Великий поход, глава 4, Лина Бендера

                Глава  4.
                Проблемы брачного гона.

                Х                Х                Х

  При детальном подсчете с перекличкой стало ясно, что женщин не только не хватит, но их приходится по одной на семь - восемь мужчин.  Не достигших брачного возраста девушек Хотонг включить в число рабочих самок не позволил и, несмотря на несогласие большинства мужчин нарушить запрет никто не решился.  Все-таки Хотонг был вождем, и его слово чего-то стоило.  Шаман прикидывал и так, и этак, воевал с ним за каждую самку, но даже желание самих молодых девушек принять участие в игрищах не поколебало запрета. 

  Ни Ошкуй, ни Скарон, ни тем более Хотонг не могли сказать, как теперь станут рождаться дети и кого считать их отцами.  Старая Гугна вполне серьезно утверждала, что младенцы вообще перестанут плодиться, и становище будет обречено на вымирание.  Шаман приказал болтливой старухе замолчать, пригрозив публично высечь хворостиной.  Он торопил события, и никто не понимал, отчего столь непривычная спешка.  Одна проницательная Гугна догадалась о причине, но после нешуточной угрозы шамана высказываться вслух опасалась.  Однако внучке удалось вытянуть из нее несколько скупых фраз.

- Тот бородатый тикуреец приезжает обычно к полнолунию.  Видишь, самое милое время с Духами беседовать.  Боится его Ошкуй, ох как боится, оттого и спешит, будто ему под хвост горячих углей сыпанули.  А тикурейцу такие дела не понравятся, точно говорю!

- Какие – такие? – с замиранием сердца спросила Хонга.

- А вот такие, когда тикурейские порядки снова порушили, ихнего Бога осрамили.  А тикурейский Бог, - при этих словах Гугна втянула голову в плечи, - он намного сильнее наших Духов.  Вон ихние монахи как колдуют, не нам чета.  И все вверх глядят.  А мы – вниз.  Вот и соображай, кто главнее.  Поссоримся с ними – беда будет.

- Беда уже была, - подсказала девочка.

- Вот то-то и оно.  Не успели одну напасть избыть, как другую накликаем, рты раззявили,  а все потому, что с тикурейским Богом не дружим.

- Виноваты Ошкуй со Скароном, поганцы!  Сама слышала, как они срамили Хотонга, - с ненавистью проговорила внучка.

- Цыть ты, глупая! – ахнула Гугна, свесила вниз взлохмаченную голову и глубоко задумалась.

  Сколько Хонга ее ни расспрашивала, больше старуха не обмолвилась ни словом, из чего можно было сделать безошибочный вывод: дела в племени становятся плохи, хуже некуда.

  Между тем, предвкушая широкий выбор женихов, самки калимпонгов тоже готовились к празднеству.  Подготовка выражалась у них весьма своеобразно.  Женщины и девушки обращали основное внимание на атрибуты пола как предмет пристального внимания потенциальных женихов.  Калимпонги не носили одежды, но по торжественным случаям заплетали хвосты и гривы  разной длины и толщины косичками, к которым привязывали разноцветные ленточки.  Обычай укоренился в племенах с тех пор, как тикурейцы в качестве безвозмездной помощи стали снабжать полулюдей материей и готовой одеждой, предназначенной главным образом для женщин, чтобы те прикрывали свой срам.  Однако тряпки использовались калимпонгами исключительно не по назначению.  Срамные места, как у самцов, так и у самок, по-прежнему оставались обнаженными, зато на головах, хвостах и гривах стали появляться замысловатые прически.  Тут полулюди оказались неистощимы на выдумки и дали полную свободу личному творчеству.

  В день празднества племя буквально пестрело разноцветными лоскутьями, причем каждая косичка, каждый узел обозначали что-то конкретное.  Например, заплетенный в толстую косу и задранный на спину хвост у женщин красноречиво сообщал о том, что они готовы принять мужчину.  Так делали те, кто собирался участвовать в брачных играх.  Самка, желающая пропустить сезонный гон, наоборот, подворачивала хвост кренделем и загибала вниз, прикрывая интимное место от постороннего взгляда.  В этом году отдыхающих самок брачного возраста не было.  Шаман обязал участвовать в игрищах всех без исключения, и даже Хотонг ничего не сумел ему противопоставить.

  Начиная с утра праздничного дня, шаман негласно взял бразды правления в свои руки, хотя по обычаю ему вроде бы и не полагалось вмешиваться в житейские дела племени.  Но только до тех пор, пока не наступало время заключительной церемонии, состоявшей из ночной пляски вокруг костра и разговоров с Духами Подземелья, чтобы выпросить благословения вновь образовавшимся парам.  Это была обязательная часть обряда венчания, позаимствованная у тикурейцев, но без сохранения его возвышенной сути.  По традиции тогда шаман выбирал себе девушку, на которую ему указывали то ли духи, то ли собственное желание, чтобы та разделила с ним ложе в праздничную ночь.  Как правило, жениху не приходило в голову возмущаться и возражать, а девица могла до конца жизни гордиться оказанной ей высокой честью, а если повезет, то и понести двуногого младенца.

  Скарон держался в тени, справедливо полагая, что время заключительной разборки со старым вождем не настало, но и не упускал возможности повысить собственный престиж среди мужчин, умело потакая их тайным желаниям и запрещенным прихотям.  И, видя, что влияние соперника на соплеменников неумолимо растет, Хотонг не мог ничему воспрепятствовать.  Ему оставался единственный выход из создавшегося катастрофического положения: попытаться восстановить пошатнувшуюся репутацию в честном поединке с соперником, либо погибнуть в том же бою.  Старый вождь прекрасно понимал: едва завершится праздник, схватки не избежать, и торопил время, желая поскорее покончить с неприятным делом.  Импульсивные от природы, калимпонги не умели ждать, и он тоже не составлял исключения.  Но испортить предстоящее торжество зрелищем кровавого побоища не решился бы никто из нетерпеливых противников.

                Х                Х                Х

  Праздничное утро выдалось непривычно тихим и пасмурным.  Жемчужно - серые облака затянули ярко голубое небо Тикуреи, и слабые лучи дневного светила еле пробивались сквозь плотную их завесу.  Обычно калимпонги инстинктивно выбирали для торжеств ясные солнечные деньки, поскольку брачный гон – праздник сам по себе радостный, суливший впереди новые неизведанные наслаждения не только мужчинам, но и женщинам.  Кое-кто роптал, не видя в небе привычного светила, находя в том нехорошие предзнаменования для предстоящего события, но шаман заупрямился, не желая назначать другой день.

- Плохая примета.  Еще хуже, чем отсутствие светила.  Духи останутся недовольны, ведь они тоже настроились сегодня повеселиться, - исчерпывающе объяснил он, когда Хотонг возражал, пытаясь если не отменить, то хотя бы отсрочить торжество.

  В пасмурный день даже праздничное убранство  будущих новобрачных смотрелось уныло.  Гнетущая тишина нависла над поляной, где племя собралось на краю леса перед началом действа.  Новую площадку для костра расчистили заранее.   Молодые мужчины собрали большую кучу хвороста и сухих веток, сделав основательный запас топлива, чтобы всю ночь жечь костер непрерывно.  Женщины и дети приготовили мелкие и средние камни, служившие жеребьевкой.

  Обряд не отличался большой оригинальностью, а был, скорее, примитивным.  В те времена, когда особей женского пола считалось в избытке, каждый самец брал из кучи камень и кидал его в толпу невест, стараясь попасть в заранее намеченную.  Здесь тоже имелись годами выработанные тонкости.  Иногда мужчина  договаривался с понравившейся женщиной, и та ловила брошенный в нее камень.  Также самка могла исхитриться и перехватить жребий желанного  мужчины, направленный в другую.  Пускались на хитрости и самцы, когда хотели взять самку силой.  Для этого ее сначала требовалось оглушить тем же камнем, чтобы она не успела удрать, если не хочет принадлежать выбравшему ее самцу.  Бегство не возбранялось, также как и игра в догонялки, когда мужчина целеустремленно отлавливал убегавшую от него самку и силой притаскивал в становище.  Игра шла с переменным успехом и считалась увлекательным зрелищем.
 
  Правда, не обходилось без трагедий.  Случалось, сильно брошенным камнем мужчина убивал намеченную в подруги женщину.  Тогда на другой день совершался погребальный обряд у нового костра.  Как только пары распределялись, наступала очередь шамана.  Разжигали огромный костер, выносили большую бочку с вином или, как называл его Ошкуй, священным зельем (придуманное им самим нововведение), и начиналось настоящее веселье.

  Сценарий потребления одуряющего напитка укоренился в племени после того, как ему удалось выкрасть секрет приготовления винного спирта у тикурейских монахов, оказавшихся настолько неосторожными, что готовили свои лекарства в присутствии калимпонгов.  Обычно Ошкуй сам заквашивал бочки.  До очередного праздника зелье настаивалось, и к нему никто не имел права прикоснуться.  Кроме его самого, но соплеменникам о том знать вовсе необязательно.

  Шаман придирчиво следил за ночным светилом, и едва оно совершало оборот до полного круга, зелье считалось готовым и дожидалось ближайшего торжества, по которому его следовало выпить. Как правило, праздник находился в ближайшие дни, вино весело выпивалось и заквашивалось снова.  Для брачных игрищ Ошкуй не поленился заготовить несколько бочек, так как торжество предстояло грандиозное.  В завершение церемонии бракосочетания шаман выбирал девушку, самую молоденькую из всех представленных ему новобрачных и обязательно прежде нетронутую мужчиной.  Несомненно, старый плут понимал толк в женщинах.

  Несмотря на пасмурную погоду,  действо разворачивалось своим чередом, сегодня с той только разницей, что право кидать камни получили женщины, и это их очень развеселило.  Самок оказалось слишком мало, и бросать им приходилось не по одному разу.  Совершая великолепные прыжки, самцы перехватывали булыжники на лету и с возбужденными возгласами окружали выбравших их женщин.  Радостный визг и громкие вопли не смолкали ни на мгновение.

  Неподалеку от места действия сгрудились молоденькие самочки, которым Хотонг запретил участвовать в играх.  Бурное веселье взрослых вызывало в них жгучую зависть, и многие последними словами ругали вождя, лишившего их законного развлечения.  Неожиданно от толпы женихов отделился Скарон и, красуясь перед соплеменниками, демонстрируя мускулы и чисто вылизанный круп, медленно прошелся по кругу.

- А ты чего?  Вернись на место, сейчас Хийла камень кидать будет, - набросился на него Ошкуй.

- А я, может, не хочу, чтобы в меня кидали.  Не нужна мне твоя Хийла, она десять раз рожала, вон брюхо до колен обвисло.  Сам желаю выбирать.  Мужчина я или нет?

  И Скарон, выпятив грудь, с вызовом посмотрел в сторону вождя.

- Хочешь – кидай, - охотно разрешил шаман.

- А вождь не возражает? – насмешливо покосился Скарон.

  Хотонг замялся.  Вообще-то, если делать, то по одному установленному порядку, но вступать в новый конфликт в разгар праздника не хотелось.  Будет и другое время.

- Ладно, пусть кидает.

  Скарон взял камень, долго примеривался и, оценивая потенциальных невест, откровенно рисовался.  Женщины насторожились.  Скарон нравился многим, но побаивались его дурного нрава.  А тот обошел стороной толпу невест и направился дальше и, лишь поравнявшись с кучкой малолеток, ловко швырнул свой булыжник.  От неожиданности девчонки рассыпались в  разные стороны, а торжествующий Скарон, по-прежнему вызывающе поглядывая на вождя, направился к оглушенной и обмершей от страха Хонге и схватил ее за шкирку.

- Вот моя невеста.  А других женихов станем выбирать вместе.  Если девчонка не справится, я подскажу.

- Не положено! – чувствуя,  как на глазах рушится  запрет, взревел Хотонг.

- Положено!  Положено!  Девчонка рада - радёшенька, или сам не видишь? – завопил Ошкуй.

  Хонга в ужасе рванулась.  Сейчас она желала лишь одного – показать Хотонгу, что согласна с ним, а не с Ошкуем и Скароном.  Отвлекшись, непрошенный жених ослабил хватку и, воспользовавшись этим, девчонка выскользнула и бросилась в лес.  За ее спиной шумели возбужденные конфликтом калимпонги, но она уже не видела и не слышала, чем закончилось дело.
  Затерявшись в чаще, беглянка исчезла, а посрамленному претенденту в женихи пришлось возвратиться  и снова занять место в толпе мужчин.  Свадебные игры продолжались, и когда разожгли наконец костер, старая Гугна долго бродила среди танцующих в поисках пропавшей внучки.  В эту ночь Хонга так и не вернулась.

  А празднество между тем продолжалось, и никто не вспоминал о пропавшей девчонке.  Из хижины шамана принесли выдолбленные из колод бочки с зельем, и Ошкуй собственноручно сорвал сначала деревянные крышки, а потом сплетенные из травы циновки.  Напиток получился на удивление крепким, и все быстро захмелели.

- Боюсь, тикурейским проповедникам наше сегодняшнее безобразие не понравится, - едва пригубив кружку, пробормотал Хотонг.

  Почему-то в этот вечер ему не хотелось пить.

- Неправда, все сделано в соответствии с тикурейскими законами, - заплетающимся языком сердито возразил шаман. – Мы голосовали?  Голосовали! Женщины выбирали?  Выбирали.  Даже нахальной девчонке дали удрать, не отхлестали хворостиной.  Так чего ж ты еще хочешь?  Малявки вон в голос воют, на кой им нужен твой запрет?  Чего ты, спросить тебя, добился?  Только себе навредил, Хотонг!

  Вождь угрюмо молчал, невидящим взглядом провожая каждую из проносившихся мимо в танце женщин.  Сегодня они не отставали от мужчин в усиленном потреблении винного зелья, и скоро многие из них уже беспомощно валялись вокруг костра в крайней степени опьянения.  Остальные, выдержавшие первый натиск хмеля, во главе с шаманом продолжали плясать.  Всем телом извиваясь по земле, с головы до ног обвешанный красными тряпками, Ошкуй почти сливался с длинными языками пламени. Подобно им гибко клонясь в разные стороны, словно тонкое деревце под резкими порывами грозового ветра, стонал и вскрикивал в экстазе, а под конец впал в свирепый раж, завершившийся судорогами с пеной изо рта.  Оставшиеся танцевали на последнем издыхании, и никто не смел перейти к главному, до тех пор, пока шаман не выберет себе наложницу.

  Наконец Ошкуй очнулся от священного обморока, но продолжал лежать неподвижно, широко открытыми глазами вперившись в непроницаемо черное ночное небо над головой, будто намереваясь прочесть там ответы на волнующие соплеменников неразрешимые вопросы.  Калимпонги в буйном вихре кружились возле него, наверно, отождествляя своего шамана с огромным пылающим костром, в котором на протяжении всей ночи поддерживали жаркое пламя, непрерывно подбрасывая загодя приготовленные хворост и сучья.

  Спустя некоторое время Ошкуй поднялся на ноги – растрепанный, опухший, весь перепачканный землей и травой.  Дрожащей рукой поманил самую молодую, едва державшуюся на ногах от усталости и выпитого вина девушку, и когда та, засмущавшись, приблизилась, цепко схватил ее за руку и, подобно дикому зверю, уволок в темноту, а выигравшие ее мужчины заговорщицки переглянулись.  Калимпонги испустили дружный радостный рев: заключительное действие шамана означало сигнал к завершению празднества и позволяло приступить непосредственно к удовольствиям.

  … В эту ночь многие легкомысленные самки жестоко расплатились за новое интересное развлечение.  До утра отовсюду доносились разноголосые вопли и шум нечестивого гульбища.  И всю ночь старый вождь не сомкнул глаз.  Сегодня он не пожелал воспользоваться  правом присоединиться в любовных утехах к любой паре, которая приглянется, либо ко всем по очереди, смотря по собственному желанию и возможностям.  Впрочем, и пар как таковых  не существовало.  В племени творилось нечто, не укладывающееся ни в какие установленные прежде рамки и понятия.  И Хотонг переживал, предчувствуя большую беду, раздираемый в душе противоречиями и мучаясь сознанием собственного бессилия.  Понимая, что где-то допустил ошибку,  не мог сообразить, когда и как его провели, точно глупую девчонку.  И сознание непоправимости этой ошибки мучило Хотонга, не давая ему успокоиться и уснуть.  Разъедавшая сердце нестерпимая тревога заставляла его метаться взад - вперёд по поляне, не замечая наблюдавшей из-за толстого ствола старой Гугны.  А та, не отрываясь, смотрела на посрамленного вождя, и из ее покрасневших от дыма и горя глаз с давно вылезшими ресницами и выцветшими зрачками безмолвно катились горькие слёзы.

  Между тем рассвет приближался.  Нежно розовое у горизонта предутреннее небо готовилось к встрече светила и нового дня.  За ночь вчерашние облака бесследно исчезли, и все приметы предвещали по-весеннему ясный безмятежный день.  В короткое время между уходом ночи и приближением утра воздух на равнинах кажется прозрачным, насыщенным лёекими пузырьками  и едва заметными тенями, которые калимпонги считают душами умерших, возвращающимися назад в Подземное Царство.   Они выходят оттуда, чтобы  во мраке ночи бродить по поверхности земли, нашептывать живущим неожиданные и непонятные, а оттого опасные мысли и чувства, связанные с сонными видениями, с легкостью забывающиеся после пробуждения.  В это короткое предрассветное время, по мнению полулюдей, способны совершаться всяческие чудеса.

  Невидящим взглядом смотрел старый вождь на мелькавшие повсюду тени.  Крики из хижин давно стихли, уставшее племя спало, но Хотонг и не помышлял, чтобы улечься самому.  Не уходила от погасшего кострища и Гугна.  Незаметно она выбралась из укрытия и пристроилась чуть позади вождя, нерешительно открывая рот в попытке задать некий интересующий вопрос, но каждый раз прикрывала сухие сморщенные губы ладонью, не осмеливаясь высказать вслух то, что так ее мучило.  Но в один из моментов, когда вождь слишком шумно и глубоко вздохнул, подползла и робко тронула его за плечо.  Вздрогнув всем телом, Хотонг обернулся.

- А-а, это ты?  Чего не спишь, старуха?  Или дрянные мысли тоже не дают тебе покоя?

- Не дают, ох и не дают! – закачала трясущейся головой Гугна. - Берегись шамана и Скарона, вождь, я видела и слышала не раз,  как они прячутся по кустам и сговариваются против тебя.

 - Сам знаю, - проворчал Хотонг.

- Держись, вождь! – в немыслимом приступе храбрости хватая его за плечо, горячо зашептала старуха. – Держись, не поддавайся злодеям.  Чует моя утроба, погубит Скарон племя, как только дорвется до власти, и проклятый Ошкуй будет рад ему помочь, потому как сам черная душа.  Собственное брюхо им дороже всех нас.

  Хотонг низко опустил отяжелевшую голову.  Всё сказанное было истинной правдой, и сам он не раз думал о том же долгими бессонными ночами.  Бабка еще что-то бормотала, но вождь снова погрузился в свои мрачные думы, и ничто не могло вывести его из состояния болезненного оцепенения.

  Начинало рассветать.  Край неба на востоке из нежно розового превратился в интенсивно желтый, готовый дать дорогу восходящему светилу.  Сизая роса густо подернула траву и нижние листья кустов по периметру вытоптанного копытами калимпонгов широкого грязного круга.

   Занималась алая утренняя заря…