Стальной

               
            До нас дошли рассказы о ее приключениях. После того как мы покинули рабочую зону, и снялся конвой. Наша подружка выдержав определенное время,  пошла по дороге. Увидев идущий на встречу лесовоз сообразила, что порожний  он  ей не нужен, и что бы не светится, спряталась в кустах. Тем временем грузчики суетятся, соображают где ее искать. Узнав об их заботе, водила рассказал, что вреде ее он видел, но подумал что привиделось. Упросив конвой, отпустить одного ловца, отцепили прицеп, развернули машину и погнали.  Она уже выходила из оцепления.


Но увидев мчавшую машину без леса, поняла, что это за ней и рванула по просеке, запретка, оцепление,  а там хлопушки (шумовые мины). Они соединенные тонкой проволокой, она не зная этого, забежала и стала, задевая ногами,  приводить их в действие. Они  начали взрываться и подпрыгивать. Она бедная со страха чуть не обмерла, упала, ее тепленькую взяли, посадили в машину и привезли обратно. Она вся мокрая, роса в это время, уже пала на траву. Ребята время не теряли,  соорудили шалаш устелили телогрейками, ее раздели трусики, лифчик, носочки стирают все сушат. Никто к ней не лезет, кормят ее. Короче она уж сама не выдержала, ладно говорит. Закройте вход и только по одному заходите. Их с бригадиром одиннадцать человек, да конвойных пятеро без собаки.


Но она взбунтовалась, конвой здесь не причем, ему здесь не светит. Ах так, защелкали затворы, солдаты окружили шалаш и решили туда никого не пускать. Одним словом, сексуальная блокада. Пришлось выбрать самого обаятельного и привлекательного, наделять правами парламентера и засылать его в эту крепость и уговаривать сдаться на милость. Говорят переговоры были тяжелыми. Надо было  убедить, что солдаты таки еже ребята, так же мучаются, только не знают за что. Ведь сумели разжалобить «В русском сердце, жалость велика» Наступил общий мир и согласие. Утром ее с комфортом отправили в Гайны.


В обычный срок, Эдик получил письмо с сообщением, что у нее родился сын. Но она, никому не скажет, кто его отец. Да мы тоже, терялись в догадках, так и осталось это тайной.     А тем временем жизнь продолжалось. Мои две бригады были стахановские. Не смотря на то, что делянка вырубалась, вывозка заканчивалась в основном работали на подборе. Но у меня на руках накладные подписанные. Мне деваться некуда, я ставлю вывозку им  по сто двадцать, а то и больше кубометров каждый день. Не стесняясь, начальство ставит мои бригады в пример остальным. Мол вот как надо работать, тоже на подборе, но вы посмотрите какая выработка. Бригадиры все чуть ли не хором, дайте нам  «Фраера» приемщиком и мы будим  столько же вывозить. Закончилась оперативка меня попросили остаться. Начальник лагеря и техрук –  Мы сейчас одни, скажи честно откуда лес? 


Ну смех да и только, совсем меня за дурака держат, как могут они не знать. Или меня решили проверить, или начальника управление подсидеть. Не задумываясь говорю, – еще Некрасов сказал, устами Власа «из леса вестимо»  Тогда мне сообщили, оставляем человека, он  сделает ревизию по документам, техрук завтра придет к тебе на склад. Ревизору утром, я сдал не достающие накладные. В лесу, встречаю техрука. Прошли вдоль штабелей. Он  интересуется сколько у меня, примерно леса в штабелях? Я маленько занизил, сказал кубов восемьсот. Прикинул он, что ж  я соглашусь на тысячу. С чем и разошлись, а продолжение вечером. Только завели нас в зону, я сломя голову к ревизору. Сколько по его счету должно быть леса на штабелях? Говорит девятьсот кубов.


 Я довольный пошел в столовую. Техрук на встречу – был у ревизора?  - А я, его разве оставлял считать?  - Ну пошли, говорит. Взял он бумагу и молча ее изучает, а я вокруг с не терпением. - Ну, что там?  Положил бумагу и мне одно только слово, молодец. И пошел в кантору. Я продолжил свой путь на пищеблок, довольный и счастливый.


Как-то ночью привезли мне водку, и отдали ее Стальному для передачи мне, У нас был такой уговор. Но, на этот раз, вместо того чтобы спрятать ее до меня,  он ее выкушал один, пять бутылок. Понятно какой он был к утру. Бригада пошла грузить последнюю машину, а он остался спать у костра. От искры загорелась под ним телогрейка. Обгорел он здорово, я посетил его в санчасти, страшно смотреть. И вот этот случай меня остановил с пьянкой. Подумал ну сколько горя, от этой заразы. Ведь если подумать, в тюрьме много чего нельзя, а много хочется, и в силу обстоятельства приходится себе отказывать. К этим частым отказам привыкаешь, и постепенно с годами легко переживаешь такие моменты.


 Вот я и решил использовать эту выработанную привычку, и бросить пить. У меня, как не у кого, водки море. Я решил только угощать. И видя, как реагируют друзья на то, что я разливаю всем, а сам ни капли не пью. Стал  получать какое-то, не объяснимое, удовольствие. Когда соображают на троих, и кто бы из них не разливал, обязательно себе хоть капельку, нальет больше. Я это, да же по себе, мог бы сказать. Когда рассказал Стальному, какую роль он сыграл для меня, он решил, что у меня с головой плохо. И попросил, чтобы я приносил ему в санчасть, мою долю. Вот ему, этот урок, в прок не пошел.