Однажды преступив черту. Застряла ты в сердце моём

Рисунок художника Валерия Фетисова-Васкецова




      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
   
    "ЗАСТРЯЛА ТЫ В СЕРДЦЕ МОЁМ..."


   Три ночи сряду  бушевала над Тунгуской февральская непогода. Студеный неистовый ветер раскачивал и хлестал друг о друга стволы могучих кедров, стонал и завывал в их мохнатых заиндевелых кронах.     Стены   зимовья     судорожно содрогались и скрипели  от   его  шквалистых  порывов.
   
   В печке-чугунке едва  курился  догорающий огонь.
   
   Антип лежал на нарах, укрывшись облезлой, пропахшей потом и дымом оленьей шкурой. Последние дни он   сильно изнурён  болезнью и  резко ослабел. Страшная телесная худоба, бледно-жёлтое безжизненное лицо, всё обросшее сивыми волосами, глубоко ввалившиеся выцветшие глаза, высохшие губы исказили его облик до неузнаваемости. Нестерпимо ныла, надуваясь пузырем,  болонь в паху. Антип,  корчась от боли, с тяжёлым кряхтением  и стоном  сползал с лежанки и подбрасывал в затухающую печь  последние   занесённые в зимовье  поленья.

    В эту зиму охотиться он   уже   не мог. Выйдя из зимовья  и сделав несколько шагов,  Антип  чувствовал, как нудная боль, словно свинцом,  медленно заполняет всю его грудь, будто обручем сжимает сердце. И чувство страха, жуткого страха неминуемой смерти  охватывало все его существо. Антип   бессильно приваливался спиной к шершавому стволу дерева, закрывал глаза и замирал в неподвижности, осторожно и глубоко глотая ртом  морозный воздух. Спустя несколько минут боль отступала, и он готов был идти дальше, но через какие-то сто-двести шагов все повторялось. В отчаянии возвращался Антип в зимовье, предпринимая очередную попытку пойти на охоту на  другой день. Но та же  щемящая, парализующая  всё тело боль повторялась вновь и вновь. И Антип понял, что   жизнь  его  кончена,  он   обречен   на  мучительную голодную смерть.
 
   Вторую зиму он коротал в тайге одиноко,  без Дарьи, без детей. Хоть и свыкся он с лесной  жизнью, но после  ухода  семьи Антип  точно подломился: затосковал,  обессилел, не находил себе места, всё валилось у него  из  рук.  Такое тяжёлое чувство неприкаянности, растерянности, смертной печали, как теперь, он не испытывал ранее никогда.

   Как же горько и  мучительно  старое, хворое одиночество!

   На  Антипа  наваливалось  и  ни на  миг  не  покидало   тягостное   ощущение бессмысленности, никчёмности его существования, ничтожности прожитой им жизни. Он старался отогнать от себя эти мысли, стряхнуть их с души, заглушить воспоминания о прошлом,  мучившие его.  Он отчётливо понимал, что сурово наказан свыше, сполна  наказан самой судьбой. Она преподнесла ему тяжёлое воздаяние, полное невыносимых мук и страданий. Но  возмездие ему ниспослано заслуженно. И осознание справедливости   кары в какой-то  мере утешало, успокаивало  его измаянную,  истомлённую душу. Порой от тоски и одиночества становилось и вовсе невмоготу,  на Антипа накатывались  минуты тяжёлого отчаяния и  тогда  в глубине души  его яркой искоркой вспыхивала    мысль о  всё искупляющей,  всё усмиряющей  смерти. Эта мысль росла, приближалась  и  вот уже целиком захватывала его сознание.
    "Смерть, только смерть  избавит меня  от  страданий и мук! Какой прок от этакой жизни! Один конец!  Лучше умереть, убить себя!" – бормотал он, уверенным шагом приближался к  лавке, торопливо вскакивал на неё и  решительно просовывал голову в висевшую  под  матицей  зимовья петлю. Обрывок подопрелой  веревки туго охватывал и сдавливал шею, начинал стеснять дыхание. В голове нарастала  пустота,  ватным, вялым становилось тело. Холод ужаса, паническая судорожная дрожь пробегали по его спине.  Мучительный страх, невыносимое предчувствие предуготовленного себе  конца,  точно паутиной,   обволакивали  его  возбужденный  мозг. Он силился сделать ногами резкое движение и  выбить из-под себя скамью,  но   какая-то неведомая,   непреодолимая  сила    упрямо  парализовала  его волю, и    внутренний голос  настойчиво твердил  ему, что смерть не будет спасением, смерть бессмысленна! Повеситься – только разлучить душу с телом! Покончить же с  ней, убить  душу  невозможно!  Только тело будет отнято смертью, а душа   останется. Останется  и продолжит страдать!  Ведь для души всё одно – «здесь» или «там»!
     Антип  напрягал последние  силы своей воли,  резко  откидывал от  горла колючую петлю  и со стоном,  опустошенный   и раздавленный,   опрокидывался  на нары...


   Ранним летом градом  побило цветы и завязи  с  лесных   ягодников, и Антип  смог запастись на зиму только брусникой  да сушеной смородиной. В прошлую осень не уродился  тунгусский орех, случился  недород на грибы.  Зима ожидалась  голодной и   тяжёлой.   Все    надежды   Антип   возлагал   только   на   удачную   охоту.   Но и   эти   последние  надежды  были разбиты подступившими  хворями.

   Поленья в печи  дотлевали.  Последние,  слабые блики огня выхватывали из тьмы зимовья прислонённый  к закоптелой стене  тяжёлый  могильный крест  из комля молодой лиственницы.    На    врезанной в него дощечке  корявыми буквами были  вырублены слова: «Под сим крестом погребён  таёжный отшельник  Антип   Раздольный. Господи, прими грешный  дух  его с миром!»

   Впотьмах  Антип  пошарил рукой по лавке,  нащупал  берестяной  чумашек с настоем кедровой  хвои и с жадностью стал пить холодную, кисловатую жидкость. Всё нутро его пылало, нудная, глубокая боль сжимала грудь.  Антип в изнеможении вытянулся на нарах и судорожным движением руки сбросил с себя  оленью шкуру. Жизненные силы покидали его.    Антип погружался в забытье.Плавающие  в  лихорадке   глаза  были полуоткрыты. Мысли его блуждали в беспорядке, больные видения неслись перед ним.
   
   То смутный призрак  Спиридона  возникал перед его мутнеющим взором и медленно уплывал  в темноту избушки.
   
   То  ему мерещилось, что  из распахнутой двери вползает  в зимовье  раненый,  окровавленный  конвоир и, устремив пристальный взгляд на Антипа,  упорно ползёт к его  лежанке.
   
   Вдруг Антипу отчетливо пригрезилась молодая тунгуска. Она склонилась над  его изголовьем,  ласкаясь, припала  горячими,  чувственными губами  к  его щеке,  жадно, беззвучно  целует Антипа, и он  слышит её несвязный шепот:    
– Милый, не забыл меня?  Худо, тяжко мне одной… за тобой  пришла… стосковалась я…  сердце плачет о тебе...
    
   Но вот  в его догорающем, как свечка, сознании всплыл  милый образ Глафиры. Он представил её  во всей явственности.  Антип слышал её приятный грудной  голос – такой родной, мягкий, мелодичный, ощущал  и с жадностью  вдыхал дурманящий  аромат её кожи,  волос,   видел перед собой её  чёрные, подёрнутые дымкой, глаза. 
И потухший огонёк  далёкой, полной сил  юности на миг   вспыхнул в его душе,  и щемящее, волнующее чувство вновь  обожгло  его  сердце. Время было не властно отнять у  Антипа  это чувство, которое питало его  смолоду – его первую,  восторженную,  трепетную  любовь к Глаше.
   
   – Вот ведь как вышло в жизни, – проносилось в  последних всплесках  сознания  Антипа, – была в моем сердце Матрёна, прошла  по  судьбе   Дарья, но  до сей поры   люблю свою ненаглядную Глашеньку, до последнего   вдоха помню всё, что было между нами. Неправда, что разлука и годы уносят любовь!  Столько  лет минуло, но душа моя жила прошлым,  и  сердце  сосала нудная боль.   Только к  Глаше  рвалась   душа моя, к ней  сладко и больно звала и манила меня любовь. Глашенька, любушка, пташечка  моя!  Не смог забыть я тебя, завязла в душе моей мучительная тяга к тебе,застряла ты в сердце моём, –  шевельнул губами  Антип.
      
    И,судорожно перебирая в памяти пережитое, Антип вдруг  отчетливо  ощутил, что ничего, собственно, в его жизни и не было, кроме  той  далёкой, прекрасной юношеской поры, той чистой и пылкой любви его к Глафире. Только это  и   было в жизни его, а  всё  другое  – далёкий мираж,   тяжёлый, дурной  сон.
   
   Антип последними усилиями  воли  пытался, хотя бы еще на миг,  на одно мгновение задержать в своём угасающем  сознании  милый образ Глашеньки, но он,  бледнея, меркнул и наконец растаял  в каком–то потоке ослепительно яркого,  сладостно манящего к себе света, пронизывающего  холодный  ночной  мрак зимовья...


     2007 г.




   Примечания автора:

 - Смылит (местное слово) – болит,саднит, ноет.

 - Луча – так называют тунгусы русского человека (буквально: «волосатый»)

 - Амикан – (тунгусск.) - медведь.

 - «Чёрная царапка» - вспышка кори – тяжёлого вирусного  инфекционного заболевания среди тунгусов.

 - Ерепениться (просторечие)- упрямиться, упорствовать, горячиться с раздражением