Однажды преступив черту. Отчаяние Дарьи

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ    ОТЧАЯНИЕ ДАРЬИ

     Недлинный мартовский день быстро угасал. Густая тьма выползала из углов зимовья, заволакивая черные, прокопчённые сажей стены.
     Дарья почувствовала всё нарастающие родовые муки.  На высоте щемящих, нестерпимых болей она судорожно хваталась за руки Антипа, тёмные глаза её округлялись, и из них градом катились слезы.
     Антип, подавляя овладевшее им беспокойство, быстро нарубил смолья, натаскал его в избушку, заменил на нарах сухой кедровый лапник на свежий, нагрел воды.
Антип не отходил от Дарьи ни на минуту, переживая её страдания с искренним сочувствием. Она промаялась в родильных муках всю долгую ночь, весь следующий день и разрешилась мальчиком только к вечеру. Антип корявыми, натруженными, дрожащими от волнения пальцами перетянул пуповину младенца тряпицей и перерезал её ножом.
     Он с умилением и нежностью глядел на малютку, на его красное, морщинистое тельце, и к сердцу Антипа подступала радость, восторг и гордость от сознания того, что он, Антип, — отец этого крошечного и беззащитного существа. Он чувствовал, как внутри его зреет и крепнет совсем новое и незнакомое ему до сей поры чувство — отцовское чувство любви и нежности к этому маленькому живому комочку. Это чувство всецело захватывало его сердце, душу, все его существо.
     Родившийся младенчик был настолько слаб, что издавал только еле слышный писк. Антип  закутал его в старую домотканую лопотину, давно уже тщательно, со щёлоком выстиранную Дарьей и любовно приготовленную ею для этой цели,  и приложил младенца к груди Дарьи. Та с нежностью смотрела на сына и тихо шептала:
    — Моя ты крошка, родненький ты мой... Ненаглядный мой детёночек...Ты самый лучший… Ты  самый милый, самый желанный на свете…
    – Чаще припущай его к груди, – беспокоился Антип, видя, что младенец сосет вяло,часто теряя сосок.

***
     Минуло три недели.
     У затощавшей на скудных харчах Дарьи  грудное молоко совсем пропало.
"Антип,- возрыдала она, - как быть? Груди пересохли. Чем питать младенчика? Я его уж третий день сряду не прикладаю к пустой груди. Вот сижу и плачу". Дарья смолкла и долго молчала в какой-то тяжелой думе. Молчал и Антип.      
     Кормили младенца чем придется. Антип часами томил на огне припасенные сохатиные кости, и Дарья поила младенца то костным бульоном, то отваром сушеных ягод, то  совала ему в рот кашицу-жёвку из ядрышек кедрового ореха.
Но без материнского молока  в этой голодной глуши ребенок был обречен.
     В горестном молчании, со скорбью на лицах стояли Антип и Дарья над маленьким, бездыханным тельцем. Чувство растерянности, досады, обиды и отчаяния охватило Дарью. Она ощутила вокруг себя страшную, гнетущую душу пустоту.Потерять первенца - что может быть больнее и горше для материнского сердца. Дарья припала к плечу Антипа, затряслась всем телом, губы её задрожали, и она заплакала навзрыд.
    — Сгинем мы, Антип, не выживем, околеём здесь от холода и голода. Дитя заморили и сами пропадём. Пошли на люди. Надо вертаться в деревню. Докуда ты будешь зверем хорониться от людей, точно филин, сидеть в тайге. Никому в деревне не ведомо, кто ты такой, никто тебя не взловит. Давай жить, как все люди живут, ни от кого не таясь. Слышишь? — умоляющим голосом, глядя прямо в глаза Антипу, говорила Дарья, и по щекам её в три ручья текли слезы.
     В таком возбуждении, в сильном душевном волнении Антип видел Дарью впервые.
   — Брось хныкать, Дарья! — с отрешенным, гневным взглядом, весь побагровев, почти прокричал Антип. — В деревню? К людям? А велик ли прок от людей? Нет, я уж тут со зверьём, в тайге подыхать буду. Не ведомо тебе, что значит людской кровушкой душу свою запятнать! Убивец я, последний человек на этом свете! Не место душегубу среди людей, не простят они мне злодейства моего. Одна надежда на Бога, только он простит. Но прежде я должен сам покарать себя за грехи свои. Я должен пережить тяжкие страдания, чтобы переродиться и искупить свой страшный грех. Я ещё в тюрьме зарок себе дал заточить себя в таёжной глуши. Я должен вволю пострадать, ибо в страдании очищается человеческая душа. Пропасть суждено мне здесь, в тайге… Такой я избрал путь к покаянию…
     И Антип резко отстранил руками Дарью от своего плеча.
   — Неужто ты до смертоньки собираешься сидеть в этаких дремучих буреломах, в этой теми лесной? Ты потерял рассудок, Антип, – тихо произнесла Дарья.
   — И ты о том же, что и Матрёна? И ты о моём рассудке? Дело не в рассудке. Ничего–то ты, Дарья, не смыслишь в человеческой душе. Никуда я не пойду… Помру тут… – сбивчиво отвечал Антип.
     Его одичалые глаза мутно и злобно поблескивали в сумраке зимовья.





(продолжение следует)