Переезд

Посвящается Х.К.

Эмилио Кортес крутит руль с небрежностью раллийного чемпиона, иначе говоря одной рукой, которая, однако, ведёт себя престранно – то и дело скачёт с места на место как актёр кабуки, либо вовсе бросается во все тяжкие чечёточного сумасбродства на скользкой коричневой коже оплётки баранки; из-под чемпионской непринуждённости неряшливо торчат лоскуты нарочитости и тягостного фарса, перед кем только – преклонных лет «Мустанг» на дороге один; предгрозовая пыль и хриплые вороны; в самой дали колышутся очертанья хибарок, незаметных, когда бы не вечернее солнце вполнеба, но теперь иззубрившие горизонт; и песчаный кайман глотает огненный диск; «Мустанг» понуро скрипит суставами, будто вторит воронам-менестрелям; выпадет же эдакое, в который раз думает Эмилио и лупит рукой по рулевому колесу, кабриолет вздрагивает; ояма  корчит плаксивую рожицу, и чечётка сменяется сегидильей; хлопает истёртый верх; ветер крепчает и густеет, как аргентинское вино; чёрт, чёрт, чёрт, кричит Эмилио давящейся солнцем рептилии; чёртчёртчёрт, сипло кашляют вороны в ответ; Эмилио нечаянно начинает хохотать; воздух между потаённой горечью и повнешним сардонизмом противно гладок как облитая патокой белая рояльная крышка; гори оно всё; домишки уже совсем близко; две книги, трясёт головой Эмилио, жест набил оскомину, плевать, «Мустанг» на дороге один, всего две книги, остальное осядет букинистическим дерьмом; чемпион снова вопит непристойности, вороны внемлют, рояль подсох и стал окончательно гадостен; впору постричься в меценаты и раздать весь тираж богоугодным лавочкам, дело за малым – сыскать нужное их число, нынче и нищий не всякую монетку возьмёт, привередливый читатель и вовсе профессионально наловчился нос воротить, а забугорью мы и без книг как собаке здрасте; домишки обступают разбитую дорогу, буря ушла на восток, кабриолет горестно вздыхает половиной рабочих клапанов; как забредёшь порой в кладовую коллег за эпиграфом, выйдешь, обласканный, с навёрнутым на дорожку узелком, чудесно, одним словом, или ступишь робко в сокровищницу классиков, и везде слышишь – будь гость нам, но живи своим домом, проще говоря не лезь, и верно, чёрт побери, кипятится Эмилио, поэту поэтово, остальным остальное, история баба неглупая и злопамятная, с удовольствием вытащит пачку ветхих приговоров таким вот Кортесам-рудокопам, подрядившимся гранить алмазы; руль стоически сносит удары, крокодил почти запихал в себя светило и улёгся дрыхнуть; как мальчишка, право, ох, Эмилио, Эмилио, получай теперь – две книги тебе цена, два сборничка поэтической дряни, вот так беллетрист, ну даёшь, Эмилио.
Еле заметный подъём, четыре блестящие змейки уползают в обе стороны от старого переезда, растопыренные корявые пальцы шлагбаумов вальяжно ложатся поперёк дороги; позвякивает-перемигивается; вороны угомонились, тявкают койоты; чемпион закуривает и глядит в зеркальце, там половина хмурого лица и приближающийся автомобильчик неопределённого цвета; справа набухает кучка чёрных капель – поезд; испуганно, будто только увидев, прянувший от «Мустанга» автомобильчик судорожно срывает с него зеркальце и утыкается в шлагбаум, тот истошно хрустит, рельсы будто хлещут автомобильчик током, он дёргается и глохнет; сигарета вылетает из пальцев Эмилио; поезд, завидев оцепеневшую добычу, расправляет крылья, бьёт хвостом; «Мустанг» рявкает карбюратором и изо всех сил бодает кашляющий автомобильчик; добыча уходит, поезд ощетинивается абордажными крюками, плюётся ядом; получивший пинка автомобильчик разносит в труху второй шлагбаум, «Мустанг» швыряет недотёпу на обочину; поезд злобно скрежещет зубами вослед и почём зря молотит колёсами блестящих металлических змей; Эмилио выключает зажигание, с трудом сдирает руки с руля, где чёртовы сигареты, пламя зажигалки ощупью находит дорогу, наконец, в темноте разгорается оранжевая точка, чертит то ли дымную свастику, то ли чьё-то имя; автомобильчик горбится в метре от скособочившегося капота «Мустанга», ни звука, ни движения, Эмилио выбирается наружу, ралли выиграно, но это ничего не значит, потому что – вдруг приз слишком тяжёл, вдруг он сто;ит чуть больше прокушенной губы и дрожащих рук, Эмилио стоит, покачиваясь, слишком много «вдруг», нужно было подойти сразу, а теперь наливается сладкой тяжестью желание сесть обратно и уехать, только и в этом нет никакого смысла, потому что потянешь за собой, и никак иначе, и эдак расцарапанный в кровь асфальт надолго станет твоим единственным следом; Эмилио смотрит на приоткрывающуюся дверцу автомобильчика, на переполненные страхом глаза, на задорную короткую чёлку, прилипшую ко лбу, на жёлтую кофточку, на сумочку из ненастоящей крокодиловой кожи в сведённых судорогой пальцах – то ли последний якорь, то ли неразорвавшийся снаряд – и приходит мысль – оказывается, совсем уже стемнело, а потом – ей совсем не идёт этот беретик, а потом – чуть позже – Боже, какая нежность…
… что ж поэзия? ну даёшь, Эмилио, оставь её поэтам, лирика – чужая земля, беллетрист Кортес; а утро – и впрямь чудесное!