Месть 2 или Вторая беда. часть третья. гл. 2

***


Женя Пронь, у которой прибавилось времени, отчасти из-за школьных каникул, отчасти из-за отсутствия мужа, стала больше внимания уделять огороду. Кроме овощей, радующих хозяйку свежей зеленью, Женя  решила на одной из грядок посадить цветочки… цветочки… цветочки. Вездесущий прапорщик Дорошенко помог ей с семенами, да еще и приволок откуда-то кустик, который, по словам Дорошенко, в недалеком будущем добавит оптимизма  пейзажу, потому как расцветет невиданными доселе в Больших Юрчаках розами. С этим кустиком и боролась Женя, когда услышала из-за забора :
- Не поздновато ли розы сажаете, хозяйка? Все-таки лето на дворе.
Женя подняла глаза и увидела мужчину весьма приятной внешности, в котором все читатели без труда узнали бы капитана Ломарева, если бы автор не пренебрегал портретными характеристиками героев. Жене мужчина понравился.
- Думаете, не приживется, - спросила она.
- Кто его знает, поливать надо, удобрять, - произнес незнакомец, - у вас куриный помет есть? Хорошее удобрение.
В Жениной голове мгновенно пролетела цепочка мыслей, протянувшаяся от куриного помета к погибшему недавно петуху, потом к сгинувшему невесть где мужу… В общем, она расплакалась, что явилось полной неожиданностью для Ломарева. Он впервые увидел, как женщины плачут, казалось бы, от невинного вопроса.
Что-что, а плакать Женя Пронь умела.
Навзрыд.
Проклиная свою женскую долю.
Недолго думая, капитан Ломарев перепрыгнул через забор и, оказавшись рядом с плачущей женщиной, взял ее за руку, пытаясь успокоить. Не получилось. От прикосновения мужской руки, она опять вспомнила о муже и крутанула регулятор рыданий до предела, уткнувшись всхлипывающим курносым носом в ломаревскую грудь. Не зная, что делать с плачущей женщиной, Ломарев подхватил ее на руки и понес в избу.
И уже там, в избе, видимо, проскочила искра…
Это была искра второй любви с первого взгляда.
И  стал капитан Ломарев «Прониным агрономом». Потому как никто в окрестностях даже не подозревал, что этот  присланный из центра агроном, на самом деле офицер КГБ в капитанском чине. Ну что ж, агроном, так агроном. Живет с молодухой, ну так ее же муж бросил. А с точки зрения разведки, так это прекрасная легализация. В общем, все вроде бы сделал капитан Ломарев правильно, вот только стал он замечать, что быть агрономом, копаться вместе с Женей Пронь на грядках, ухаживать за овощами и вообще вести домашнее хозяйство нравится ему гораздо больше, чем вынюхивать, выспрашивать и выслеживать… Потому Ломарев отставил на время вынюхивание, выспрашивание, а также выслеживание и всецело занялся земледелием. Справедливо полагая, что задание выполнить он всегда успеет. А вот овощи-цветочки всякие ждать не могут. Сезон, знаете ли…

Жизнь Мишки Ломарева от самого рождения была расписана чуть ли не по дням. Мишкин отец, председатель крупного колхоза – миллионера, строил сыновью биографию без оглядок и нюансов – широкими мазками. Во-первых - счастливое детство, во-вторых, школа-десятилетка (с золотой медалью), в третьих – сельхозинститут: агрономический либо экономический факультет, а дальше карьера, вершиной которой должен был стать пост председателя колхоза. Выше этого поста в папашином воображении начинался уже космос. А в космосе, как известно, дышать нечем, потому выше председателя колхоза  - нам не надо. Просто, понятно, достойно. Ломарев-младший во всех этих папиных построениях выступал в качестве шашки, которая должна стать «дамкой». Других вариантов папа не предусматривал, а Мишкиным мнением никто не интересовался… А вы видели когда-нибудь игрока, спрашивающего у шашки, на какую клетку она хочет перейти? То-то же… Так что, о том, чтоб стать летчиком-моряком-пожарным-милиционером Мишка в детстве даже не мечтал. Смысла не было. Да и требовалось-то немногое – соответствовать папиным представлениям о том, каким должен быть будущий наследник, в чьи руки, так сказать, папаша передаст свою пирамиду жизненного опыта, ну и кой-какие материальные блага.
И вышло бы все по-папиному, если бы не дурацкая история, с легкостью смешавшая все шашки на доске Мишкиной жизни…
В институтской общаге в одной комнате с Мишкой поселился тоже первокурсник, правда, не с агрономического, а с механизаторского факультета. Был этот мальчонка родом с совсем уж дальнего  полустанка, потому машин боялся, зубрил исключительно историю КПСС, а о некоторых особенностях нелегального товарооборота при социализме и вовсе никакого представления не имел. А вокруг кипела жизнь. Мальчики, девочки…Джинсы, кроссовки, майки, часы, зубные щетки, в общем, все то, что можно было сначала достать, а потом с выгодой продать. Компетентные органы называли все это грубым и неблагозвучным словом – спекуляция. Сами же участники процесса употребляли более интеллигентный термин – фарцовка.
 Мишка, получавший помимо стипендии крупную ежемесячную помощь от папы, одевался только у фарцовщиков, что вызывало постоянные приступы замешанного на зависти интереса у  соседа по комнате. Сосед не мог постичь, как Мишке удается так удачно превращать сорок рублей стипендии во все эти такие красивые и дорого пахнущие шмотки. О том, что из дома могут присылать какие-то деньги, он даже представить не мог.
И вот, однажды вечером сосед как бы мимоходом поинтересовался у Ломарева  способом распределения денег. Ломарев почесал затылок и вдруг, неожиданно для самого себя, ответил, что естественно живет он совсем не на сорок рублей стипендии. Получает он в месяц гораздо больше, так как является агентом  одной из иностранных разведок, а именно разведки далекой латиноамериканской страны Боливии, где в городе Ла-Пас всегда рады сообщениям Мишки-резидента и неплохо за это платят. Если сосед тоже хочет деньжат срубить, то он, как резидент, берется поговорить с шефом во время следующего сеанса связи. Сосед в ужасе отказался было, тем более, что о Боливии он знал только, что некий Боливар двоих не снесет, но через несколько дней все же начал расспрашивать Мишку на предмет опасности заданий и величине гонораров. Задание Мишка придумал сходу. Боливийскую разведку, мол, очень интересует график работы институтской кафедры Истории КПСС – кто из преподавателей опаздывает на работу, кто задерживается после работы и так далее. За эти сведения боливийская разведка в Мишкином лице была готова платить новому агенту 50 целковых в месяц. Сосед еще немного подумал и согласился.
Два месяца добросовестный агент вел журнал наблюдений за кафедрой, для чего приходил в институт раньше всех, а уходил позже всех, а уж какие муки совести его преследовали – страшно сказать. Мишка периодически подбрасывал соседу какие-то мелкие сувениры – «подарки от шефа», а в конце первого месяца выдал хрустящую зеленоватую купюру в полста рублей, попросив предварительно черкнуть расписочку, дескать, я такой-то получил от боливийской разведки столько-то за выполнение задания…  Сосед чуть было не упал в обморок, но расписку написал. Через месяц процедура повторилась. А еще через несколько дней вернувшийся из института Мишка едва успел вытащить своего «агента» из петли. Врезал, как водится по морде, что сошло за искусственное дыхание, и по всхлипам « не могу больше быть изменником» понял, что шутка далеко зашла. Оказалось, что  перед тем, как сунуть голову в петлю, сосед направил покаянные письма в ректорат института и в КГБ.  А дальше все было просто. Сначала Ломарева гневно клеймили на комсомольском собрании, потом в ректорате, а уже потом… Улыбчивый гебешный офицер предложил Мишке, так сказать, информировать органы о настроениях в студенческой среде. Мишка отказался:
- Стукачом не буду!
-Тогда будешь «петухом» на зоне. Это мы тебе обеспечим. Статья такая есть «Доведение до самоубийства». По ней и пойдешь, а там поглядим.
Что говорить, твердостью характера и мужеством Мишка никогда не отличался.
Перед самым окончанием института он вновь встретился с улыбчивым офицером и принял приглашение на работу в районном отделе КГБ. Папа узнав о таком сыновнем решении, повозмущался, да и простил сына : «Служи Родине, сынок!»… И искренне прослезился.
Так стал Мишка Ломарев контрразведчиком.
Контрразведчиком с душой агронома.
Наверное, это лучше, чем наоборот…


***

Вот как хотите, но трое суток в поезде, да еще в летнем, да еще в жару… Да-да, именно в таком поезде, в вагоне, где на каждом окошке светится трафаретная надпись: «Окна не открывать! Работает кондиционер». А кондиционер последний раз в этом вагоне работал так давно, что не упомнят и железнодорожные аксакалы. В вагоне, где царит сложная атмосфера запахов – такой плотности, что поневоле сам становишься ее частью и начинаешь источать некие как их … ну, которые как флюиды, но плохо пахнут… а!  миазмы. Так вот трое суток в таком поезде, это я вам скажу  - с героизмом граничит.
Занималась заря третьего дня пути из Красноводска в Москву. До столицы оставалось всего ничего – как сказал бы какой-нибудь Чингачгук – пять полетов стрелы, а может и того меньше. За время, проведенное в поезде, Пашка с Лехой от скуки перезнакомились с половиной проводниц, а потом и с половиной проводников, выпили почти цистерну алкогольных напитков и наслушались всяческих баек от попутчиков. В общем, время не зря потратили. То утро началось для Пашки кошмарно. Точнее с кошмара оно началось. Забегая вперед, а точнее, отматывая назад, скажем, что ночью Пашка полупроснувшись выпил стоящую на столе бутылку ряженки, нисколько не задумываясь – чья это ряженка. Что возьмешь с полусонного и полупьяного лейтенанта. Ранним утром оказалось, что у ряженки есть хозяин, вернее, хозяйка – старушка, при взгляде на которую в Пашкином мозгу почему-то возникло слово «Хиросима». Старушка Хиросима сидела напротив Пашки и бормотала что-то о том, как она вчера обегала полгорода, чтоб эту ряженку добыть, а он – подлец, взял да выпил. Увидев, что Пашка приоткрыл глаза, Хиросима усилила звук и вдруг завизжала:
-- Пейте ряженку, пейте, что же вы не пьете!
Старушка видимо всерьез полагала, что скрытый в этой фразе сарказм заставит похитителя ряженки сразу же пасть на колени, долго вымаливать прощение, а потом постричься в монахи и дать обет не прикасаться к молочным продуктам до конца дней своих…Не тут-то было. Пашка еще не до конца уловил весь сардонический настрой Хиросиминых завываний, а корчащийся от смеха Леха, уже слез с верхней полки, вышел в коридор, и буквально через минуту, вернулся с бутылкой ряженки, которую торжественно вручил старушке от имени всех вооруженных сил. Эх… Статью бы об этом в газету тиснуть под названием: «Так поступают настоящие друзья»… Но позже, позже… Подъезжаем к Москве.


 ***

А Павелецкий вокзал, на который прибыл наконец-то поезд, Пашке совершенно не понравился. Как всякий, воспитанный в нашей стране гражданин, он с детства был уверен, что поезда в Москву приходят если не прямо к Мавзолею, то уж непременно к похожему на игрушку собору Василия Блаженного. С этой точки зрения грязноватый, полный суетящегося люда, Павелецкий, конечно же, проигрывал.
- Ну что, - сказал Леха – Добро пожаловать в столицу нашей Родины, город-герой Москву. Город, в котором, безусловно, есть на что посмотреть. Но мы сюда приехали не за этим.
- Опять паб-скроллить будем? – с ужасом в голосе спросил Иванов.
- Увы, поручик. Москва нам не по зубам. Москва, она, как известно, бьет с носка, хотя и не это самое страшное. Страшно, что после удара с носка она слезам не верит.
- Ну а еще в Москву за песнями ездят,- решил поддержать марафон пословиц Пашка.
Бледных игры не принял. Сурово глянув на лейтенанта, он одернул китель, отцентровал привычным жестом фуражку и сказал:
- А заглянем-ка мы в одно заведеньице. Тут рядом. За углом.
И они отправились на поиски заведеньица.
Они шли по Москве совершенно непохожей на Пашкины представления о столице. Золото солнечных зайчиков плавилось в тысячах окон и плавно стекало в кристально чистые воды Москва-реки, чтобы, дробясь и множась, перемещаться по самому красивому городу Земли. Мимо святых и памятных для всех мест и  просто достопримечательностей церетелевского разлива, мимо парков и скверов, стадионов и храмов… От высотки МИДа на Смоленской к высотке Университета на Воробьевых горах. Или, если хотите, наоборот – с Воробьевых гор, на Смоленскую площадь… Через широкие проспекты к просторным площадям . И наконец, туда, где в путанице переулков затаилась и спряталась не то до поры, а может и навеки, Москва Настоящая… Вот так, или примерно так написал бы автор о Москве в том случае, если бы она понравилась герою произведения… Но. Москва Пашке не понравилась с самых первых секунд, а поэтому и текст будет другой…В Москве шел наглый дождь, ехидно-липкие струи которого, не оставляли шансов остаться сухим ни конному, так сказать, ни пешему. Сырая серая пелена струилась, стелясь по низким крышам.  То тут, то там эту пелену прорывали стремящиеся к небу достопримечательности, казалось так специально расставленные по городу, чтоб вокруг них можно было водить хороводы. Иногда по праздникам. А то и просто так, в будние дни. А хороводы Пашка Иванов не любил еще с детдомовских времен.
В общем, Москва Пашку разочаровала, как уже было сказано, с первых секунд.
И навсегда.

//Стихотворение Игоря Кручика. (из записной книжки капитана Бледных)

Какая б ни была Совдепья - здесь рос и хавал черный хлеб я, курил траву, мотал в Москву...  Тут- КГБ и пьянь в заплатах, но и Христос рожден не в Штатах; прикинь: в провинции, в хлеву. Какая б  ни была имперья - иной выгадывать теперь я не  стану, ибо эту жаль.  Где,  плюрализмом  обесценен  и голубем обкакан, Ленин со всех  вокзалов  тычет  в даль. И я, вспоенный  диаматом,  грущу  о  Господе распятом - еврее, не имевшем  виз.  Что  Богу  был нехудшим сыном, бродя по грязным  палестинам,  как призрак (или коммунизм). Не обновить Союз великий. Не обовьются повиликой кремлевские шарниры  звезд. Какая б ни была Совдепья -  люблю  ее  великолепья
руину, капище, погост.


***


Заведением оказалось кафе под названием «Свой круг». Поразило оно Иванова прежде всего тем, что хозяин кафе, напоминавший матерого людоеда на пенсии (перебитый нос, пронзительный взгляд, резкие отточенные движения), Леху хорошо знал. Крепкое рукопожатие. Можешь звать меня Славой, лейтенант. Ну-с, к столу. Дальше понятно – водка-селедка. Или водочка-селедочка, если вам так больше нравится. Хозяин-Слава обслуживание дорогих гостей официантам не доверил. Наливал, подавал, мчался на кухню, волок из бара какую-то особенную, привезенную из самого Киева водку… Хорошо стало Пашке. Как дома. Впрочем, гораздо лучше, конечно же. Да и не ведал на самом деле лейтенант Иванов, как оно бывает это самое «хорошо, как дома».
- Вот смотри, Павел Иванович, и гордись, - сказал Бледных, - внукам будешь рассказывать, как тебе сам Славка Малина, водку наливал. Геройская личность. За Афган орден Красного знамени имеет, а это тебе не хрен собачий…
- Это вас там… так сильно…, - показывая на перебитый нос хозяина, спросил Пашка.
- Нет… Это в другом месте. – тихо проговорил хозяин и сразу же начал как-то излишне бодро вспоминать веселые случаи, которым он сам и Леха были свидетелями во время той самой непонятной войны, что называлась исполнением интернационального долга.

Слава Малина  свою особую примету получил в одночасье, причем уже после геройств «за речкой», в ситуации мирной и, казалось бы, безобидной, что и было ему особенно противно. Рассказывать об этом он не любил и вскоре после того случая из армии уволился.
 Был Слава первым пилотом вертолета МИ-8. И пилотом неплохим. В Афган попал в самый разгар, в восемьдесят втором. Служил не за страх, а за совесть. Высаживал десантников, потом тех же десантников, забирал после жестких стычек с духами. Работал, в общем. Иногда почти на пределе возможностей. Своих  и машины. Красное знамя получил из рук командующего армией  за то, что вывез раненых из-под плотного душманского огня.  Раненые в вертушку не вмещались, с другой стороны, оставлять их было нельзя. Вывезли всех. Жуткие подробности того рейса –легкораненые на подкосах шасси, носилки с тяжелыми чуть ли не вертикально в кабине да пронзительное визжание духов вслед уходящему вертолету -  относились к разряду  воспоминаний неприятных, и потому Слава об этом никому не рассказывал, кроме самых близких друзей, да и то по пьянке.
После Афгана пилота-орденоносца заметили, присвоили звание подполковника и посадили в командирское кресло личного вертолета начальника штаба Среднеазиатского военного округа. Служба была не пыльная. «Хозяин», как звали офицеры между собой начштаба, передвижение на вертолете не любил, потому, в основном, скучали на земле. Но вот однажды, в округ прибыли высокие чины из самой Москвы и вдоволь попив и поев, решили устроить охоту на сайгаков. А с вертолета, оно конечно же сподручней по животным стрелять, кто спорит. Один из московских чинов проявил в деле охоты недюжинную осведомленность и смекалку, если это слово применимо в данном случае… В результате чиновьих демаршей, взлетал Слава имея под днищем вертолета висящий поперек фюзеляжа трехметровый отрезок рельса. Зачем это было надо, никто из экипажа не понял. До поры до времени, так сказать.
И пошла охота.
  С точки зрения зоологии, скажем, сайгаки животные травоядные, стадные и не очень умные. Опять же, автоматами и прочим оружием сайгак не вооружен, потому от всяческих неприятностей спасается бегством. Причем, даже не отстреливаясь, по вышеуказанной причине. Описывать же, как беззащитных животных поливали автоматным огнем раскрасневшиеся генералы, мы воздержимся… И вовсе не потому, что данное описание может вдруг попасться на глаза Бриджит Бардо, или кому другому из профессиональных любителей животных. Просто из природного гуманизма по отношению к читателям.
Потенциальным.
Вышеупомянутый чин, вошел в пилотскую кабину после того, как генералы удовлетворили первый приступ жажды крови и потребовал у Славки снизиться и пролететь над стадом сайгаков так, чтобы висящий под брюхом рельс прошелся по головам животных.  Потому как патроны надо экономить. Экономить сайгаков никому и в голову не пришло. Славка, матерясь про себя, начал снижение. Он почувствовал, как машина мелко затряслась, подобно едущему по кочкам грузовику. В салоне одобрительно заулюлюкали генералы. Московский чин, похлопал Славку по плечу:
- А ну-ка давай еще разок!
Славка развернул машину… И тут… Висящий под фюзеляжем рельс, влекомый неведомой силой, повернулся, стал параллельно фюзеляжу , и в следующий момент, врезался в высокий бархан…Вертолет перевернуло и бросило на землю.
Славка пришел в себя через три дня. В госпитале. Кровавая забава и кончилась кроваво.  Погибло несколько высоких гостей. Славка отделался переломами, контузией, да осталась навсегда отметина  - переломанный нос. Выйдя из госпиталя, Слава сразу же написал рапорт об увольнении из армии. Из ТАКОЙ армии, как он сам говорил.

… А потом они выпили еще. И Пашка даже начал говорить какой-то очень важный и нужный тост, но в самый ответственный момент, его голова вдруг стала невыносимо тяжелой, упала на стол и разбилась.
Пашка не мог вспомнить потом, как его вынесли из «Своего круга», как постоянно матерящийся таксист вез их с Лехой в аэропорт, не забывая креститься на все попадающиеся по дороге церкви. Как во Внуково Леха договорился с экипажем отдыхающего в Москве ледового разведчика о перелете до Архангельска. Не мог он вспомнить и того, как на багажной тележке его довезли до небольшого самолетика с красными крыльями и подняли на борт.
Особых удобств внутри самолета не наблюдалось, потому Леха постелил на пол свой китель, а суровый мичман, тоже пассажир, подсунул под Пашкину голову мешок с почтой. По иронии судьбы, которая редко встречается в книгах – все больше в жизни – именно в этом мешке находились сразу два письма, имеющие непосредственное отношение к дальнейшей судьбе лейтенанта Иванова, Павла Ивановича.


***

Прийти в себя Пашка попытался еще в самолете. Он приподнялся на локте с заботливо подстеленного прямо на металлический пол капитанского кителя, мутным взглядом окинул неаппетитные внутренности  самолета и решил, что с приходом в сознание можно и подождать. После чего опять рухнул на китель. Все четыре часа до Архангельска он мирно проспал. Ну, не будем ему мешать, тем более, что в то же время в воздухе находятся еще несколько самолетов, которые не могут не привлечь наше внимание.
Рейсовым Аэрофлота в Белград летел полковник Исаев. Туда же на «Боинге» компании «Дельта» направлялся полковник Кондакоу. Чуть запаздывая по времени, из Хайфы в Белград (очень неудобный рейс, с пересадкой во Франкфурте) вылетел и некто Капилевич. Тот самый агент МОССАД, известный нам под псевдонимом «Кашкет». А вот зачем они летят в столицу тогда еще единой Югославии… Гм… летят, значит надо.

Здесь бы, увлекшись перемещениями героев , главное не упустить… А главное оно вот где – Петр Вениаминович Суханов, командующий ПВО страны, уже разобрал свой наградной пистолет системы Стечкина и мрачно расхаживал по  домашнему кабинету.

***

Уже получив от Карминского тысячу долларов и вдоволь поиздевавшись над несчастным шпионом, прапорщик Дорошенко признался:
- Да нету там ни хрена.
- Как, то есть, нету? – удивился Валик, - А спутник, что липу подсунул? Э-э-э, да ты сам ничего не знаешь. Отдавай назад бабки.
- Да успокойся ты, - в прапорщицких интонациях сквозило превосходство,- под землей там действительно нет ничего. А вот у меня есть одна интересная штука. Собственноручно открутил с инопланетной летающей тарелки. Сейчас принесу.
Штука, принесенная прапорщиком, и впрямь была занятной. Конусообразный кусок неизвестного металла, длиной сантиметров в тридцать. Антенна какая-нибудь. Ничего необычного. Но вот Дорошенко взял фонарик и направил луч света на вершину конуса. В тот же момент, неизвестная штука начала вытягиваться навстречу свету, следуя за лучом, которым Дорошенко выписывал всевозможные зигзаги.
- Во штука! На солнечный свет не реагирует, я проверял. Зато на спичку идет, стерва, на зажигалку, – в голосе прапорщика появились проникновенные интонации. Так собаководы со стажем рассказывают о шалостях своих питомцев.
- Гм… А если ее распилить? - спросил Валик, - ну, части на четыре хотя бы.
- Думаю можно, - а зачем?
И Валик признался, что он агент отнюдь не одной разведки. И отчитываться ему надо перед всеми.
- Раздам  по кусочку, пусть себе решают, что с этим делать.
Валик еще говорил что-то, строил планы, пытался предсказать радость всех связанных с ним спецслужб от обладания такой загадочной, светоразборчивой хреновиной. Дорошенко не слышал его. Он был далеко.
В шаге от реализации своей мечты.