сажусь у окошка, принимаю у сонной тётки с бляхой номер 7 неровно оторванный билетик, машинально подсчитываю сумму трёх первых и последних цифр – эх, нет в жизни счастья – е;ду; трамвай бодро лязгает на стыках, гонит споро; гляди-ка, так ведь и опоздаю совсем ничего, хотя, в сущности, моё «опоздание» вполне запланировано и пока что в график влезает с лихвой; лишняя пара-другая минут – а злость уже уходит, как боржоми в песок; как же всё-таки мало человеку нужно, по-настоящему нужно – по-настоящему нужного; Боже мой, что за кадавр; я гляжу в окно и ухмыляюсь.
Въезжаем на мост; полотно здесь совсем изуродовано, и стёкла неприятно дребезжат; придерживаю своё пальцем, трамвайный хрусталь бунтует, даже и не думая утихомириваться; мост кончается, но оконное бряцанье становится только громче, что за дела; кажется, нарастает какой-то странный гул, извне, оттуда, из ночного мрака; ставни уже бьются в форменной истерике, билетёрша похожа на оцепеневшую сову; а вот капитан нашего корабля молодец – только поддаёт газу; гул сменяется жужжащим рокотом, крепчает, догоняет, будто на нас пикирует подбитый «Юнкерс» или падает нечто кумулятивное, тупое и смертоносное; бросаюсь на заднюю площадку – и, закусив до крови губу, гляжу на немыслимый, скорпионий, жуткий и прекрасный силуэт «Юнкерса», эффектно очерченный сочным светом звезды Пигмалиона; его изящно изломанные крылья перечёркивают небо двумя металлическими лезвиями; моторы, растопырив безжизненно замершие пропеллеры, густо дымят; а за нами, оказывается, следом, как жеребёнок за кобылицей, несётся ещё один трамвай; он-то и принимает в себя мёртвую тевтонскую птицу; улицу враз запорашивает стеклянным крошевом, жуткий коктейль всверкивающих обломков бешено сверлит воздух – истребитель и трамвай, вагон и самолёт; потом кто-то раскатисто хлопает в ладоши и пинает нас исполинским сапожищем – трамвай сходит с рельсов, пропахивает наискось все три ряда автомагистрали, разворачивается боком, сильно кренится, но держится – и замирает. Из развороченной кабины – ни звука; тётка-сова теряет сознание; внизу, под полом, что-то тихонько тукает, будто остывает камень; тянет горелым пластиком; ухожу не оглядываясь. За спиной тяжело дышит тишина; упал, динькнул маленький кусочек стекла; и отчего-то не могу, совершенно не в силах выпустить из пальцев маленький кусочек такого недалёкого прошлого с неровно оборванным краем и шестью цифрами, которые, как ни складывай, ничего не получишь.
На полпути к следующей остановке меня догоняет троллейбус и уветливо кланяется мне, но я отчего-то пугаюсь; у него сильно, как при морозе, искрит правый бугель, и непонятно почему, меня это успокаивает; я захожу, сажусь и покупаю второй шанс сложить кретинские цифры в Самое Главное Слово; цифры, конечно, не складываются, и я раздражённо бросаю билетик на пол; снова возвращается дом, перевалившие Рубикон стрелки часов и милое проклятое лицо жены под этими часами.
Второй мост не чета первому – недлинный и тесный, в две полосы всего, с реверсивным светофорчиком; знакомое стеклянное стаккато сдувает меня с места – как если бы проснулся, сходил на кухонку, выпил холодной воды, вновь укрылся с головой – и по внутренней поверхности век расползся всё тот же кошмар – так и есть – второй аэроплан, на этот раз тупоносый «ИЛ», рваной огненнохвостой кометой впивается в увязавшегося за нами электрического близнеца; бордовые токосъёмники с визгом гнутся пополам – на миг троллейбус становится похож на упавшую навзничь цаплю – и ломаются; молнии выплясывают дервишами, извиваются в гигантском клубке железных змей с глазами из мутного кварца; сквозь мешанину мелькает табличка «ЗАПАСНЫЙ ВЫХОД»; хлопок, удар, остановка – старо! – выскакиваю, убегаю; цапля умирает, змеи не шевелятся; безмолвие городского гемостаза уверенно давит кирзой стальной прах.
Город, зелёный как гидра и чёрный как сажа, что-то пробурчал сквозь сон, когда я потянул на себя скрипящую дверь коммуналки; пробили далёкие куранты – половина второго. Зайдя в комнату – огромную квадратную студию с нечеловечески низким потолком – я зажёг свет. Комната оказалась пуста.
Скудный скарб был, по обыкновению, раскидан так, что, казалось, произошло землетрясение; настенные часы показывали неизменную и загадочную полночь; женины вещи ютились на своих местах. Благоверная отсутствовали-с.
И славно.
Я вытянул из кармана пистолет, другой рукой похлопал по ненавистному необъятному брюху – и выстрелил ровно на пару пальцев повыше пупка. Провались все диеты, вместе взятые, плутовские придумки для легковерных – вроде меня – лохов; если уж и эта не поможет…
Вычистив ствол, я выпил воды и лёг в постель. Завтра – хотя, уже сегодня – вставать с петухами – взятый сдуру подряд на укладку паркета в школе съел все сроки и грозил обернуться неустойкой; с директором спорить себе дороже – мрачный, чёрт, старой закалки бурсег; зато в столовой подают мою любимую «свиную ногу».
Щёлкнул замок; жена – подумал я – и уснул.