Однажды преступив черту. Оленья, Мишутка и Коленьк

      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      ОЛЕНЬЯ, МИШУТКА И КОЛЕНЬКА

     За истекшие десять лет Дарья брюхатела  пять раз и  опять  носила в себе новую жизнь. Выжило    только двое детишек: семилетняя Оленья да пятилетний Мишутка.  Первые младенцы умерли вскоре после рождения от истощения, так как у Дарьи  после родов никогда не было  в достатке грудного молока. 
   
     Повезло Оленье.
   
     Перед  её появлением на свет в январскую зимнюю стужу Антипу посчастливилось подстрелить  в тайге оленуху.  И новорожденная  зимние месяцы вскармливалась мясом. Дарья пережевывала отваренную  оленину и мясной жвачкой кормила  девочку. Убитая  оленуха  спасла  жизнь новорожденной. Ей удалось пережить суровую зиму.  Девчурку так и назвали – Оленья.
   
     По весне  на  глухариных  токах  Антип добыл несколько увесистых петухов  и не раз приносил в зимовье подстреленных  косачей, рябчиков.  За лето Оленья окрепла на речной рыбе, лесной ягоде.     В эту зиму и наступившую весну они не жили впроголодь.
   
     Очередные роды Дарьи пришлись на начало февраля.  Родился мальчик Коленька. Грудного   молока, по обыкновению, не было, но Дарья и Антип к этому времени уже научились   выхаживать детей в суровых таежных условиях,  успешно вскармливая их мясом.   К моменту появления новорожденного туша оленьего мяса была уже заложена в лабаз,  срубленный  Антипом  на трех прижавшихся друг к другу соснах вблизи зимовья.
    
     Родившийся младенец так же, как и Оленья,  пережил холодную зиму, редко болел и не причинял родителям особых хлопот. Но судьба мальчика сложилась трагично.
   
     Ох, эти распроклятые таёжные клещи! Они  несметно расплодились в этих глухих  местах,    и  переносят  тяжкий   человеческий  недуг,  приводя  зачастую  заболевшего к гибели.  Выжившие  же   остаются глубокими  калеками на всю оставшуюся жизнь. Чтобы  продолжить свой род,  самка  клеща должна напиться свежей крови. Незаметно впиваясь в тело, она, раздуваясь,  сосёт кровь несколько дней,   передавая жертве заразное начало.  Много  раз клещи впивались и в тело Дарьи  и Антипа, но не всякий  клещ опасен.  Иные из них  свободны от заразы, и их укусы остаются без последствий.
   
     Весной  ушедшего  года Дарья  нашарила  впившегося    клеща за ушком у пятилетнего Николеньки. С  трудом ей удалось выдрать его из кожи, уже изрядно насосавшегося крови.  Спустя две недели ребенок тяжело заболел: сильный жар, рвота, потеря сознания, судороги.
   
     Николенька умер на пятые сутки, не приходя в сознание. 
     Хоронили  его рядом с могилой  деда Фрола на живописном  крутояре с видом на дикую и  своенравную Тунгуску, которая была в эту пору в полноводии и широко разлилась по своим каменистым берегам. Никогда еще так: до изнеможения, до хрипоты не рыдала Дарья, как на могиле Николеньки.  Не было в жизни ничего тяжелее и мучительнеё для  её сердца, как хоронить  родное  дитя.
   
    «Не хочу  я   боле жить…  не хочу…   лучше умереть, Антип!  Нашто она така  жись!?» – разносились над крутояром   надсадные вопли Дарьи.
   
     Антип, сам  тяжело переживая потерю сына,  стоял рядом с Дарьей, бережно гладил рукой её волосы и, как умел,  старался утешить её:
   
    «Уймись, Дарьюшка, не круши так своего сердца, не распекай  душу.    Жизнь – штука грубая, суконная. Мало радостного  в ней  послано человеку, всё  больше  горести  да печали…  Давай положимся на время: оно  притупит  наши страдания.  Время…  время  лечит   душевные  раны,   Дарья.  Минуют дни, и на душе станет светлее…»
   
     С крутояра к избушке возвращались молча. Антип поддерживал одной рукой Дарью, а другой нежно сжимал ручонку дочери. Четырехлетний Мишутка важно вышагивал рядом с матерью, крепко ухватившись за подол её старенького, полинялого  платчишка.
   
     Путь их лежал через  заросли молодых сосен – ярких, в жёлто-золотистой коре. Тонкие, как пергамент, пластинки её были почти прозрачны, легко отставали от ствола и упруго, с шумом трепались при слабом дуновении ветерка.  Стволы сосен стройны, как   свечи. Это оттого,  что выросли они  в тесноте, скученно,  в молчаливой борьбе за свет, за место под солнцем. Их неказистые  кроны вознеслись  ввысь к самым вершинам, жадно улавливая так необходимый для жизни и роста солнечный свет.
   
     Под ногами  ярко вспыхивали огненно-жёлтые головки  жарков - сибирской купальницы.  То там, то тут  на солнечных прогалинках, среди островков зеленой травы выглядывали   фиолетово-голубые, с удивительным и тонким ароматом лесные ирисы – «кукушкины слёзки».
   
     Но Дарья не замечала сейчас  таёжных красот, не чувствовала чарующих лесных запахов. Тяжёлое горе, словно раскаленным ободом,  сжимало  грудь и щемило   её нежное материнское сердце.


     (продолжение следует)