Великий поход, глава 8, Лина Бендера

                Глава  8.
                Посрамление Скарона.

                Х                Х                Х

  Забрав с собой маленькую Хонгу, Рагван-оби и Дарин-оту выехали рано утром, с первыми лучами восходящего солнца, едва начавшими золотить зубчатую кайму дальнего леса.    Пара запряжённых в колесницу ловов легко неслась по накатанной, поросшей низкой густой травой колее, ставя большие лапы след в след.  Завороженная грациозным бегом зверей, Хонга не отрываясь смотрела вниз, и только потом, спохватившись, обернулась назад, чтобы проводить взглядом исчезающие за горизонтом башни городской стены.  На мгновение девчонка представила себе, как станет рассказывать в племени о своем необычайном приключении и надолго окажется в центре внимания.  Ее станут слушать, разинув рты, и тогда, может, Хотонг…  При этой мысли Хонга недовольно сморщила нос, вспомнив поучительные слова проповедника о том, что негоже девочке юного возраста мечтать о пожилом мужчине, годившемся ей разве в отцы.  В отцы!  Подумать только!  Или в племени принято смотреть на возраст мужчины, когда выбираешь партнера?  Любой из них смертельно оскорбится и заедет, пожалуй, обидчику копытом в нос, если тот назовет его стариком.  Не удержавшись от смеха, Хонга громко фыркнула.

- Радуешься возвращению домой? – мягко спросил Рагван-оби.

- Ой, конечно! – с жаром воскликнула девочка.

- Ты не забыла, о чем мы с тобой говорили?

- Нет, - кисло пробурчала Хонга, злорадно подумав про себя, что выбросит из головы все скучные нравоучения, едва окажется в родном становище и собственными глазами увидит, как проповедники поставят на место Ошкуя и Скарона.

  Город тикурейцев скоро скрылся вдали, незаметно растаяв в голубом воздухе солнечного утра, и теперь путников со всех сторон обступала покрытая мягким пестрым ковром равнина, кое-где помеченная мелкими лесами, группами кустов и одинокими деревьями.  Становилось по-настоящему жарко.  Задрав голову вверх, Хонга пыталась смотреть на плоский желтый диск дневного светила, но глаза заслезились, и ей пришлось уткнуться лицом в широкий рукав платья, которое монахини ухитрились натянуть на нее в дорогу.  «Ну да ничего, - вспомнив нравоучения сухой и унылой старухи - настоятельницы, злорадно подумала девчонка, - когда окажусь дома, на другой день порвем его с Халной на ленты, хотя та и не заслужила украшений, потому что дурно отзывалась о Хотонге.»  Но в честь возвращения в родное племя не стоило дорожиться.  И Хонга принялась прикидывать, сколько подвязок выйдет из такого огромного куска материи.

  Время тянулось медленно, однообразие окружающего пейзажа убаюкивало и, сама не заметив как, она задремала, привалившись спиной к мягкой, расшитой орнаментом подушке сиденья.

                Х                Х                Х

  … Когда проснулась, колесница стояла и, выглянув наружу, Хонга сразу узнала родные места окрестностей озера Холуон, и едва удержалась от радостного вопля.  Вдали зеленели свежеотстроенные шалаши калимпонгов, но никого из соплеменников возле них не было видно.  День подходил к концу, и багровый оттенок заходящего  светила красиво окрашивал окружающее в изумительные яркие цвета.  В прежние спокойные времена, когда еще не поссорились Хотонг со Скароном, маленькая Хонга любила смотреть на закат, напоминавший ей зарево большого праздничного костра, и это вызывало у нее неодолимое желание танцевать.  Что она и делала, укрывшись от чужих глаз за деревьями.  Танец считался серьезным ритуалом, и плясок в неурочное время шаман не позволял.

  Не на шутку встревоженная, Хонга выпрыгнула из колесницы и, чутко прислушиваясь, пошла на звуки смутно доносившихся с поляны голосов.  Непонятная робость овладела вдруг ею, и вместо того, чтобы сразу выйти на открытое место, она укрылась неподалеку за кустами.

  Закат догорал, но еще не стемнело, и отсюда ей хорошо было видно и слышно все там происходящее.  Калимпонги казались чем-то страшно взволнованными.   Не соблюдая положенного при важных мероприятиях круга, они беспорядочной толпой обступили проповедников и, размахивая руками, галдели наперебой.  Среди других Хонга безошибочным чутьем отыскала Хотонга и поразилась, увидев, как осунулось и почернело его лицо.  Он беседовал с монахами, согласно кивая головой и разводя руками.  А потом, к великой ее радости, Рагван-оби подозва Ошкуя и Скарона и гневно на них напустился.

  Тут девчонке показались недостаточно слышными обличающие слова проповедников, а главное, плохо видны насупленная физиономия Скарона  и злая острая мордочка шамана.  Бесшумно раздвигая кусты, она стала пробираться поближе к сборищу.  Вдруг  из толпы  выскочила растрепанная старуха  Гугна и, тыкая крючковатым пальцем в мохнатую грудь Скарона, визгливо завопила:
- Это он, он погубил мою внучку!  Последняя девчонка осталась, уж берегла, лелеяла, но и ту укатал!  Верни мне мою Хонгу, злодей, чтоб тебе всю оставшуюся жизнь сухую солому жрать!

  От неожиданности Скарон попятился назад, но когда бабка стала слишком уж наступать, презрительно лягнул ее передним копытом.

- Тю!  Пошла вон, дура!  Девчонка сама слиняла, разве я ее гнал?

-  Ишь, жених выискался, все самки от тебя разбежались! – пронзительно заголосила Гугна, хватая Скарона за гриву.

   Калимпонги загомонили разом и бросились отрывать бабку от Скарона.  Нервно нарезая круги по площадке, Хотонг пытался что-то втолковать проповедникам.

- Уж не о той ли девчушке они говорят, которая спит в нашей колеснице? – догадался Дарин-оту, тщетно пытаясь утихомирить шум и взять слово.

  И тут Хонга не выдержала.  Жажда броских эффектов победила в ней страх перед Скароном и, выскочив из укрытия, она громко заявила:
- А не родился еще тот плешивый жених, который меня укатает. Вот она, я!

  Последовала немая сцена.

- Вот дура! – сквозь зубы пробормотал Скарон, поправил растрепанную гриву и демонстративно плюнул в сторону нахальной девчонки.

  Издавна таким способом калимпонги выражали крайнюю степень презрения к собеседнику.  Не сразу проповедникам удалось добиться тишины.  Но неожиданно вмешался Ошкуй.

- Э-э, послушайте, а зачем вам надрывать  горло и кричать драгоценные слова в мохнатые уши бестолковых копытных?  Скажите свои речи мне, а я уж потом передам остальным.

- Ни в коем случае!  Я буду говорить только перед всеми, - отрезал Рагван-оби и, видя, что шаман снова открыл рот для возражений, сурово добавил: - Достаточно ты и Скарон принесли вреда вашей неразумной, если не сказать больше, деятельностью.  Повторяю, речь идет о судьбе племени, которое ты, шаман, поставил на грань вымирания.

  Под этими хлесткими, бьющими наотмашь словами Ошкуй трусливо втянул голову в плечи и подался назад, но далеко не ушел, а обосновался за спинами проповедников, где к нему вскоре присоединился Скарон, и оба насторожили уши.  Старший проповедник что-то тихо сказал Хотонгу, вождь согласно кивнул и заулыбался.  А спустя некоторое время все племя, включая женщин и детей ( на чем категорически настоял Рагван-оби), все племя собралось на традиционной площадке под раскидистым деревом.

  На сей раз порядок круга строго соблюли.  Речь проповедника оказалась недолгой, но содержательной, и говорил он доступным для калимпонгов языком, облекая мысли в красочные слова, а затем дал им хорошенько усвоить услышанное.  Слабые разумом и легко поддающиеся внушению полулюди с неподдельным раскаянием низко опускали большие лобастые головы.  Сторонников Хотонга прибыло вдвое против прежнего.  Подавляющим большинством голосов полулюди  обвиняли Скарона, соблазнившего соплеменников на грехи, смутившего их слабые души сладкими посулами  и спихнувшего с пути истинного.  Шаман как всегда остался в тени, чем был несказанно доволен.  Разозленный таким вопиющим предательством бывших товарищей, Скарон отважился на страшное кощунство.  Высунувшись из-за плеча говорившего речь проповедника, он свирепо рявкнул во все свое луженое горло:
- Тьфу на вас, калимпонги!  Как удовольствия получать, так Скарон вам хорош, а настало время  отвечать,  Скарона копытом под хвост, да?!

  С этими словами он злобно плюнул в сторону сборища и умчался в лес.

- Что это с ним сегодня? – удивился Рагван-оби.

- Никуда не денется.  Побегает и вернёеся, - презрительно фыркнул Хотонг.

  Торжествующая Хонга незаметно старалась держаться поближе к вождю, недоумевая, отчего тот ее не замечает.  Хотя кто как не она оказалась сегодня в центре внимания и внесла свою, пусть скромную, но несомненную лепту в грандиозное посрамление Ошкуя и Скарона.

- Конечно, вам сложно понять истинный смысл святой веры, но чтобы грехи ваши больше не сбивали вас с правильного пути, вы должны научиться молиться Силам света, - дождавшись тишины, проникновенно заговорил Рагван-оби. – Вспомните, когда белый день сменяет темную ночь, страхи рассеиваются, и дневное светило служит нам символом жизни и счастья.  Вон там, на тех холмах, я видел большой камень.  Принесите его сюда, положите на ближайшей поляне и каждое утро молитесь возле него, как у крепости, встречая новый день просьбами к Богу и защите и покровительстве.

- Вы слышали, калимпонги?  Пойдемте принесем камень, и проповедник сказал, тогда мы сразу станем счастливы, - подтвердил Хотонг.

  Рагван-оби и Дарин-оту переглянулись, чуть заметно улыбнувшись.  Кажется, полулюди начинают что-то понимать, пускай примитивно, но начало положено.  Воодушевленные проповедью, калимпонги помчались в холмы и дружно прикатили огромный камень, который тотчас же водрузили посреди девственно нетронутой, обросшей густым колючим кустарником поляны.

- Прекрасное место!  Отсюда вам хорошо будут видны восход и закат.  Духи Света прогонят черных демонов Тьмы, и в вашем племени наступят мир и согласие.  Но только если вы сами того захотите.

- Так разве ж мы не хотим? – радостно взревел Хотонг и тотчас заявил, что именно здесь, около святого тикурейского камня станут происходить все важные советы и сборища.

  Одного шамана Ошкуя не было видно на протяжении всей церемонии установления алтаря, но о нем никто не вспомнил.  О Скароне тоже.

- Вот тогда, надеюсь, жизнь у вас пойдет на лад, - когда дело закончили, заявил Рагван-оби. – Но не забывайте о главной причине болезней и несчастий.  Ведь грехи, за которые вы расплачиваетесь, они никуда не ушли, а остались при вас.

- Так заберите и их тоже! – выкрикнул из толпы Грыч.

  Рагван-оби покачал головой и улыбнулся.  Простодушие полулюдей восхищало его и одновременно беспокоило.  Плохо осознающие свои поступки, калимпонги и грешили также простодушно, беззаветно предаваясь удовольствиям самым  нечестивым,  и при этом не разумели собственной порочности.  Подобное отношение к жизни если не оправдывало их, но в какой-то мере вызывало снисхождение.

- Нет, так не получится, дружок, - ласково сказал проповедник. – За свои грехи каждый будет отвечать сам.  Но у вас есть мудрый выход из положения – не делать грехов.

- А мы раскаиваемся! – снова закричал с места Грыч, и все дружно его поддержали.

- Раскаиваемся!  Раскаиваемся!  Раскаиваемся!

- Тогда встаньте на колени, друзья, и сами скажите о том всемогущим Небесам, -с улыбкой предложил Рагван-оби.

  Опустившись на землю, калимпонги послушно повторяли за проповедником слова молитвы.

- В следующий раз, если захотите помолиться, приходите сюда, к камню и поведайте Небесам свои проблемы, - прибавил Дарин-обу.

- А что, если у них попросить, они все дадут? – мотнув головой куда-то вверх, с любопытством поинтересовался Хахон.

- Эх, дураки мы!  Надо было сразу и у наших, и у ихних просить, тогда бы давно получили, что нам нужно, - шёпотом заметил Грыч на ухо Хахону, а тот, оживившись, выступил вперед и басом спросил:
- А если мы попросим себе женщин, нам дадут?

- Женщин?  Ах, да, конечно,  - озабоченным взглядом Рагван-оби окинул небольшую по сравнению с толпой мужчин группу самок.

- Женщины – вот где самый больной для них вопрос.  Мужчина - калимпонг не приучен к воздержанию, и потому им тяжело вдвойне, - наклонившись к спутнику, тихо пояснил он. – Действительно, ума не приложу, что тут делать…

- А может, позаимствовать самок из других племен?  В качестве, так сказать, временного презента, пока не родятся и не вырастут маленькие девочки? – предложил Дарин-оту.

- И правда…

  Старший проповедник глубоко вздохнул.  Идея не лишена была оснований.  В каждом племени есть отверженные самки, которых из года в год по непонятным причинам игнорируют мужчины.  Зная непомерные чувственные потребности самок калимпонгов, без труда можно убедить их покинуть родные племена и перебраться туда, где они нужны и желанны.  Но как заставить полулюдей хранить верность семье и домашнему очагу, если блуд у них в крови и практически не поддается искоренению?  Человеческие законы кажутся им путами, ограничивающими свободу и мешающими наслаждаться жизнью и удовольствиями.

- Хорошо, мы что-нибудь придумаем для вас, – наконец проговорил Рагван-оби.

- Я тоже говорил им про чужих самок, но они не захотели, - с достоинством заметил Хотонг.

- Ничего, теперь захотят, и все будет по-другому, - заверил проповедник.

- Приведите сюда самок мегалонгов, и нам хлопот будет меньше, авось они только мычать умеют, - глумливо выкрикнул появившийся из темноты Скарон.

  Оказывается, когда молитва  закончилась, он вернулся и, никем не замеченный, слушал общий спор, но под конец не утерпел и вложил в реплику всю желчь оскорбленной и непонятой души.

- Нет, зачем же?  Обойдёмся и без мегалонгов.  Незачем смешивать расы и плодить уродцев.  Завтра мы отправимся к другим становищам, где станем говорить с вождями и шаманами.  Думаю, они пойдут вам навстречу.

- Как же, так прямо и спешат, - проворчал Скарон, но далеко не так уверенно, как прежде.

  Слова Рагван-оби всем понравились.  Полулюди хорошо знали, что тикурейские проповедники умеют отвечать за сказанное.

                Х                Х                Х

  Утром монахи уехали, строго наказав вождю и шаману соблюдать человеческие законы, а калимпонги долго бродили вокруг камня, опасливо присматривались,  с трудом припоминая слова молитв, которым их учили тикурейцы, чтобы обращаться к Небесным покровителям.  Это оказалось для полулюдей слишком мудреным делом.  Складно и певуче звучавшие в устах проповедников, те же фразы вырывались из глоток калимпонгов коротким  хриплым рявканьем и, видя, что дело не ладится, Хотонг угрюмо заключил:
- Никуда не годится, калимпонги!  Вон дневное светило уже показалось, а мы еще и не молились.  Квакушка на болте поет лучше, чем вы.  Разве Небесные покровители дадут вам что-нибудь, когда их просят утробными голосами?

- Ты у нас вождь, ты и придумай, как лучше, - насмешливо крикнул Скарон, громче всех голосивший слова молитвы.

- Я буду думать, - серьезно сказал Хотонг и ушел в лес.

  Издавна у него сложилась  такая привычка – удаляться в чащу, когда возникала требующая скорого решения спорная проблема.  Лес успокаивал старого вождя, помогая думать.  Обычно полулюди избегали чащобы, но только не он, Хотонг.  Белым днем лес казался совсем нестрашным.  Прятались и засыпали в своих норах ночные хищники, уползали боявшиеся света гады, и солнечные лучи проникали сквозь ажур древесных крон до самой земли, создавая причудливую игру теней и ярких бликов, отчего лес начинал искриться весельем.  Конечно, существовали дремучие чащи с непроходимыми болотами, но там нечего было делать ни тикурейцам, ни калимпонгам, и никто не ведал, какие дикие звери и огромные гады скрывались там под покровом вечной тьмы.

  Добредя до опушки, Хотонг устало опустился в траву и спрятал голову под широкий зеленый лист.  Сегодня ночью ему опять плохо спалось, горькие думы будоражили воспаленный бессонницей мозг.  А здесь тень и прохлада помогали отрешиться от неприятностей и размышлять.  Хотонг не сомневался, что сумеет найти приемлемый для обеих сторон вариант молитвы, не порушив снова тикурейских законов и оставив довольными соплеменников.

  … Между тем полная решительных намерений маленькая Хонга пробиралась вслед за вождем по лесу.  Сообщение проповедников о новых самках, приглашенных из других племен стать подругами мужчинам их становища,  встревожило ее и напугало.  Она сразу подумала о Хотонге.  Конечно, когда женщин станет много, вождю больше не придется проявлять благородство, отказываясь от них в пользу соплеменников.  А как же тогда она?  Правда, проповедники возражают, но Хонга сама нашла мудрый выход, не попирающий ни тикурейских законов, ни их нравственности, и бурно радовалась своей необыкновенной сообразительности.  Когда, возвращаясь из гостей, она собиралась наплевать на внушения матери Хамиды, то бессовестно кривила душой.  Благодаря бабке, старой Гугне, в ней с малолетства было воспитано уважение к тикурейским законам.  И теперь Хонга не могла нахально, как делали другие, попрать грязными копытами праведную веру, и потому вовремя придуманный выход казался ей на удивление правильным и остроумным.  Оставалось лишь убедить в его справедливости Хотонга.

  Она замечталась и, не заметив лежавшего в высокой траве вождя, наступила ему на хвост.  Хотонг неохотно  поднялся, раздраженный тем, что ему помешали думать.  Тяжело дыша и прижимая руки к груди, Хонга остановилась в некотором отдалении, не решаясь приблизиться, и тем более, прикоснуться.

- Кто тебе позволил в одиночку бегать по лесу, девчонка?  А если опять заблудишься, и тикурейцы не успеют прийти на помощь?

- Я искала тебя, Хотонг, - глубоко вздохнув для храбрости, призналась Хонга.

- Опять беда какая?  Скарон или Ошкуй?

  Хотонг вскочил, готовый бежать.

- Нет-нет, подожди! – хватая его за руку, воскликнула девочка. – Они ту не при чем.  Я от себя пришла.

  С нескрываемым изумлением вождь рассматривал нахальную девчонку.

- Ну-ну, - не зная, что сказать, пробормотал он.

- Я…  Я хотела спросить…  Когда тикурейцы приведут нам много женщин, ты будешь выбирать себе подругу?

- Подругу?  Ну, если мне хватит.  Ведь вождь должен сначала позаботиться о племени.  А почему ты спрашиваешь? – насторожился Хотонг.

  Хонга опустила голову и всхлипнула.

- Возьми меня в подруги, Хотонг!  Зачем тебе чужие?

  От изумления старый вождь вытаращил глаза и невольно окинул себя пристрастным изучающим взглядом.  Хотя его по привычке и называют старым вождем, но, если понадобится, он даст фору любому молодому калимпонгу.  Разве единоборство со Скароном не доказало его мужскую силу и несокрушимое здоровье?  Однако, что скажут на это тикурейцы?  А Ошкуй со Скароном?  Получается, вождь сам творит то, из-за чего, собственно, и приключился раскол в племени.  Не зная, что ответить, Хотонг озадаченно крутил головой и молчал.

- Ты не думай, я все понимаю, - видя его замешательство, торопливо заговорила девочка. – Если бы порядки у нас оставались прежними, я сама подождала бы тебя, Хотонг.  Но тикурейцы говорят, что теперь вы будете выбирать подруг на всю жизнь.  А как же тогда я?  Подожди лучше ты меня, Хотонг, и не пожалеешь.  Через две весны я вырасту и стану тебе верной подругой… навсегда!

  Слезы брызнули у нее из глаз, девочка громко разрыдалась и, топча кусты, напролом бросилась через чащу.

- Хонга!  Хонга!  Стой, глупая девчонка! – погнался за ней Хотонг, но потерял строптивицу из виду и был вынужден вернуться назад.

- Подождать ее…  Подумать только, подождать!  Никогда еще такого не бывало, - в недоумении продолжал бормотать он, крупными шагами бродил  по поляне и шумно вздыхал.

  Упорная и оттого казавшаяся странной любовь маленькой девчонки не вписывалась вообще ни в какие законы - ни тикурейские, ни привычные в племенах полулюдей.  Обычно привязанности самок не простирались дальше увлечения кем-нибудь из популярных в стаде молодых мужчин, и тогда на весенних игрищах из-за кумира разыгрывались нешуточные сражения.  Но чтобы вот так, напропалую…

- Блажь у девчонки, и все тут, - решил Хотонг, взглянул на небо и, убедившись, что время приближается к полудню, заторопился в становище.

  Еще издали он услышал трескучие трели погремушек и громкий дробный топот копыт на  поляне.  Странно, чего такое могут праздновать калимпонги среди белого дня и в отсутствие своего вождя?  Хотонг прибавил шагу.  Длинное его лицо вытянулось от удивления еще больше, и челюсть отвисла, когда он обнаружил соплеменников пляшущими вокруг тикурейского камня, как у праздничного костра.

- Эй!  Эй, вы, стойте!  Стойте, говорю вам!

  Вождю пришлось рявкнуть во все горло, прежде чем калимпонги услышали и остановились.
- Что это вы делаете, а?  Что делаете, я вас спрашиваю, безмозглые копытные?

- Как – что?  Молимся! – с вызовом ответил Скарон.

  Хотонг открыл было рот показать, как надо по-настоящему молиться, но только беззвучно пошлепал губами и озадаченно почесал в загривке.  Почему-то слова тикурейских молитв начисто выветрились из его памяти.  Не осталось ни одного словечка.  Ну, ни единого!

- Вот!  И мы не помним.  Значит, будем молиться, как хотим.  Вперед, калимпонги, просите у тикурейского Бога побольше самок, - радостно заорал Скарон, и все дружно его поддержали.

  И полулюди под предводительством молодого кумира и шамана Ошкуя снова принялись плясать и притопывать.  Хотонг безнадежно махнул рукой и, оттеснив соперника, сам решительно встал во главе круга.  Он не мог допустить, чтобы Скарон перехватил лидерство и опять напакостил племени.  В конце концов, тикурейские Боги все видят, понимают и, конечно, не рассердятся на то, что калимпонги забыли положенный  ритуал.  Главное ведь, думал Хотонг, вовсе не слова, а искреннее желание молиться.

  И они молились, как умели…