Однажды преступив черту. Таёжные будни отшельников

                Глава двадцатая 
                Таёжные будни отшельников

    Над тайгой стояло затяжное ненастье.  Которые  сутки, не переставая, сеял обложной  мелкий, нудный  дождь.    
    Антип с мешком за плечами вышел из уже известной нам старой охотничьей избушки, невесть когда и кем срубленной  у речного  крутояра в трех сотнях саженей от берега Тунгуски,   со всех сторон стиснутой и ухороненной тайгой.
Простой сруб с длинными выступами лиственничных бревен,  пологая на один скат крыша, оконце с потемневшей  от времени  рамкой, подёрнутой понизу зеленоватым  мхом-лишайником, дверь, обитая снаружи сохатиной шкурой. В стене, в пазах между бревнами, под козырьком кровли – деревянные правилки для правки сырых беличьих и соболиных шкурок. Невдалеке от зимовья небольшая банька, срубленная Антипом из сосновых брёвен и крытая  сосновой дранкой. Рядом с банькой большая груда наколотых дров, часть которых аккуратно сложена  в поленницу. Подправленное и подлатанное  руками Антипа зимовье  вот уже в течение десятка лет служило верным пристанищем ему, Дарье и  двум  их  малолетним детям: Оленье и Мишутке.   
   Антип, прихрамывая,  направлялся на берег Тунгуски осматривать выкинутые  с вечера рыболовные снасти.   
   В грустной задумчивости, приспустив свои ветви под тяжестью дождевой влаги, стояли красавцы-кедры. Их раскидистые кроны начинались от самой земли и мощно возносились высоко вверх. Ноги Антипа  легко и мягко ступали по  влажной лесной подстилке, отдававшей прелью. За минувшие годы  прибрежная тайга исхожена им вдоль и поперёк. Антип досконально изучил  все  здешние уголки, знал  каждое дерево, куст,  перевал,  лесной распадок, каждую излучину Тунгуски,  её бесчисленные каменистые перекаты.   
   Река щедро кормила Антипа и его семью рыбой, которая была основной их пищей  с весны, с момента очищения реки ото льда, до глубокой осени, до самого ледостава.
    В это благодатное время  их жизнь омрачалась лишь нехваткой   соли. Отсутствие её в пище   сказывалось на самочувствии отшельников мышечной вялостью, сильной усталостью, упадком  сил. Организм бунтовал и требовал для   слаженной  работы  необходимую  порцию соли.   
    Антип   по весне уходил  за двадцать вёрст от зимовья в глубь тайги к берегам Непы, где из недр земли в изобилии били  солёные ключи.  Подолгу выпаривал  он на костре солёную ключевую воду, получая в итоге несколько пригоршней драгоценной белой массы. Или клал в мешок добытую за зиму пушнину: беличьи, ушканьи, лисьи шкурки, мех горностаев, колонков, при  удачном промысле  две – три  пары собольков,  и подавался   на берега Лены,  к ленским деревням, к плывущим в Якутск с товарами баржам,  для промена своих уловов на муку, соль, сахар, порох, одежонку  для детишек и Дарьи. Не раз бывало, что бродил он и по деревенским дворам, собирая у добросердечных  людей разные отрепья. Тем и жили.   
    Антип подошёл к реке.  Тунгуска с шумом и грохотом катила свои мутные, наполненные обильными дождевыми стоками, воды. От сильных и длительных дождей река  яростно полезла на берега. Колышки перемётов, вбитые вчера в берег, сейчас еле показывались из воды. Антип, не спеша, вытягивал бечеву  перемётов, заброшенных поперек реки.  Большинство крючков на поводках были пусты, наживка объедена. Улов  оказался не богатым: два небольших сига и с полдюжины  мелких хариусов. Антип вновь нацепил на крючки перемётов заготовленную с вечера наживку,  закинул  снасти в мутный речной поток до следующего утра и зашагал к избушке.   
    За минувшие годы Антип, которому, казалось, и сносу   не будет,  заметно сдал. В его кудлатой  рыжей шевелюре отчётливо проступила седина. Измученное таёжными лишениями лицо стало землисто-серым и густо поросло рыжей с проседью, давно нечёсаной  бородой. Во всем его облике: в высокой костлявой фигуре, в  потускневшем взгляде, в померкнувшей, почти выцветшей синеве глаз, в низко опущенных плечах, когда–то могучих и сильных,  в его отяжелевшей походке, проступала  смертельная физическая и душевная усталость.   
    В избушке было жарко от затопленной и ровно гудящей, потрескивающей  печки, на прогнутой хребтовине которой в ожидании рыбы уже ключом кипела в посудине  вода. От печки исходил сухой металлический жар с привкусом раскаленного чугуна и  смоляной запах сосновых сучьев.   
    Дети засуетились и обступили  вошедшего в избу Антипа. Их глазёнки вопросительно смотрели на отца. Антип ласково улыбнулся детям и протянул  Оленье  улов. Та ловко перехватила из рук Антипа мешок и начала быстро осматривать его содержимое, оценивая добычу.   
 - Маменька, две больших рыбины и много мелюзги! – с радостью  закричала она, передавая  мешок матери.   
    Дарья  проворно выпотрошила рыбу, очистила её от чешуи и заложила в бурлящий, брызгающий кипятком  котел. Затем сняла с полки   березовый туесок, взяла со дна его  щепотку соли,  бросила её в   кипящую воду и подшуровала печь.   
    Дети, расположившись  вокруг печки, сидели молча в ожидании и в предвкушении вкусного завтрака, не отрывая своих глазёнок от  дымящегося котла с кипящей ухой, источающего вкусный и манящий рыбный  аромат.   
  - Тятенька, -   обратилась к Антипу Оленья, - а правда, что рысь кидается на  людей. Мамка сказывает, что рысь взберется на дерево, разляжется на суку,  и, как пойдешь  мимо,  кинется  на  тебя сверху.    
  - Вам матка много чего наговорит.  Все это бредни несведующих людей.  Рысь  на человека никогда не нападает, – спокойно ответил Антип.   
  - Тятька,  а ты охотился на  рысь? – спросил Мишутка.   
  - За  годы скитаний по тайге   не часто удавалось  мне видеть  этого чуткого  и осторожного  зверя. Много раз я крался по свежим следам рыси, затаивался у остатков её добычи, надеясь, что она вернётся доесть оставленное.  Но ждал я напрасно.  Эта хитрая пятнистая кошка всегда  чуяла меня и, тихо хоронясь в лесных чащобах, обходила меня стороной.   
    У рыси  отменный  нюх, зоркий глаз, острые клыки да мощные когти. На следу   когтей  никогда не видно. Они втянуты в лапу. След её всегда аккуратный, круглый.
Обнаружит рысь кормящихся  косуль, начинает осторожно, незаметно   к ним подкрадываться.  Улучив удобный момент,  когда ничего не подозревающая жертва  опустила голову и щиплет травку,  молниеносно оказывается у  неё  на  шее  и мгновенно перегрызает ей горло. Или затаится, спрячется  на  дереве  над лосиной тропой и настойчиво, часами  подстерегает зверя. Завидев проходящего  мимо лося,  внезапно бросается с дерева ему на спину, вцепляется когтями  в его мощную, мускулистую шею и перекусывает  шейные жилы. Случается, что  лось, опрометью бросившись  в ближайшую чащу, успевает освободиться от опасного и кровожадного наездника и спасает свою жизнь. Но такое случается не всегда!
    Вдоволь насытившись мясом, рысь  выбирает  возвышенное место с хорошим обзором  вокруг  или  взбирается на дерево  и,  растянувшись вдоль ветви, устраивается на  дневную лёжку.  Живет в тайге тихо, стараясь никогда не показываться  человеку на глаза.  Только следы зимой  и выдают её присутствие в этих местах. А  рысьи следы попадаются в тайге часто. Едал я и рысье мясо:  белое, нежное, вкусное.   
    Так что, детки, никогда не страшитесь рыси в лесу. Рысь   сама  будет  обходить  вас стороной. А уж нападать на человека и  вовсе не посмеет!   
    И немного помолчав,  задумчиво добавил:   
  - И вообще, детки, ничего не пугайтесь в этой  жизни. Нет в ней ничего страшного…   
    Глазенки  Оленьи и Мишутки  посветлели, и дети  с укоризной посмотрели на мать.
  - Не шибко-то они пужливы. Но опаска в тайге никому не повредит.  Хвороба её   знат,  что у рыси   на  уме. Возьмёт да и кинется с голоду на человека. Хишник он и есть хишник, – не унималась Дарья, раскладывая по столешнице круглые деревянные ложки, искусно вырезанные  Антипом из березовых поленьев.  – Ну, а теперь все  дружненько за стол, щерба упрела, хлебать пора.

(продолжение следует)