Сцена 5 продолжение - Картина в Подлиннике

Начало:
Часть Первая - Сцена 1 - Представление лиц - http://www.proza.ru/2009/08/31/756
Сцена 2 - Просто, как положено по жанру, вступление - http://www.proza.ru/2009/08/31/760
Сцена 3 - Маринад для Совести или... - http://www.proza.ru/2009/08/31/762
Сцена 3 продолжение - Совесть в маринаде Параноя В. - http://www.proza.ru/2009/08/31/765
Сцена 4 - Сила и бессилье критики - http://www.proza.ru/2009/08/31/768
Часть Вторая - Сцена 5 - Так где же подлинник? - http://www.proza.ru/2009/08/31/783

Продолжение Сцены 5:

СОВЕСТЬ (читает с выражением): «В тот день я сидела на берегу пруда в чуть покосившейся от времени ротонде. Когда-то она была, наверное, ослепительно белой. Но краска, не выдержав многолетних чередований жары и холода, потрескалась, и под грязными белесыми струпьями показались тёмные родинки сучков. Руины господского дома на срезанной вершине холма совсем недавно обрели владельца. Он уже «застолбил» хозяйское присутствие штабелями неошкуренных сосновых брёвен с забелёнными торцами и ровными стопами красного кирпича. По усадьбе, густо поросшей крапивой и репейником, бродили деревенские козы. На берегу дымил и не мог разгореться костер, а вокруг него добровольно коптились пескариные фигурки мальчишек. Они, как молодые петушки, отчаянно ругались, раззадоривая друг дружку визгливыми неокрепшими голосками…»…

Совесть прерывает чтение и смотрит на Вильгельма.

СОВЕСТЬ: Ну, что? Будем читать дальше до конца, а потом убивать время на подробный разбор твоего критического «опуса»? Здесь, я точно могу сказать, что ни произведением, ни полноценной критикой это не назовешь!

Совесть насупилась, весьма недовольная тем, что самой приходится прибегать к эпитетам,
за которые не далее, как полчаса назад отчитывала Велория.

СОВЕСТЬ: …или пощадим время?

ВИЛЬГЕЛЬМ (соглашаясь): Пощадим время.

Он уже понял, чем закончится беседа, и предпочитал оттянуть нелицеприятный момент.
Где-то в глубине души Вильгельм надеялся, что при разборе критики
ему достанется от Совести достаточно, и она пожалеет его в конце…

СОВЕСТЬ: Хорошо. И что тебе здесь не понравилось?

ВИЛЬГЕЛЬМ: Ну, хотя бы первая фраза! «В тот день я сидела на берегу пруда в чуть покосившейся от времени ротонде» - Это же шаблон, причем яркий! Но допустим.

«Когда-то она была, наверное, ослепительно белой». - Вероятно ротонда, но каким образом, можно знать об "ослепительности"?..

«Но краска, не выдержав многолетних чередований жары и холода, потрескалась, и под грязными белесыми струпьями показались тёмные родинки сучков» - Не краска, а слой, или слои краски.

Или вот «Руины господского дома на срезанной вершине холма совсем недавно обрели владельца». - Дома ротонды? И есть разве срезанная низина?

СОВЕСТЬ (прерывает с раздражением в голосе): Так! Прекрати! Иначе я вынуждена буду думать о тебе хуже, чем ты есть на самом деле!

УЧИТЕЛЬ: Я же говорил!

И изображая из себя незаслуженно оскорбленного, встает с кресла и идет к декорациям усадьбы.
Вид у него, как у автора, очень обеспокоенного своим детищем.
Совесть провожает Учителя взглядом и возвращается к разговору с Вильгельмом.

СОВЕСТЬ (миролюбиво): Друг мой, давай мы опустим некоторую часть твоей «сладкой правды» или «горькой лжи», не знаю уж как и назвать! Мы не будем выяснять, кто же «застолбил» хозяйское присутствие штабелями неошкуренных сосновых брёвен», оставим в покое фонику и лексиконику…

ВИЛЬГЕЛЬМ (перебивая): Но согласись, когда читаешь Велория, то складывается ощущение, что он применяет чистые шаблоны: «По усадьбе, густо поросшей крапивой и репейником, бродили деревенские козы» - Отдельные выдернутые предложения, без примесей воспоминаний или фантазии какой, переделанные на скорую руку. Это, конечно, догадки... Дилетант, возможно, этого не заметит, но если Велорий собирается двигаться далее, это нужно учесть и принять к сведению. И тем более усадьба не может порасти, вокруг усадьбы может образоваться поросль крапивы и репейника. И козы по усадьбе не могут бродить. Где здравость передачи повествования?

СОВЕСТЬ: Знаешь, друг мой, по усадьбам веками бродят козы, овцы, куры и приведения, а также прочая живность, в зависимости от того, что нашепчет тому или иному автору его буйная и не очень фантазия. От этого усадьбы не перестают быть усадьбами, а читатели не перестают перелопачивать горы литературы, как ты справедливо однажды заметил в поисках чего-нибудь яркого и свежего. Меня не меньше твоего коробит от штампов и шаблонов. Я уже не говорю о следующем абзаце, который из соображений некой внутренней цензуры, а также щадя уши слушателя, я вообще не собираюсь здесь озвучивать!

ВИЛЬГЕЛЬМ (удивленно): Да-а?

СОВЕСТЬ (возвращаясь к тексту): «От костра доносились отдельные звонкие слова, значения которых я не всегда понимала…» (прерывая чтение) Здесь мы просто оставим место для воображения слушателя: что же услышала, но так и не поняла героиня рассказа, поскольку мое воспитание не позволяет мне вслух озвучить эту…

ВИЛЬГЕЛЬМ (подначивая): Что?

СОВЕСТЬ: Сам догадываешься!

Учитель решается встрять в разговор.

УЧИТЕЛЬ: Может вы, уважаемые, и у автора мнение спросите?

СОВЕСТЬ: В данном конкретном случае нет! Все что я могу, так это предложить в дальнейшем при написании текстов предполагать наличие культурной составляющей и эстетического вкуса у Вашего возможного читателя!

УЧИТЕЛЬ (пытаясь защитить свое детище): А как же правда жизни?

СОВЕСТЬ: Во-первых, у каждого она своя! А во-вторых, простите за грубость, но совершенно не обязательно, чтобы понять, что Вы случайно ступили в кем-то по неосмотрительности оставленную кучу так называемого «ГЭ», пробовать подошву своего ботинка на вкус!


Совесть возвращается к чтению.

СОВЕСТЬ: «Мельничный пруд, мудро устроенный лет двести назад, заполняет тёмными водами огромный овраг и даже в самое жаркое лето прогревается лишь на метр, храня в глубинах ключевой холод лесной речушки. От мельницы не осталось и следа. Я видела её на дагерротипе – фамильной реликвии. Теперь вода бессмысленно бурчит в современном бетонном сливе, вновь обращается в захламлённую и бесхозную речку, и недовольно уносит прочь ненужную людям силу. Совсем скоро вокруг усадьбы построят модный забор с кирпичными столбами и коваными острыми пиками. Он зарастет плющом и станет непреодолимой границей между роскошной внутренней жизнью и внешним подзаборным существованием деревни Михайловское. Барьером между мутной брагой под закуску из солёных огурцов по одну сторону забора и дорогой водкой, ароматным шашлыком, визгом полуголых девиц и оглушающим «тынц-тынц, тынц-тынц» из мощных стереофонических колонок – по другую. И только листья плюща, напитавшись за лето срамом той и другой жизни, будут каждую осень краснеть от стыда.» (опять прерывает чтение и обращается к Вильгельму) Здесь тоже, помнится мне, было к чему придраться?

ВИЛЬГЕЛЬМ (с жаром): Конечно! Смотри! (читает) «Мельничный пруд, мудро устроенный лет двести назад, заполняет тёмными водами огромный овраг и даже в самое жаркое лето прогревается лишь на метр, храня в глубинах ключевой холод лесной речушки» (прерывает чтение) «Мельничный пруд заполняет овраг»  - Это что? Перетасовка слагаемых и только! Овраг, - допустим, - заполнен темной водой, или аппликацией "мельничный пруд"?

«От мельницы не осталось и следа» - Смею заметить, что мельницы на прудах не ставили, а исключительно на речках или подобных проточных течениях. Или тогда ветряная мельница уже, но причем здесь тогда пруд?.. Не задача…

«Я видела её на дагерротипе – фамильной реликвии». - Хост подачи героя, нужно представлять. Также как делать сноску на " дагерротип" внизу рассказа. Или тогда углублять описанием этого "дагерротипа".

Теперь…

СОВЕСТЬ (перебивая): Не ужели ты не заметил?

ВИЛЬГЕЛЬМ (не понимая): Что?

СОВЕСТЬ: Все повествование идет от одного лица! Поэтому нет необходимости, как ты выражаешься, «представлять хост подачи героя»!

ВИЛЬГЕЛЬМ (смущенно): Да? А как же я этого не понял? Хотя подожди! (смотрит в текст) Нет! Ну, кто так пишет? Конечно, я не сообразил!

СОВЕСТЬ: Не вали с больной головы на здоровую! Ты видел то, что хотел видеть! Как, впрочем, и все мы! Ты хотел увидеть множество ошибок, и ты их увидел. Так же как уважаемый нами Учитель очень хотел прицепиться к твоей миниатюре или, возможно, к целому поколению, которое моложе и смеет думать не как он. И в одно мгновение умные, образованные, ищущие и небезразличные стали глупыми «восторженно истеричными» юнцами! Поэтому лучше оставить в покое пруд, овраг и оказавшуюся тут же речку, которая то «бурчит в современном бетонном сливе», то «недовольно уносит прочь ненужную людям силу»! Владея некоторыми основами законов физики, мне хотелось бы только знать, какова мощность уносимого потока воды и кто его производит? Овраг или пруд? Мельница, вроде развалилась. Речка?.. Так она обратилась - как заметил автор – в «захламлённую и бесхозную»! Обычно, бесхозные захламленные речки имеют свойство пересыхать. Вряд ли производимый ими поток сможет быть полезен человеку с точки зрения экономики вложения денежных средств в расчистку и эксплуатацию реки! Но я совершенно согласна с Учителем, что нельзя так безалаберно относиться к источникам воды на нашей планете – ее итак не хватает! В данном ракурсе хочется даже спросить: «А где зеленые? Вместе со своей холеной партией?» И можно поднять вопрос о страдающих детях в Африке! А почему нет?

Вильгельм и Учитель изумленно смотрели на Совесть.
То, что ее опять понесло, было ясно.

УЧИТЕЛЬ: Может, поосторожней на поворотах?!

СОВЕСТЬ: Это почему?

УЧИТЕЛЬ: Ведь мы еще Ваших произведений не касались!

СОВЕСТЬ (с изумлением): Моих? (искренне смеется) Это будет признаком поражения с Вашей стороны! Уверена, Вы не опуститесь до мелочной мести!

УЧИТЕЛЬ: Я? Не опущусь? Да нет, что Вы! Вы плохо меня знаете!

СОВЕСТЬ: Что ж… Тогда я приму Вашу критику со смирением! Полезная критика всегда может пойти на созидание! А деструктивная!.. Надеюсь, мне хватит ума различить эти две такие разные критики!..

УЧИТЕЛЬ (сдаваясь): Вы неподражаемы! Вы знаете, я готов простить Вам все!

СОВЕСТЬ: А я в этом и не сомневаюсь! Не зря же Вам дана мудрость!..

ВИЛЬГЕЛЬМ: Я имею право голоса?

СОВЕСТЬ: Конечно!

ВИЛЬГЕЛЬМ (с надеждой в голосе): А может, ну ее! Эту критику?! Мир?

УЧИТЕЛЬ: Я согласен!

СОВЕСТЬ: Нет, дорогие мои! Сделка состояться не может!

ВИЛЬГЕЛЬМ (в сторону): Вот же упрямая! Ничем не взять!

УЧИТЕЛЬ: Ну, право слово! Ведь уже все всё поняли! Я, конечно, доработаю рассказ! Мне самому не очень нравились некоторые моменты!

СОВЕСТЬ: Я готова опустить некоторые пункты критики, даже справедливые! Я готова прикрыть один глаз на несправедливость Вильгельма…

ВИЛЬГЕЛЬМ (не дав договорить): Значит, договорились?!

СОВЕСТЬ (заканчивая прерванное предложение): …но во-первых, я уже сказала, что сделка с Совестью - слишком сложная вещь!.. Чтобы быть признанной действительной, она должна пройти некоторые инстанции!

ВИЛЬГЕЛЬМ (недовольно): Какие?

СОВЕСТЬ: Например, Учитель, как ни странно уже имеет право на примирение, а вот ты? К тебе ведь мерка другая применяется? Загляни в себя! Ты, действительно, согласен на данном этапе остановиться? (взгляд Совести был пронзителен)

ВИЛЬГЕЛЬМ (устало): Продолжим…

СОВЕСТЬ: И потом, если критику мы и уменьшим, то сам рассказ…

УЧИТЕЛЬ (обеспокоено): А что рассказ?

СОВЕСТЬ: Не знаю… Я хотела бы его дочитать до конца! Тем более, что он мне не смотря на свои чудовищные недостатки все-таки нравится. Я бы даже отдала реплики самим героям.

Герои Татьяна и Александр, давно скучающие каждый на своем месте, встрепенулись. До этого если Татьяна переходила от одной декорации к другой, включая висящую отдельно раму, то Александр только писал картину в мастерской.

СОВЕСТЬ: И еще… У нас остались незадействованными Ваши сторонники! (вид Совести был многозначительным)

УЧИТЕЛЬ (с улыбкой): О! Успев познакомиться поближе с Вами, боюсь, для моих друзей даже очень было бы неплохо, если бы вообще о них не вспомнили!

СОВЕСТЬ: Я так и поняла Ваш порыв к примирению! Но… Сайт, на котором мы встречаемся, место для общения многих. И… (тут ее лицо стало строгим) Некоторым будет очень полезно посмотреть со стороны на себя: насколько опрометчивыми и необдуманными могут быть их высказывания и как это влияет на их собственный имидж!..

УЧИТЕЛЬ: Вас человеколюбием не подкупить!

СОВЕСТЬ: Может, потому что у меня его более чем предостаточно! И может, потому что я слишком верю в разум и силу духа? Так что у нас тут?

Совесть возвращается к тексту, но не самого рассказа, а критики.
Смотрит на монитор компьютера.

СОВЕСТЬ (обращаясь к Учителю): Если Вы согласитесь с замечанием Вильгельма, что заботы «с кирпичными столбами и коваными острыми пиками» уже давно не в моде, но признаны классическими, а забор «из изумрудов или бамперов от автомашины» был бы круче, но через век вызвал бы недоумение. И если Вы согласитесь, что описание Вашего праздника жизни современных богатых под «дорогую водку, ароматные шашлыки, визг полуголых девиц и оглушающий «тынц-тынц, тынц-тынц» из мощных стереофонических колонок» слегка устарел как минимум лет на 20-30, то я готова перейти к рассказу. К тому же, не понравившаяся Вильгельму фраза про краснеющий от стыда плющ, у меня вызвала симпатию и легкую улыбку.

УЧИТЕЛЬ (сдаваясь): Я соглашусь с чем угодно, лишь бы закончить эту экзекуцию поскорее!

СОВЕСТЬ (возмущенно): Но почему? Ведь Вы описали 80-тые! Тогда то это было актуально?! Почему Вы не защищаете свое детище?

УЧИТЕЛЬ (удивленно): Я думал Вам…

СОВЕСТЬ (раздраженно): Зря думали!..

ВИЛЬГЕЛЬМ: Я хотел…

Совесть прерывает его одним лишь взглядом.

СОВЕСТЬ (зачитывая): «Почему люди так боятся тишины?..» (прерывает чтение, смеется, начинает изображать из себя уездную барышню, которая по поводу и без беспокоит измученный веками образ Катерины) «Почему люди не летают? Нет, я спрашиваю, почему люди не летают так, как птицы?»

Учитель с улыбкой делает жест рукой, как бы прося остановиться и пощадить.
Делает пометки на бумаге.

СОВЕСТЬ (возвращается к чтению, довольная достигнутым результатом): «Их, верно, пугает внутренняя пустота и… (она делает жест в сторону Татьяны, приглашая тем самым присоединиться)

Герои начинают свою историю. Они оба около старой усадьбы.

ТАТЬЯНА (обращаясь к себе): «Я вздрогнула от тихого мягкого голоса»

АЛЕКСАНДР: Извините, я вам не помешаю?

ТАТЬЯНА (обращаясь к себе): «Передо мной стоял человек с добрыми голубыми глазами. Уже потом я обратила внимание на русую бороду, которая не скрывала, а только подчеркивала молодость обладателя. Выражения глаз оказалось достаточно, чтобы я смутилась и мучительно краснела и не сумела найти первых слов. А он просто и очень буднично сказал:

АЛЕКСАНДР: Здравствуйте, меня зовут Александр. Я – художник, и, если вы позволите, я попробую написать ваш портрет.

ТАТЬЯНА (обращаясь к Александру): А я – Татьяна. Или просто Таня. Вы меня напугали. Я не слышала шагов. - «Он весело рассмеялся, без тени смущения разглядывая меня.»

АЛЕКСАНДР: Ради бога, простите. Я, наверное, незаметно для себя подкрадывался к вам… Такое встречается очень редко…

ТАТЬЯНА (обращаясь к Александру): Да, вы правы, пруд прекрасен…

АЛЕКСАНДР: Я говорю о другом… Так вы согласны позировать? Придется, правда, довольно долго сидеть почти без движений…

ТАТЬЯНА (обращаясь к Александру): Я готова…

(обращаясь к себе) «Эти два слова вырвались непроизвольно, опередив горбатенькие и осторожно-убогие мысли-вопросы: кто он?.. почему я не отказалась?.. он мне понравился?.. Саша услышал главное и, устанавливая мольберт и раскрывая ящик с красками, переставляя раскладной стульчик, увлечённо объяснял»

АЛЕКСАНДР: Таня, вы позволите называть вас Танечкой? Я вижу ваш портрет в стиле «ретро». Вы должны мне помочь. Я хочу, чтобы вы представили, что приехали, например, из Франции.

Что всё происходит в начале прошлого века, до революции. Вы вернулись в имение родителей. Их размеренная деревенская жизнь умиляет вас почти до слёз. За время отсутствия ничего-ничего не изменилось…

Располагайтесь поудобнее.

И всё так же трудится вода, и скрипит мельничное колесо. И мужики, ожидая очереди, покуривают самосад в тенёчке, поглядывая на подводы с мешками.

Пожалуйста, немножко поверните голову. Вот так. Да, кстати, здесь, на плотине, стояла самая мощная мельница в уезде. Ну и вот, представьте: вы вернулись в этот тележный мир, где пахнет конским навозом и дёгтем, пасекой и хлебом. Родные запахи детства, но вы-то уже привыкли к ежедневной горячей ванне, к ритму большого города, к звукам автомобильных клаксонов, к запахам и вкусу кофе и круасанов.

Подбородок чуть выше. Ещё. Меня нет. Там, за моей спиной – ваш дом.

И вы внезапно осознаёте, что никогда не сможете жить в этой дикой стране, пить чай из самовара и ходить в баню по субботам.

Нет, не то выражение…

Скоро вы вернётесь в цивилизованный мир. Бог пощадит вас, и вы не увидите озверевших крестьян. Уже без вас нелюди подожгут родительский дом, заколют вилами отца и мать, надругаются над младшей сестрой, и она утопится в этом пруду. У Вас останется только старший брат, офицер, но и он погибнет в неравном бою с полчищем безумных красных фанатиков. Простите мои дикие фантазии. Не пугайтесь.

Господи, у вас даже глаза потемнели. Очень хорошо.

Замрите. Вот так.

Я специально всё это говорю. Хоть, впрочем, это и не фантазии вовсе, а трагическая история…

Но к вам она не относится, это я так, чтоб вы прониклись… Мне нужно предчувствие беды и одиночества. Я хочу увидеть внутренний разрыв с прошлым. Вы жалеете, что вернулись, что увидели постаревших родителей и этот дом… Вы понимаете, о чем я?

ТАТЬЯНА (обращаясь к себе): «Если бы милый художник знал… Но я не стала ничего говорить, с готовностью подчиняясь горячим сухим рукам, устраивающим меня на стульчике, и бесконечно доверяя нежным пальцам, повернувшим лицо под нужным углом. Так, с белоснежного холста и старой ротонды в имении моих предков, начались наши отношения с Сашей.

На следующих словах герои перемещаются в студию художника. Пока героиня рассказывает, она то сидит на специально поставленном перед мольбертом стул, то перемещается по студии от рамы к портретам, разглядывая их. Раму она как будто примеряет, становясь за нее. Ждет одобрения Александра, но он только приглашающим жестом возвращает ее на стул.


ТАТЬЯНА (обращаясь к себе или зрителю): «В городе у Александра была своя студия. Она представляла собой невзрачную прокуренную комнату на четвертом этаже какого-то общежития. К моему приходу он тщательно проветривал её, но запах табака не исчезал. Саша встречал меня детской улыбкой, усаживал в единственное кресло, долго извинялся за неистребимый беспорядок и принимался готовить крепкий чай, чтобы хоть как-то сгладить всегдашнюю неловкость первых минут. В этой комнате я ни разу не заметила даже мельчайших следов женского присутствия: ни намеренно оставленной безделушки, ни тонкого окурка дамской сигареты с отпечатком губной помады – ничего подобного. И это притом, что от художника шла невидимая волна мужской силы, от которой у меня слабели ноги…

После чая он приступал к работе. Его пальцы фиксировали моё лицо в определенном положении, он строго-настрого запрещал улыбаться и разговаривать. Я должна была смотреть прямо на него и, честно говоря, делала это с преогромным удовольствием. Заметив неподходящее выражение, он опускал руки, смеялся и требовал, чтобы я грустила и вспоминала господский дом в Михайловском, а вовсе не изучала бороду, которую он грозился сбрить или выкрасить зеленой краской. Я строила грустное «портретное» лицо, а он начинал так заразительно смеяться, что мне хотелось его… поцеловать. Эти часы, проведенные наедине, в неподвижности, давали простор самым нескромным фантазиям. Я представляла себя обнажённой натурщицей, чуть прикрывающей правой рукой грудь. Я видела желание в глазах любимого и смиренно ожидала завершения сеанса, чтобы почувствовать, наконец, его губы, а потом смеяться от счастья, утолив жажду близости... Иногда я замечала, что и Саша не так спокоен, как ему хотелось казаться…

Но ничего меж нами не случилось.

Время незаметно утекло сквозь целомудренные пальцы художника. Я вернулась во Францию…»

На этих словах Татьяна переходит за столик кафе. Художник остается в своей студии.

ТАТЬЯНА (продолжая повествование и наблюдая за своим художником): «…и он не узнал, что писал портрет истинной наследницы разорённого имения. Я не решилась проститься и открыть свою тайну и признаться в чувствах к нему, что в наше время является делом обыкновенным и никого не смущает. Я просто исчезла из его жизни, так и не увидев окончательный вариант портрета.

После встречи с Александром что-то во мне изменилось. И я долго не могла понять: в чем причина?

Я перестала, как прежде, бездумно смотреть в окно парижской квартиры, мечтая разглядеть в потоке машин и людей, в вялом течении Сены: Михайловскую зиму, дом в глубоких снегах и застывший пруд… Вечерами я сидела в ресторанчике «ТрактирЪ», слушала искусственно-правильную русскую речь, пила чай из пузатого тульского самовара и пыталась вспомнить и почувствовать что-то очень важное. Но у меня не получалось ни почувствовать, ни вспомнить. И я поняла, что произошел разрыв, а потом что-то незаметно заросло и отслоилось, и мне досталась лишь рациональная часть души. И смысл неопределенного остатка дней – в строгом соблюдении баланса, где счета за электричество и телефон соседствуют с визитными карточками – полиграфическим доказательством полезных знакомств. Вся жизнь – две колонки: «приход» и «расход». Художник словно выдавил из меня самые нежные и тонкие краски – безрассудство, невыплаканные слёзы, нерастраченную девичью любовь и что-то ещё исконно русское… Они легли на холст, и часть моей души навсегда осталась в России. И как теперь понять: где же на самом деле подлинник?»

Звучит легкая музыка. На сцену выходит женщина в той же одежде, что и Татьяна и очень похожая на Татьяну. Заходит в мастерскую художника и, не замеченная им, становиться за раму.

ТАТЬЯНА В МАСТЕРСКОЙ (продолжает прерванное первой Татьяной повествование): «Прошло уже двадцать лет. Саша заметно постарел, пережив тёмные времена перемен, когда спастись можно было только в своём отдельном мире, если он чист и светел. Появилась седина, но глаза остались прежними. Мы видимся очень редко. Этому нет объяснения, ведь всё зависит только от его желаний и настроения.

Александр уходит.

Есть лишь одна верная примета нашей встречи – дождь. (слышен шум дождя) И, может, потому меня давно не радуют ясные дни с их скучной определённостью, медленно скользящей по паркету: до этой дощечки – утро, на той, с приметным сучком, – полдень… А потом – сумеречное одиночество и ночь, когда хочется стать ребёнком и закрыть глаза, чтобы в тот же миг всё исчезло. Но я боюсь темноты…

Сегодня дождь собирался с самого утра, но всё время ему мешали то внезапные порывы ветра, то восторженные крики молодых галок, пробующих летать и сходящих с ума от счастья. Закатилось куда-то ленивое светило, так ни разу и не показавшись из-за облаков, слипшихся в плотную и однообразную серость вечернего неба. Спрятались в укромные места и замолкли городские птицы, и ветер затаил дыхание, не мешая. Наступающая ночь обещала придать смысл ожиданию лишь резким многоточием первых капель по жестяным карнизам.

Благочинный старик строго глядит из масляной темноты (показывает на висящий вблизи портрет), обрамлённой в вычурную бронзу. Притворщик. Ближе к ночи в его глазах появляется липкость, и кажется, что дрожащие руки тянутся от портрета, а в уголках беззубого мокрого рта скапливается вожделение. И я уже чувствую, как эти пакостные руки прикасаются ко мне... Но вдруг – спасительные капли. Они резко бьют в оконное стекло, и омерзительное еженощное наваждение уступает место влажной и тёплой мысли, похожей на первый неловкий поцелуй: ночь пройдёт, она стечёт по водосточным трубам и успокоится в утренних лужах. И как только радостное время подберётся к полуденной дощечке...»

Звук дождя усиливается. Входит Александр. Закрывает зонт, ставит в угол, снимает плащ, бросает на стул. Подходит к портрету.

ТАТЬЯНА В МАСТЕРСКОЙ (спокойно глядя в глаза художника продолжает):

«…И он приходит, и уже издалека чуть заметно кивает. Бессильный ночной старикашка гневно таращится из бронзовой рамы. Но я уже не боюсь. Мне жаль его. Разве можно ненавидеть кого-то, если любишь? Если не можешь оторвать глаз и боишься моргнуть: а вдруг он исчезнет? Всю жизнь я стараюсь сдерживать улыбку. Саша говорил когда-то, что мне очень идёт серьёзное и даже чуточку грустное выражение. До сих пор он так и не осмелился меня поцеловать. Я хочу этого, но не могу помочь. И дело не только в приличиях…

Звук дождя прекращается и опять звучит легкая музыка.

ТАТЬЯНА В МАСТЕРСКОЙ: …Он по обыкновению долго не решается подойти. От горячего взгляда я бледнею, но, разумеется, не опускаю глаз. И он… Он подходит, наконец, прямо ко мне и шепчет что-то пересохшими губами. И я уже не могу удержаться – я широко улыбаюсь давно любимому человеку. Он бросается ко мне, и я чувствую милые губы на маленькой ранке, появившейся на моём лице…»

Татьяна с портрета целует художника.

СОВЕСТЬ (дочитывая текст героини): В её глубине – волокна льняного холста…

Я знаю, что в далёкой Франции ещё жива немолодая женщина. По вечерам она пьет чай в любимом ресторане «ТрактирЪ», слушает русскую речь и пытается вспомнить что-то очень важное…»

Совесть заканчивает чтение и смотрит на Вильгельма. Гаснет свет.


ПРОДОЛЖЕНИЕ следует...
Сцена 6 - Опять о бессилии критики или «Лучше сладкая правда, чем горькая ложь» - http://www.proza.ru/2009/08/31/788
Часть Третья - Сцена 7 – «Солнце» и «Мои потерянные корабли» или Так что же главное? - http://www.proza.ru/2009/08/31/794
Сцена 8-ая и последняя - Что же делать лилиям? - http://www.proza.ru/2009/08/31/796

Еще некоторые пояснения от Автора можно почерпнуть:
От автора для героев с ПРОЗЫ.РУ - http://www.proza.ru/2009/08/31/752