Великий поход, главы 5, 6, Лина Бендера

                Глава 5.
                Опасный конфликт.

                Х                Х                Х

  Первые дни лета принесли племени калимпонгов новые непредвиденные заботы.  Непонятный недуг, непохожий ни на одно известное полулюдям недомогание, в том числе и печально знаменитую болотную лихорадку, унес жизни пяти еще совсем юных женщин.  Шаман долго осматривал тела погибших, но вопреки обыкновению так и не сумел определить причину болезни.  Это не на шутку взволновало всех.  Становище гудело от взволнованных разговоров.

  За прошедшие после брачных игрищ несколько дней разногласия между старым вождем и его молодым соперником переросли в открытую вражду.  Невольно и племя разделилось на два лагеря: сторонников Хотонга (их было меньшинство), и большинство тех, кто явно или тайно симпатизировал Скарону.  Даже то, что зловещие предсказания старого вождя с устрашающей закономерностью стали сбываться, отнюдь не прибавило ему популярности.  Скорее, наоборот.  Калимпонги склонялись обвинить Хотонга в том, что своим поганым языком он накликал новую беду.  Не сыскав  очевидной и вещественной причины гибели женщин, шаман Ошкуй объяснил недуг насланными недоброжелателями злыми чарами.  Прямо не говорили, но втихомолку многие считали виновником Хотонга,  предвосхитившего печальную участь молодых женщин.  Страсти, сама того не желая, подогревала старая Гугна, громко ревевшая и рвавшая седую гриву на голове, оплакивая потерявшуюся внучку.  Несколько мужчин ходили в лес искать маленькую Хонгу, но таки и не нашли.  Отцы умерших девушек роптали, обвиняя Хотонга в злом умысле.  Появляясь то тут, то там, Ошкуй умело подогревал страсти и, переходя от одной кучки собравшихся к другой, к третьей сеял везде смуту и панику.

  Сегодняшний день снова выдался редкостно пасмурным для весны, давно пришедшей на равнины.  Лето упорно сопротивлялось, не желая целиком вступать в свои права.  Дни вставали интенсивно багровые, зловещие и с самого утра затягивались мутной белесой дымкой, сквозь которую едва пробивались скудные лучи нежаркого светила.  Лишь к вечеру прояснялось, и день угасал в полной красе, сверкая всеми цветами умирающей предзакатной радуги, вызывая в смятенных душах встревоженных полулюдей смутное чувство щемящей тоски.

  Как только дневное светило спустилось за линию горизонта, калимпонги разожгли большой костер, и шаман принялся плясать вокруг него, а соплеменники в почтительном молчании сидели в некотором отдалении, терпеливо ожидая, когда Ошкуй объявит выводы, подсказанные ему Духами Подземелья.  А до того никто не смел вымолвить ни слова, и в тишине слышались лишь громкой треск дров в огне да хриплые выкрики шамана.  Прошло немало времени, прежде чем, наплясавшись до изнеможения, Ошкуй упал на вытоптанную копытами землю и долго валялся так неподвижно, со стороны похожий на бесформенную груду сухой травы.  А когда встал, взоры всех присутствующих жадно устремились в его сторону.  Медленно ковыляя на сбитых в кровь копытах, Ошкуй обошел круг, остановился напротив старого вождя и ткнул в него пальцем.

- Виноват вот он!

  От неожиданности Хотонг вздрогнул и уставился на обвинителя круглыми удивленными глазами.

- Я не понял.  А ну, объясни!

- Ты сказал, что женщины умрут, они и умерли.

- Это неудивительно.  Вы их, бедных, замучили, - отрезал Хотонг.

- Все женщины дарят мужчинам наслаждение, и никто никогда от этого не умирал.  Твой поганый язык заставил их протянуть копыта.

- Не ври, шаман!  Так не бывает! – угрожающе проревел Хотонг.

- Бывает.  Спроси у тикурейцев.  У них это называется колдовством.

- Не тычь мне в морду тикурейскими обычаями, ты, шаман!  Клянусь потрохами, ты наврал больше половины.  Вот приедет проповедник, у него и спросим, как следует толковать их законы, - рявкнул Хотонг.

- Нет, не выйдет, вождь, - вкрадчиво заговорил шаман. – Мы сами будем решать свои проблемы, а не дожидаться тикурейских проповедников.  Пока они там приедут, здесь у нас озеро высохнет.

- Так кто из нас попирает тикурейские обычаи, а?  Или когда тебе выгодно, то ты призываешь их в свидетели, а когда не нужно, готов с навозом смешать?!

  Хотонг мощной грудью надвинулся на худосочного шамана и едва не опрокинул его навзничь.  Племя возмущенно зашумело.

- Врешь ты все, шаман!  Перед всем племенем говорю тебе – врешь!

  Откуда-то из задних рядов вдруг вылетел камень и больно ударил старого вождя в плечо.

- Эй, кто там прячется за чужими спинами?  А ну, выходи сюда, чеши кулаки, становись морда к морде, - заревел Хотонг, взрывая копытами землю.

- Я здесь, - растолкав брешь в круге, на середину выскочил Скарон. – Не я кидал в тебя камень, но буду с тобой бороться.

- Я ожидал этого, - согласился Хотонг.

- Побежденный должен будет умереть, - вмешался шаман, - и пусть он станет искупительной жертвой Духам Подземелья, чтобы те спасли нас от злой погибели.

- Пусть так! – в один голос рявкнули Хотонг и Скарон, но в последний момент старый вождь не удержался от вопроса:
- И где это ты видел, шаман, чтобы Духи Подземелья принимали человеческие жертвы?

- А вот посмотрим, примут они или не примут.  Может, в последнее время у них вкусы изменились, - быстро вывернулся находчивый Ошкуй.

- Начинайте!  Начинайте! – подпрыгивая от нетерпения, вопили раззадорившиеся калимпонги.

  Они быстро расступились, образовав широкий ровный круг, в котором старый вождь и новый претендент на его булаву схватились врукопашную, пытаясь повалить друг друга.  Если бы одному из них это удалось, единоборство могло считаться благополучно завершенным.  В обычных случаях посрамленный соперник имел право беспрепятственно удалиться из племени и либо умереть в одиночестве в лесу или на равнинах, либо основать новое становище, если кому-то из приверженных ему соплеменников захочется уйти вместе с ним.  Последнее случалось редко.  Во все времена побежденных нигде не жаловали.

  Долго длилось единоборство, и никто из соперников не желал поддаваться.  Скарон был молод и полон сил, но и старый вождь обладал высоким ростом и необычайной выносливостью.  Мускулы вздувались на руках, копыта без толку взрывали землю и наконец, разорвав живую цепь, оба вывалились за пределы круга.  На том первый раунд битвы мог считаться законченным.  Победа не досталась никому.

  Возбуждённые зрелищем, калимпонги громко переговаривались, кое-где снова вспыхивали ссоры и потасовки.  Подавляющее большинство сторонников Скарона теснили малочисленную группу соперника.  Первая его победа на совете и последовавшие затем изменения в брачных играх разожгли грубые чувственные желания мужчин, и в данной ситуации невероятным образом так скоро сбывшееся предупреждение Хотонга посеяло в племени настороженность и недоверие к тому, кто обладал длинным и поганым языком.  Калимпонги были чрезвычайно суеверны.  Многие всерьез полагали, что правление Хотонга изжило себя, и с воцарением нового молодого вождя в племени настанут благополучие и процветание.

- Продолжаем, - пронзительно объявил Ошкуй, и по его знаку сломавшийся круг снова восстановился.

  Женщин к зрелищу не допустили, но, презрев правила и приличия, они нелегально попрятались по кустам и настороженно наблюдали оттуда за происходящим, шепотом обмениваясь мнениями.  Среди самок расклад симпатий был несколько иным, чем у мужчин, особенно после недавних брачных игрищ, наглядно показавших всем, что такое есть начало правления Скарона.  Большинство самок болело за Хотонга, за исключением разве глупой девчонки Халны, обиженной на него за то, что не удалось раньше времени приобщиться к взрослым отношениям.  Слабый пол уважал старого вождя за мягкость и обходительность с подругами, за доброе отношение ко всем детям без исключения.  Не выбирая выражений, старая Гугна тихо, но зло ругала Скарона.

- Кляни его, бабка, кляни, пускай он копыто подвернет, - шептала Хугва, в прошлом году бывшая подругой Скарона, и весь тот год с нее не сходили следы побоев, а первый ее детеныш родился мертвым.

- Это он, поганец, сгубил мою внучку, чтоб ему всю жизнь солому вместо травы трескать.  Растащили теперь дикие звери где-нибудь в лесу ее косточки, - роняя из красных, без ресниц, глаз скупые горькие слезы, бормотала старуха.

- Убить бы его совсем, - с нескрываемой ненавистью прошипела Хугва.

- Наоборот, пусть Скарон вождем станет… - вякнула было Хална.

  Хугва развернулась и длинной костистой рукой отвесила девчонке хорошую затрещину, заставив ее проглотить язык и втянуть голову в плечи.

- Самец – он что?  Ему только женщину подавай, а каково ей при этом, его не волнует, - в который раз брюзжала свое Гугна, но на нее сердито цыкнули.

  Начиналось второе действие.

  Хотонг и Скарон взяли в руки дубины и снова встали напротив друг друга.  Сделанное из корневища прочного дерева, такое оружие, зажатое в кулаке способно раскроить голову противника словно яйцо.

- Поше-ол! – визгливо завопил шаман, от нетерпения приплясывая на месте, и соперники сошлись в жестокой схватке.

  С переменным успехом бой продолжался до полуночи.  Скарон намеренно тянул время, ожидая, что более старый противник скоро выдохнется, но для своего возраста Хотонг держался на удивление крепко, умело отражая все выпады Скарона.  Пока он оборонялся, а не наступал, с умом экономя силы.  Зрители стояли широким кругом, подбадривая бойцов криками, и когда те приближались к контрольной черте, готовые выйти за пределы круга, разражались громкими приветственными воплями.

   Вдруг в один из таких критических моментов копыто Скарона попало в выбоину и подвернулось.  Оступившись, он упал на одно колено и с большим трудом сумел отразить направленный ему в голову удар старого вождя.  Ему удалось подняться и выправиться, но травма давала знать, когда приходилось наступать на больную ногу.

  Но и Хотонг тоже выдохся.  Бой шел с переменным успехом.  То Хотонг устремлялся вперед, то Скарон прижимал вождя к границе круга и пытался вышибить в толпу – это тоже считалось концом состязаний.  Не оставалось сомнений, что ни тот, ни другой не дадут себя запросто убить, и потому совершенно непонятным было намерение шамана принести в жертву Духам проигравшего.  Больное копыто Скарона часто подворачивалось и, в очередной раз оступившись, он тяжело рухнул на утоптанную площадку круга, потянув за собой Хотонга, и оба не смогли подняться.

- Ничья!  Ничья!  Ничья! –  заревели калимпонги.

- Ничья, - постояв над распластанными бойцами и убедившись, что ни у кого из них нет сил добить соперника, без всякого удовольствия подтвердил шаман.

- Вообще-то Скарон упал первым, - ворчливо начал было Чунг, но его проигнорировали.

  Соперники уже не лежали, а сидели, ощупывая полученные в драке синяки и шишки.  Наконец Хотонг враскорячку поднялся с земли.  Вслед за ним потянулся Скарон.

- Ну вот, - тяжело дыша, проговорил вождь. – Ну вот!  А теперь слушайте, что я скажу.  Всех женщин сегодня же отпустить.  Пускай возвращаются по своим хижинам.  Потребности будем справлять в порядке очереди и по желанию самок.  А ты пошел вон, - и он ударом копыта вышиб соперника из круга.

  Всхрапнув от стыда и срама, Скарон мгновенно замешался в толпе.

- Ну-ну…  Ну-ну… - озадаченно пробормотал Ошкуй.

  Калимпонги откликнулись сдержанным гулом.  Хотонг не посрамил личного авторитета, а победителю перечить не полагалось.  Кучка сторонников старого вождя на глазах увеличивалась – калимпонги не любили проигравших.  Но азартнее всех выражали радость женщины.  Они так оглушительно визжали, и громче всех – старая Гугна с длинноногой Хугвой, - что Хотонг не выдержал, зажал ладонями уши и ретировался с поля брани.

  Несмотря на полную и неоспоримую победу на душе у него было муторно.  Умом он прекрасно понимал, что тот сиюминутный выход, придуманный меньше всего радевшими об интересах племени Ошкуем и Скароном лишь ускорит вымирание несчастных калимпонгов, и не успеет закончиться лето, как они останутся вообще без женщин, если только не наловят себе вонючих самок мегалонгов, чтобы вместе с ними окончательно оскотиниться и озвериться.  И напрасно шаман танцует свои ритуальные танцы, давно потерявшие всякий смысл, а возможно, и никогда его не имевший.  Напрасно просит Духов Подземелья у пылающего костра.  Нельзя обмануть тикурейского бога, который сильнее всех духов, и земных, и небесных.  И за то, что в племени порушили узаконенные проповедниками порядки, калимпонгов ждет страшное наказание.  При мысли об этом сердце старого вождя сжималось от дурных предчувствий.  Он порывался куда-то бежать, что-то делать, объяснить соплеменникам нависшую над их глупыми головами смертельную угрозу…  но не мог пошевелиться.  Копыта его словно вросли в землю, колени мелко дрожали, и старый вождь не чувствовал боли от полученных в поединке ран.  Обхватив руками гудевшую от напряжения голову, Хотонг бесцельно топтался на месте и усиленно теребил пальцами густую седеющую гриву, как будто это могло помочь ему думать…


                Глава  6.
                Приют благолепия.

                Х                Х                Х

  … Хонга бежала.  Задыхаясь, мчалась по равнине, постанывая от колющей боли в боку и через каждые несколько шагов оглядывалась назад.  Сначала ей казалось, будто Скарон гонится по пятам, и она хотела выйти из леса с обратной стороны становища, а потом спрятаться в хижине бабки, но заплуталась и долго блуждала в чаще, пока не вышла на равнину.  Широкая и бескрайняя, она простиралась вдаль, насколько хватал глаз, и не было возможности найти дорогу к родной стоянке.  От быстрого бега ей захотелось пить, но источников по пути не попадалось.  После обильных весенних дождей равнина покрылась  мягким ковром растительности, на котором буйно пестрели красные, белые и фиолетовые цветы.  Сообразив, что за ней давно никто не гонится, Хонга опустилась на колени и принялась выискивать и жевать съедобные растения.  Сока, содержавшегося в мясистых стеблях, хватило, чтобы утолить первую жажду.

   Дальше Хонга пошла уже спокойнее, внимательно осматриваясь по сторонам и с тревогой соображая, что делать дальше.  Равнина казалась совершенно нехоженой, но все же через некоторое время она набрела на хорошо наезженную колею и по некоторым неуловимым признакам догадалась, что дорогой пользуются тикурейские проповедники.  А раз так, то где-то должны тянуться от неёеответвления, ведущие к другим становищам калимпонгов.  Можно, конечно, пойти по колеям и прибиться к какому-нибудь племени, где дождаться приезда проповедника, а тот проводит ее к своим, но прежде женщины всласть поглумятся над приблудной в своем стаде, как это всегда бывает, когда встречают непрошенного гостя.  Она помнила намерение Ошкуя принести жертву Духам, и невольно поежилась.  Кто знает, не найдется ли в другом племени такой же расторопный шаман, который решит сделать и с ней то же самое?  Вот разве попросить защиты у тикурейцев…  А ведь это мысль!

  Придумав выход, Хонга оживилась.  Почему бы и вправду не обратиться к монахам Тикуреи?  Возмжно, узнав о творящихся в племени вождя Хотонга безобразиях, проповедники применят власть и разберутся с его врагами.  Каким образом монахи станут применять власть к Ошкую и Скарону, девочка не знала, но очень хотела помочь Хотонгу.  Она так сильно этого желала, что, потребуй обстоятельства, могла бы обратиться за помощью даже к мегалонгам.  Беда, что жалкие звероподобные ничего не смыслят ни в грехе, ни в благочестии.

  Опустившись на четвереньки, Хонга осматривала и вынюхивала дорогу, пока наверняка не убедилась, что тикурейцы недавно здесь проезжали.  Девочка отчетливо различала тонкий мускусный запах лап ловов и резкий дух колесной мази, которой тикурейцы смазывают колесницы.  Всякий калимпонг знал, что проповедники приезжают со стороны восхода дневного светила и, задрав голову, Хонга воззрилась в небо, пытаясь определить, в какую сторону оно станет склоняться к вечеру.  Но как назло стоял жаркий полдень, и ослепительно желтый огненный шар висел в самом центре голубого неба.

- Ну, что тут будешь делать? – огорченно пробормотала Хонга и решила ждать, когда светило скатится к закату и по нему определить нужное направление до города.

  Улегшись в колее и спрятав голову в высокой траве на обочине, от пережитых волнений и усталости девочка задремала.

  Долго ли, мало ли она спала, но пробуждение оказалось волнующим.  Стук колес, громкой звериный рев оглушили ее и, открыв глаза, увидела над собой оскаленные пасти огромных волосатых ловов.  Со страху ей показалось, будто зверей набежало несколько штук, хотя их было два.  Обычно тикурейцы отлавливали их и запрягали в колесницы парами – так, как они бродят в лесах и по равнинам, то есть самца и самку.  Ловы топтались на месте и протестующе ревели, не желая переступать через человекообразное существо. Бородатые тикурейцы слезли с коляски и подняли обомлевшую от ужаса девочку.

- Ой, Рагван-оби, - пробормотала Хонга, сразу узнавшая старшего проповедника.

  Второй был монах, всегда сопровождавший жреца в странствиях по равнинам, и звали его Фалви.  Калимпонги имели изумительную память на имена и лица.

- Откуда ты, бедный ребёнок? – удивленно спросил Рагван-оби, жестом успокаивая зверей.

- Святые Небеса, да она голая!  Опять эти глупцы разбазарили одежду, - скорбно покачал головой монах.

  Наклонившись, порылся где-то под сиденьями и вытащил длинную темную накидку, нечто вроде женского монашеского платья без отделок и украшений
.
- Надень его, деточка.  Стыдно же, пойми, ходить совершенно нагой.

- А мне не стыдно.  У нас все так гуляют, - проворчала себе под нос Хонга, но, тем не менее, безропотно напялила на себя предложенное одеяние.

  Тикурейцев полагалось слушаться, это было у нее в крови.  И старая мудрая бабка говорила, что у них всемогущий Бог на Небесах, а не под землей и, собравшись к ним в гости, приходится соблюдать правила приличия.  А в Тикурее, девочка точно знала, женщины не ходят без одежды.  Освоившись в присутствии проповедников, она  взахлеб принялась выкладывать последние новости.

- Подожди, подожди, не так быстро, - остановил её Рагван-оби. – Что там ваш Скарон?  И почему Ошкуй ссылается на нас, творя безобразия?

- Они сказали, будто Хотонг этот, как его… дик-та-тор, и лишает их положенных наслаждений.  А сам принуждает нас ко всяким мерзостям и настроил против вождя все племя.

- Что ты имеешь в виду под словом «мерзости»?

- А это самое!  Наслаждения у нас все любят, но куча мужчин на одну женщину много, копытами затопчут.  Разве не мерзость? - фыркнула Хонга.

- Нет, это уже слишком! – ахнул монах Фалви.

- Скарону ничего не слишком, он даже тикурейского Бога не боится, - наябедничала Хонга.

- М-да…  Тут что-то новое.  Интересный субъект этот ваш Ошкуй, - удивленно протянул Рагван-оби.

  Он не ожидал, что невежественный на первый взгляд калимпонг побьет мудрых тикурейцев их же оружием.  Обычно полулюди строили быт примитивно, не вдаваясь в сложности взаимоотношений, свойственные цивилизованным людям.

- Так вы дадите по башке шаману?  И Скарону тоже? – умильно заглядывая монахам в глаза, спрашивала Хонга.

  Те не могли сдержать улыбок.  Посадив маленькую самочку калимпонга в коляску, старший монах тронул ловов.

- А куда мы едем? – очутившись в безопасности, с интересом спросила девочка.

- Сначала погостишь у нас в городе, а потом отвезем тебя в племя.

- Но как же Скарон?

- Скарон угомонится.

- Ага, угомонился!  Он ведь метит на место Хотонга, и шаман ему помогает.  Потому они и придумали паскудную штуку с нашими женщинами.  Нужно же им расположить к себе всех мужчин.

- А ты часом не ошиблась, малышка?  Ваших женщин, скажем так, обижают мужчины, и от этого они умирают? – деликатно поинтересовался Рагван-оби.

- Обижают! – снова презрительно фыркнула Хонга. - Мегалонги не обращаются так со своими лохматыми самками, как эта тварь Скарон поступил с нами!

  Она долго рассказывала об установленных Ошкуем новых порядках и произволе Скарона, но потом, как было свойственно полулюдям, резко перескочила на другое.

- Скажите, а когда вы разделаетесь с Ошкуем и Скароном, мне можно будет стать подругой Хотонга?

- Что за странное желание? - покачал головой Рагван-оби. – Хотонг старый вождь, я помню его столько, сколько работаю на равнинах, а ты, малышка, когда родилась?  Ну вот!  Разве в племени нет молодых калимпонгов?

- Есть.  Но мне они не нужны, - топнула копытцем Хонга.

 - Не положено.  У старого вождя должна быть жена, - строго сказал монах.

- Его подруга погибла во время последнего перехода.  Так можно мне?

  Хонга всерьез считала, будто тикурейские проповедники всесильны в решении любого вопроса.

- Мы поговорим об этом после, малышка, - Рагван-оби ласково погладил ее по спутанной гриве волос. – А теперь смотри, мы приехали.

  Подняв уныло опущенную голову, девочка совсем близко увидела златоглавые купола храмов с высокими острыми шпилями, увенчанными крестообразными символами святой тикурейской веры и громко ахнула от восхищения.  Яркие лучи дневного светила радужными бликами переливались в сверкающей позолоте куполов, отражались в многочисленных стеклянных вкраплениях на крышах жилых домов, отчего длинные стрельчатые блики играли в воздухе, то прорезая ясное голубое небо, то теряясь в зеленом ковре травы на равнине.  Тикурейцы любили и умели украшать свои жилища, и не было равных талантам их мастеров.

- Ой, как сверкает! – вскрикнула Хонга, невольно закрывая руками лицо, но тотчас же приоткрыла один глаз и высунулась наружу. – А что вон там такое белое, высокое?

- Это горы, деточка.  Мы любуемся ими издали, там очень холодно и опасно.

   Колесница почти подъехала к главным воротам, и уже можно было разглядеть четверых стражников в карауле.  Вооруженные длинными копьями и дубинами, они носили короткие, темного цвета накидки с заправленными в голенища сапог штанами.  Окружавшая город стена казалась скорее декоративной, чем выстроенной для защиты, также как доспехи охранников нельзя было назвать серьезным оружием, разве им можно отогнать случайно приблудившегося с равнин копытного зверя.  Но тикурейцы не имели врагов и не испытывали нужды воевать.  Стены также ослепительно сверкали, красиво отделанные по кромке стеклянным орнаментом.  Любопытство маленькой гостьи граничило с детской непосредственностью.  Обилие новых впечатлений заставило забыть о прежних злоключениях.  Приплясывая от нетерпения, она вытягивала шею далеко вперед, стараясь увидеть как можно больше.

- Не торопись, в свое время все узнаешь, - опасаясь, как бы девчонка не вывалилась из коляски, осаживал ее Рагван-оби.

  Приблизившись к воротам, ловы сбавили шаг и, не приближаясь к охране, остановились.  Проповедников знали в лицо и пропустили без возражений.  Вышли проводники ловов и увели распряженных зверей на равнины.  Стражники с интересом поглядывали на странную гостью.  Наверно, в город никогда не привозили живого калимпонга.  Ворота с лязгом захлопнулись за их спинами.  Монахи вели гостью под руки, чтобы ее короткие копыта не разъезжались на вымощенной гладким булыжником мостовой, а та вертела головой и глазела по сторонам, не забывая то и дело задавать вопросы.  Монахи без брезгливости прикасались к маленькому и чумазому, едко пахнувшему звериным потом созданию.   Встречные с интересом, но ненавязчиво рассматривали гостью  и часто дарили ей какое-нибудь лакомство, которое, быстро распробовав на вкус, девчонка моментально совала в рот и проглатывала, не жуя.

  Ее поразили одежды тикурейских женщин – пышные, с обилием складок и рюшей, с множеством подвесных украшений.  Мужчины носили  расшитые позументом кафтаны.  Среди красиво одетой публики встречались облаченные в такие как у проповедников длинные светлые накидки люди.  Это были монахи и служители культов, и от прочих граждан их отличала особенная манера держаться – прямо и со спокойным достоинством.

  Впрочем, не монахи привлекли внимание гостьи.  Вокруг и без них имелось на что поглядеть.  Ни  одному калимпонгу прежде не приходилось бывать в тикурейских поселениях, тем паче в их главном городе.  Не то чтобы власти запрещали вход чужакам, но дикие племена полулюдей старались держаться подальше от цивилизации и неохотно шли на контакт даже с теми проповедниками, которые приезжали к ним в становища.

  Широкие светлые улицы Тикуреи мостились плотно пригнанными крупными гладкими булыжниками, привезёнными с берегов океана торговцами - каменотесами.  Жители носили на ногах легкие пробковые сандалии, а твердые копыта гостьи постоянно скользили на камнях, и она почти висела на руках сопровождающих.  Чем дальше шли, тем больше попадалось монахов.  У каждого на поясах висели чем-то туго набитые сумки.  Рагван-оби объяснил, что служители храмов направляются в окраинные кварталы заниматься благотворительностью и лечением больных.  Несколько раз встречались обычные граждане в черных кафтанах и женщины в невзрачных платьях без украшений.  Когда Хонга поинтересовалась, в чем причина таких особенностей в одежде и почему у облаченных в темное людей пасмурные лица, ей объяснили, что черный цвет означает сорокадневный траур по умершим родственникам.  Почему сорокадневный?  В течение этого времени душа покойного пребывает около близких и смотрит, как они чтут память ушедшего.

- Почему?  Почему?  Почему…

  Вопросы сыпались без конца, проповедники не успевали отвечать.  Потом  внимание маленькой гостьи привлекли торговые прилавки, заваленные всякой всячиной.  Впереди раскинулся богатый базар.  Таких удивительных вещей жительница диких равнин не только никогда в своей коротенькой жизни не видела, но и не предполагала, что они существуют.  Ошеломленный ее взгляд мельком скользнул по предметам одежды и домашнего обихода, пробежался по полкам с едой и прочно застрял на произведениях тикурейских мастеров: ткачей, вышивальщиков, резчиков по дереву, художников по холсту, стеклу, металлу.  Сюжеты, в основном, затрагивали религиозные темы, глубину и тонкости которых Хонга в силу скудного умственного развития понять еще не могла.  Она просто смотрела, любовалась и взвизгивала от восторга, привлекая всеобщее внимание.  Около изделий из сверкающих камней и драгоценных металлов она застыла, как вкопанная, и монахи с большим трудом сдвинули ее с места.  Кто-то из купцов щедрой рукой повесил ей на шею медальон в виде полумесяца с желтым, как лучи дневного светила, камешком посередине, символизирующий единство двух стихий – дня и ночи.  Смысл символики ускользнул, но подарок вызвал очередной прилив бурных эмоций.  Торговые ряды остались позади, а Хонга долго не могла успокоиться.

  Теперь они шли узкими улочками, застроенными одноэтажными жилыми домами, и здесь стали часто попадаться  монастыри и храмы.  Сам по себе главный город Тикуреи казался не слишком обширным.  Всего за полдня его можно было свободно пройти из конца в конец.  Одна, занимавшая большую территорию часть считалась светской, где проживали и простые, и знатные горожане.  Дворец гражданского  правителя Тегурея занимал высокий холм в центральной части города и был виден издалека.  Но и он не затмевал великого множества храмов, вознесшихся в небо сотнями златоглавых куполов.  Легко поддающийся обработке желтый ископаемый металл  благодаря своей красоте использовался исключительно для убранства священных алтарей.  Его так и называли «церковным металлом», и никто больше не имел права им пользоваться.

  Духовенство имело неограниченную власть на Тикурее, но в его безраздельном правлении не было ничего от мракобесия более поздних проявлений.  Наоборот, духовники считались непревзойденными знатоками тайных сил природы, а должность жреца какого-либо культа считалась почетной в любом городском храме и присваивалась за магические знания и заслуги перед обществом.

  Чем дальше проповедники вели гостью, тем больше становилось церквей, и часто встречались на пути их служители.  Длинные бороды на Тикурее носили все мужчины без исключения, но у монахов они казались пышнее и гуще, чем у простых граждан.  Скоро обычных улиц с домами почти не осталось.

- Потерпи немного, скоро придем, - сказал старший проповедник, заметив, что девочка еле ковыляет на нежных копытцах и путается в подоле длинного платья.

  Действительно, скоро проповедники ввели гостью в широкие ворота келейни, принадлежавшей Храму Всех Стихий.  Пожалуй, незнакомому с расположением кварталов посетителю было легко запутаться среди улиц, площадей и переулков, составлявших некие неведомые постороннему конфигурации.  Существовала известная только посвященным и оттого еще более загадочная система расположения города в окрестностях.   Простые тикурейцы свято верили в защитные свойства пентаграмм, хотя никому ни разу не представлялось возможности проверить систему в деле.

- Ну, вот и пришли, - сказал Рагван-оби и толчком открыл дверь кельи.

  В монастырях не признавали замков и запоров.  Такое понятие, как воровство не имело места в лексиконе граждан столицы.

  В комнате не было ничего лишнего, а то, что имелось из обихода стояло и лежало в идеальном порядке, граничащим с аскетизмом.  Обладающим изумительным художественным вкусом тикурейцам не возбранялось изысканно украшать город, свои жилища и храмы, но служители духовенства в повседневной жизни придерживались строгих правил ограничения лишних потребностей.

  Уставшая Хонга с ногами взобралась на топчан и хотела сладко вздремнуть в ожидании, пока принесут ужин, но ту ее внимание привлекло стоявшее на столе странное сооружение, представлявшее собой четырехъярусную стеклянную пирамиду, окантованную серебристым, с чернью, металлом.  Заполненные внутри прозрачной жидкостью чаши пирамиды соединялись друг с другом тонкими ножками, в узкие отверстия которых с различной скоростью падали капли.

- Ой, а э -это что тако-ое? – радостно завопила Хонга и потянулась цапнуть, но Рагван-оби вовремя успел ее перехватить.

-  Нельзя трогать!  Это водяные часы, по ним определяют время.  Вот смотри, - проповедник показал на широкую верхнюю часть пирамиды, - здесь вода отсчитывает мгновения, которых люди почти не замечают.  Вторая колба содержит короткие отрезки времени, составляющие в общей сложности день и ночь.  Дни заключены в третьей части сооружения, и вот эти деления на стекле отмечают равные половинки суток.  Как только вся вода окажется в нижней части колбы, часы механически переворачиваются и начинаются новые сутки.  В башне стоят другие часы, намного больше, они отсчитывают лунные месяцы и полные круги – годы.  При них состоит специальный человек, ведущий учет времени.

- И зачем вам все эти хитрости? – удивилась Хонга. – Вот мы посмотрим на небо и сразу видим, день там или ночь.  А тут  и воду наливай, и склянки переворачивай.  Одна обуза!

  Рагван-оби улыбнулся.  Смышленая девчушка ему понравилась.  У него мелькнула мысль  приобщить самых развитых калимпонгов к человеческому образу жизни, а потом отпустить назад в племена.  Цель такова, чтобы они незаметно, изнутри насаждали  собратьям приобретенные в гостях  полезные навыки.  Конечно, за короткое время, которое проповедники намеревались провести дома до отъезда на равнины, немногого добьешься, но умненькая девочка успеет набраться кое-каких знаний и сумеет  применить их в дальнейшеё жизни на благо родного племени.  Над стоящей идеей следовало подумать всерьез.

  Когда проповедник возвратился из трапезной с мисками еды для гостьи, та уже спала, натянув на голову подол платья и оставив открытыми хвост и ноги.  Калимпонги не знали здорового стыда.  Да что там говорить, вообще никакого!  Удрученно покачав головой, Рагван-оби прикрыл пледом срамную наготу девчонки и распахнул створки окна, выветривая из кельи едкий запах звериного пота.  Девчонка нуждается в хорошей ванне, подумалось ему.  А потом ее нужно передать настоятельнице женских келий для обучения.  А потом…  На потом  Рагван-оби старался не загадывать.   Обстоятельства  покажут, и по ходу событий найдется правильное  решение.

  Но тем не менее мысль об ускоренном очеловечивании калимпонгов путем непосредственного участия в цивилизованной жизни проповеднику очень понравилась…