Родные блины

 
 Залезла под подушку, в ушах заглохли все звуки. Пролежать бы здесь вечность! Дышать только трудно. Увы, толстая подушка глушит звуки внешнего надоевшего мира, но не глушит боль внутри.
Случилось страшное. Вернее сказалось. Пятнадцатилетний Антон заявил: «Если на папу в суд подашь, я от тебя откажусь!» Слова в телефонной трубке были глухие, но резкость их от этого не терялась. Сердце сжалось. И все сжалось – глаза зажмурились от наступающих слез, морщинки на лбу собрались, рука трубку охватила, словно это не трубка, а канат для утопающего.
Ученые зачем-то до сих пор исследуют силу слова. На стаканы полные снежинок наговаривают слова молитвы и матерщину. Снежинки либо расцветают, либо кукожатся. А сила слова давно доказана самой жизнью: сказать страшнее, чем сделать!
Мой милый, глупый родной Антошка, у которого я за ушами еще нахожу сладкий запах наивности. В детском саду не дрался с мальчишками, даже, когда его обижали.
  - Почему, не ответишь обидчику?
  - Мам, ты знаешь, я не могу…
  В школе тоже считался добрым товарищем, даже грамоту ему выдали однажды «Лучшему однокласснику», дети аплодировали, когда он ее получал. А теперь одноклассники в один голос говорят: «Антон изменился, стал замкнутым, ни с кем не общается!» Пытается срочно стать грубым, «мужественным», сильным. Вот матери ужасные вещи говорит.
  - Ты, что, сынок? – выталкивала я слова.
  -Ничего! - буркнул Антон и положил трубку.
  Категоричный, как все в этом возрасте. Будто нет на свете других цветов, а только черный и белый. Разве можно мать в «черные силы» записывать? Сесть бы в такую минуту, пригорюнившись, завыть по бабьи, запричитать, вытирая краем платка горючие слезы: нет, не могу. Все наоборот, когда горе, из меня слезы не выжмешь.
  Коты пришли, у меня их тоже двое, навалились на ноги, не спрашивая разрешения. Вспомнила, как младший сын Кузьма вразумлял: «Коты, мама, наше спасение!»
-Это, почему же?
-А потому, что они добрые, и своим кошачьим нутром чуют, когда хозяину плохо.
  Вылезаю из-под подушки, полосатый Тима смотрит внимательно немигающими глазами, готов оказать первую моральную помощь: уткнуться холодным мокрым носом в лицо.
  Да, что же это я забыла?! В такие плохие минуты самое верное средство вовсе не носовой платок или коты, а церковь и отец Николай. Он все знает, вернее должен знать. Он священник у которого прямая связь с Богом - Его проводник! И, может быть, Господь, используя эту своеобразную «электрическую цепь», подскажет мне грешной, что делать?
Бегом, натягивая водолазку и стирая с лица остатки косметики, собираюсь в церковь. Там, если даже просто на лавочке сидишь возле икон, и то легче становится.
  В храме после службы пустынно и звуки раздаются гулко. С фресок на стенах взирают на людей четыре Евангелиста, ждут, когда разойдемся, тогда они сойдут со стен и будут предстоять у алтаря Господу. В воздухе еще витает ладанный аромат из кадил. Уборщицы отскребают от пола восковые слезы. Отец Николай ходит по церкви, словно голова сороконожки. За ним, куда бы он ни направлялся, семенит извивающейся змейкой толпа народа: молодые родители с младенцами, бабушки с сумками плюшек, девушки в брюках, дамы в шляпах, монашествующие и просто несчастные. Кто хочет креститься, кто венчаться, кто исповедоваться, кто спросить совета, а кто просто желает, чтобы отец Николай и никто другой, взяв твои сложенные ковшом на благословение ладони маленькими, но крепкими руками, светло улыбаясь, окрестил склоненную голову  - «да не исцелен отыдеши».
Припадая потом к его рукам, я всегда удивлялась: и это руки полковника ракетных войск? Ведь раньше, в мирской жизни отец Николай был военным. А теперь, получается, он опять на войне, только с грехами нашими и сатаной.
  Меня всегда поражала его способность среди множества народа, стоящего к нему в очереди, видеть наиболее жаждущих и неутешенных. И принимает-то он часто людей рядом с фреской «Христос исцеляет расслабленного»!
  -Ну, иди-ка сюда, - тянет он за руку из толпы какую-нибудь заплаканную молодушку. И что-то горячо ей доказывает, объясняет, даже по голове ей легонько постучит. Она кивает согласно головой, лицо ее постепенно проясняется. А очередь терпеливо ждет своего часа, уже знает порядки, не ропщет, не обижается. На прощание отче с большой нежностью благословляет девушку, глядь, а она уже не плачет, светится от радости. Что за рецепт счастья знает отец Николай?
  Мы познакомились давно. Он пришел в редакцию газеты, принес статью о грехе абортов. Я внимательно взглянула: неужели так должен выглядеть священник? Отец Николай был небольшого роста, незначительный какой-то, без облачения, в простой черной виды видавшей курточке, старой шапке-ушанке. Его лицо было простодушно, курносый нос говорил о веселом характере. Но, едва он стал прощаться и уходить, как я поняла: ему я доверю все, все свои мысли, которые раньше терзали! И, которые я стеснялась рассказать другому священнику. Он был просто родной и все. Редко, но бывает так в жизни, когда встретишь человека, с минуту поговоришь, а будто знал его всю жизнь и расставаться не хочешь.    Ученые придумали под это дело свою теорию какой-то ложной памяти, индусы считают, что мы живем не один раз, поэтому и людей узнаем из «прошлой жизни». Ну, а мне кажется, что это сердце так родню свою духовную распознает. А родных разве стесняешься? Вот теперь отец Николай каждому из нас пытается втолковать, что Господь тоже родной и Его не нужно стесняться и бояться, Его нужно просто любить.
  - Все ко мне? – тихо вздыхает он, оглядывая собравшихся. Многочисленная толпа согласно кивает. И это называется, последний день священника перед отпуском! Ну, что же, отказывать он не вправе, сан не позволяет. Выстраивает всех на исповедь, кладет на подоконник Евангелие и крест, смотрит задумчиво в стрельчатое окно, где шелестят на ветру желтые осенние березы.
-Назовите свои имена…
Все хором, по - детски торопясь и перебивая друг друга, называют себя. Я раньше думала, зачем это Богу нужно, чтобы мы говорили свое имя? Ведь он и так хорошо знает, что это пришла Вера или Любовь, Петр или Никита. Но так положено, в Божьем царстве не анархия, а порядок. Нужно, чтобы ты сам себя назвал, этим самым, подтвердив, что самолично пришел исповедоваться, а не привели тебя на аркане и без твоего спроса «сосчитали». Отец Николай снова начал свою работу «отсева» самых разнесчастных. Я пока стою, значит, по его мнению, мне не так уж и плохо.
Ну, вот и моя очередь дошла, вычистив душу, рыдаю в черную рясу отца Николая, бессовестно вытирая слезы ее широкими рукавами. Он гладит меня по голове теплой рукой, тихо и прерывисто, так как тоже волнуется и переживает за меня, дышит рядом. И от этого так хорошо, так светло становится на душе, я не одна!
-Ничего, - вздыхает мой духовник, - поваляется твой Антошка в грязи, как блудный сын, понабивает шишек на бугорках, да вернется, вот увидишь! Апостола Павла слова, главное, не забывай: любовь долготерпит, все прощает, все покрывает и никогда не перестает. Ты – мать, и должна терпеть и молиться за сына. Не злись на него, не ругай. Всегда встречай любовью, радостью.
Слова отца Николая спасительны и вселяют надежду в самое безнадежное место в сердце. Он ведет несколько человек на хоры и там, зайдя на минутку в алтарь, выносит кисточку всю в святом масле.  Мажет, как на соборовании, жирными крестами уши, глаза, рот, нос, руки. Чтобы пять чувств не подвели. Сердце отпустило, дышать стало куда легче.
«Первенец, а Антошка у меня старший сын, - думаю я, - все равно, что первый блин. Иногда бывает, что и комом получается. Чем этот ком разгладить? Словно маслом, любовью его поливать нужно, да пожирнее. Глядишь, и расправится».
Из церкви выходим с подругой, как после бани. Легко везде - в теле, в душе. Домой русскому человеку идти после такого праздника – не хочется, требуется «продолжения банкета». По пути нам попадается блинная. В стеклянном закутке заперта повариха с двумя огромными электрическими черными сковородками. На них моментально жарятся такие же громадные блины. Дух стоит отменный! Блины покрываются оспинами поджаристых дырочек, стонут и пищат на горячих сковородках, а румяная повариха поливает их сливочным маслом. Мы покупаем к блинам грамм по двести красного сладкого вина. Вино тут продается в нагрузку. Впрочем, скорее наоборот, нагрузка – это блины. Так как через некоторое время дверь в блинную-рюмочную распахивается и появляется потертого вида дяденька преклонного возраста. Он долго приценяется к маркам вин, в итоге незамысловато выбирает дешевенький портвейн. Стоит, смакует, да еще и на нас заглядывается. Ольга за словом в карман не лезет: «Мужчина, глаза протрете!»
-Ну, что же вы так грубо, - неопределенно-разочарованно бурдит он. – Я ведь мужчина в самом соку!
Мы, громко хихикая, шепотом обсуждаем дядечку. Он, потягивая портвейн, прислушивается.
-Я, между прочим, - заявляет он осуждающе в наш адрес, -  хорошо слышу!
-Только это и осталось, наверное, - уже не скрываясь, хохочем мы.
В блинную заходит молодой парень. Дядечка, вдруг, пугается. Молодой человек бесцеремонно забирает из его рук пластиковый стаканчик и подносит к своему носу. Потом морщится и грозно глядит на старика.
-Опять? – вопрошает молодой.
-Да, это же просто мулька, - суетится старик, - я и выпил-то немного. Он судорожно допивает из стакана и выбегает за парнем. Мне становится грустно. Чем старше мы становимся, тем больше начинаем оправдываться перед своими взрослеющими детьми за свои слабости, за «некрепкий» характер, за то, что небогаты, не слишком удачливы… А они свысока (росту Бог дал!) глядят на нас покровительственно – презрительно. И настоящее понимание, что отца и мать не выбирают, а любят такими, какие есть, придет лишь тогда, когда сами станут родителями.
Первый блин получился комом. Вроде бы все сделала, как положено: в белое молоко вбила желтое яйцо, потом добавила муки, чуть соды. Взболтала все миксером. На горячей сковороде блин не захотел переворачиваться, видно не подмаслила его как следует! Пока сеяла муку, коты запылились в белое, под ногами вертятся, ждут горяченького. Круглый, как солнце, блин стал покрываться родимыми пятнами, тихо зашипел. Протуберанцы теста раскинули свои щупальца по сковороде. По дому поплыл удивительно-родной запах печеного, вкусного, сладкого. Второй блин за отца Николая вышел отменным – поджаристым, кружевным, духмяным. Третий блин я испекла за Антона – чуть не подгорел, в это время Тима пытался стащить у меня молоко из банки. Четвертый я испекла за Кузьму – основательный, как и он сам, толстый, румяный и вкусный. Пятый за себя, шестой – за Ольгу. А седьмой – поскребушки вышел за Господа. Вот так, чуть не забыла в радости-то о самом главном, самом Родном!