Город ракордов

Анисим скинул с себя тяжёлый кожаный пиджак, своей черно¬той притягивавший тепло солнечных лучей света, и набросил его на предплечье левой руки. Одетый в лёгкую одежду: тенниска, легкие льняные брюки и полуботинки, он, тем не менее, шел весь вспотевший. От жары не спасал и самодельный головной убор - большой носовой платок, на котором уголки были завязаны в крепкие одинарные узелки. Температура бы¬ла никак не меньше тридцати градусов по Цельсию, сколько именно, он не знал, и, по правде говоря, даже не хотел этого знать. Зато он вполне представлял себе, где находится.
Пустыня Кызылкум - не самая заметная на географической, а тем более физической карте местность, - простиралась на несколь¬ко сотен тысяч километров. Расположенная близ гор и между двух рек Амударьи и Сырдарьи, впадающих в один и тот же водоём, Ар¬альское море, в последние годы стала отличаться особой засушли¬востью, а потому, по сути, и раздаваться в размерах. Растительнос¬ти Б связи с этим значительно поубавилось. Снизилась численность и представителей животного мира, однако за счёт их высокой при¬способляемости, за исключением малоадаптивных видов, она снизи¬лась, куда в меньшей мере. Теперь, когда Время, оставило здесь свой глубокий неизгладимый след, всё пошло наперекосяк. В качестве пастбищных угодий земли, а вернее пески Приаралья уже не использовались, добыча природного газа и работа промышленных предпри¬ятий были приостановлены. Послужил ли тому отправной точкой человеческий фактор, сказать сложно. Вероятно, даже, что помимо него существовали и другие причины. Мнений, как известно, может быть много, а истина - она одна. Попробуй тут с должной уверенностью определить, которая из них эта одна истина! Да, мо¬жно полноправно полагать, что люди сами виноваты в разразившихся бедах и ненастьях, только едва ли найдётся един¬ственно верный ответ, в чём состоит их вина, чем они провинились и перед кем?
С собой у Анисима был компас, были наручные часы. Но и без них, помня, сколько шагов и в каком направлении проделано им из Нукуса, ориентируясь на солнце, он мог достаточно чётко вос¬произвести в мыслях на тот или иной момент своё местонахождение. Покинутый город, некогда экономически развитый и социально бла¬гополучный, в дни присутствия Анисима в нём, прямо у него на глазах приобрёл пугающе скорые, поистине катастрофические пере¬мены. Город опустел. И не в переносном, а буквальном смысле сло¬ва. Но прежде все его, пусть и считанные по пальцам, инфраструк¬турные отрасли пришли если не в полный, то уж наверняка внушительного характера упадок. Христианин по религиозным убеждениям, к тому же, богобоязненный христианин, Анисим Баев по началу решил, что это сам Господь покарал необразумившихся грешников, причём в числе нечестивцев, разгневавшись, Он узрел толпы неверных.
Впрочем, потом, хоть изрядное количество горожан и прина¬длежало непосредственно к тем, кто исповедует мусульманство в рамках суннизма, он быстро отмахнулся от сей бесстыжей и непри¬глядной мысли, вызванной определённо эмоциями, а не рассудком... Слишком уж сильным было его потрясение, близкое к испугу, сказы¬валось и перенапряжение с дороги, в которое переросла ранее низ¬кая утомлённость, также угадывалось влияние акклиматизационного синдрома. По-прежнему обуреваемый страстями, Анисим всё же сумел взять власть над сознанием, и вывел иное объяснение. Он расценил случившееся как следствие крупных недочётов или недееспособности в административной работе чиновников различных органов управле¬ния либо, что весьма вероятно, проблема заключалась в целена¬правленном сокрушении основополагающих ведомственных начал некой преступной группировкой. Не исключалась при этом и причастность всё тех же чиновников, в чьих коррумпированности, собственничес¬ких интересах и чудовищном вероломстве не приходилось сомневать¬ся, а лживая натура политических деятелей и вовсе уже сколько лет служит в народе притчей во языцех. Вот крест, поведал Анисим одному своему хорошему приятелю в разговоре по телефону, без мерзких политиканов тут, Толя, не обошлось! Вместе с тем, за не¬имением наилучшей версии Баев рассматривал и такую, где главными виновниками трагедии выступали лица, казалось бы, безобидных на первый взгляд профессий - медики, учителя, инженеры, заводские рабочие. Недовольные сложившимся материальным положением, на¬смешками и упрёками со стороны более успешных друзей и обделён¬ных вниманием родителей, специалисты занялись скрытым саботажем. И, пожалуйста, результат не замедлил проявиться на редкость фа¬тальным образом. Город остался без единого жителя.
Приятелю Анисима Анатолию Кулакову последнее предположение представилось не то чтобы неразумным, скорее фантастичным, о чём тот не преминул сообщить собеседнику. Анисим же, бывший в сужде¬ниях не столь категоричным, принялся отстаивать правомерность выдвинутой им гипотезы, для чего воспользовался тщательно проду¬манной аргументацией. Он указал в частности на тот факт, что как раз люди общественно значимых специальностей и могли сыграть в происшедшем свою роковую роль, возникни, разумеется, у них такое желание. Притом в бессовестном заговоре, если это, конечно, был заговор, а не ряд взаимосвязанных актов спонтанного возмущения и агрессии масс, участвовали работники как физического, так и умственного труда, в соответствии с чем первыми, безусловно, были спровоцированы аварии, несчастные случаи на производстве и т. п. происшествия; за счёт аморальных деяний или, напротив, страшно подумать, хладнокровного бездействия, якобы непредвиденных по¬грешностей в профессиональной деятельности вторых имели место быть убийства и суициды, смертельные исходы от невылеченных за¬болеваний, не менее редкие случаи голодной смерти, кончины в виду отсутствия необходимых бытовых знаний, умений и навыков, а также ведения опасного и для себя, и для окружающих образа жизни и прочие аномалии, включая даже народные волнения, в сущности, ничем не отличавшиеся от кровавых бесчинств безликой толпы. К слову сказать, в той толпе, по признанию самого Анисима, изувер¬ствовали не только разного рода преступные элементы, но и, что удивительно, законопослушные граждане всех возрастов: как гово¬рится, и стар, и млад. Анатолий, который всегда поддерживал сво¬его друга и коллегу в любых начинаниях, теперь был склонен с ним не согласиться, более того - ему хотелось поскорее положить ко¬нец бесполезному спору, а по возможности и выйти в нём победи¬телем. Потому что стремление выигрывать было у Анатолия в крови. В пользу занимаемой позиции он привёл один неприметный, но до¬статочно убедительный довод. Твёрдым уверенным голосом он при¬звал товарища выслушать его: "Анис, тебе, конечно, видней, ты всё-таки в «эпицентре событий», а я в каком-то Иркутске, мне су¬дить сложнее, однако послушай, что я тебе скажу. Анис... Поста¬райся отвлечься и представить ситуацию целиком, превратись в яс¬треба, опиши пару-тройку кругов в небе, внуши себе - ничто не должно утаиться от твоего пристального взора! Повтори! Отлично!! Кружись и спускайся ниже - до бреющего полёта. Подмечай каждую деталь. Всё подметил? Замечательно. Можешь расположиться на ка¬ком-нибудь дереве, стоящем поблизости, отдохнуть. И ответь, по¬жалуйста, неужели среди - скольких там человек? - 152-тысячного населения не нашлось ни одного здравомыслящего и физически полноценного, способного выжить в подобных условиях? И, кстати, ку¬да подевались те негодные профессионалы, что навлекли мор на собственный город, где эти волки в овечьих шкурах, подлые лич¬ности?" Как ни странно, Анисим ответил сразу, словно, заранее прознав, чего будет спрошено, подготовил ответ на бумаге и про¬читал его: "Толь, к сожалению, у меня на руках нет достоверной информации, которая бы удовлетворила наше любопытство, тем не менее, я берусь утверждать, что, во всяком случае, один живучий человек нашелся, и он имеет честь состоять с тобой в телефонной связи. Куда делись обиженные судьбой специалисты? Не знаю - куда, но подо¬зреваю - как. Думаю, чтобы не подвергаться чрезмерному риску по¬платиться за содеянное, они ударились в бегство. И если, кроме меня, уцелел ещё кто-то, то и он/она/они, не сомневаюсь, давно уже не здесь. Признаться, Толь, мне самому не мешало бы поживее рвать отсюда когти". На другом конце провода Анатолий хранил упорное молчание. Когда давящий груз ожидания стало выдерживать невмоготу, Анисиму пришлось подтолкнуть приятеля к возобновлению прерванного диалога, выразив на сей счёт крайнее  недовольство.
На что тот отреагировал озадаченным хмыканьем и более ничем. То¬гда Анисим тонко намекнул на то, сколько они уже разговаривают, а точнее ходят вокруг да около, после чего Анатолий Рудаков соизволил-таки поде¬литься невесёлыми своими мыслями: так, мол, и так - теряюсь в догадках, советовать чего-либо боюсь, действуй по изначально намеченному плану. Анисим Баев раздражённо поддакнул, терпеливо вы¬слушав всё то, о чём он и сам имел совершенное представление, по¬кряхтел, покашлял, давая понять, что пора закругляться, и уже со¬бирался бесцеремонно попрощаться и повесить трубку, когда от Ана¬толия поступило сенсационное известие. Оказывается, в Москву вер¬нулся давний кумир Анисима профессор Краснопёров, истый знаток и непревзойденный исследователь в области географической биологии. Прекрасно осознавая, насколько незыблем авторитет сего ученого мужа, наско¬лько высок и непререкаем он для вечно страждущего до познаний Баева, Анатолий, любивший похвастаться ораторским искусством, воз¬будился до предела и не успокоился, пока полностью не изъяснился. Из его помпезных речей мог бы почерпнуть массу интересного даже самый завзятый писатель, однако Анисима интересовали лишь сами сведенья, а не те формы, в которые они были облечены. На этот раз он отнесся благосклонно к въедливому донесению друга и сорат¬ника по работе, и выслушал его не вполуха, как прежде, а вполне активно и с чувством такта, что обычно водилось за ним редко и почиталось ближайшим окружением, в т. ч. и Анатолием, за "Великое Просветление", достойное подающего надежды приверженца буддизма - естественно, в те драгоценные минуты культурности и доброты нико¬му и в голову бы не пришло нарекать сотрудника НИИ и отца двоих детей, пусть и за глаза, столь обидным "монах", хотя сходство об¬наруживалось поразительное. С тем же успехом абсолютно напрасно его могли прозвать "хамом" и "волком-одиночкой", чего в действительности и вовсе не наблюдалось, просто он был подвержен скептическому умо¬настроению, приличествующему всякому уважающему себя деятелю на¬уки, и выказывал потрясающую увлечённость серьёзной специализиро¬ванной литературой, а потому справедливости ради стоит заключить, что логичным стало появление таких особенностей поведения, как хмурый вид и неконтактность, граничащая с безынициативностью в общении. Но и только. Задав дополнительные вопросы и поблагодарив за содержательность ответов на них, Баев справился на прощание о семье Анатолия - матери, сестре и супруге, и, посмеявшись над тем, каково тому живётся в женском коллективе, дал отбой.
Своим домочадцам Анисим звонил ещё вчера вечером, так что обо всём, что рассказал он Анатолию, жена и дочки проинформирова¬ны были первыми. В его семье, где также доминировали женщины, как главный поилец и кормилец, статусом хозяина в доме обладал он сам - Анисим Хасанович, в отличие от семьи Анатолия Викторовича, в которой главенствовала мать, как имеющая честь называться бабуш¬кой. Разногласия практически не возникали ни в той, ни в другой, однако у Баевых их значилось значительно меньше. Очевидно, именно поэтому Анисима и ошеломила в тот вечер тотальная реакция от его близких, реакция, коей он не ожидал ни при каких обстоятельствах. Отличавшиеся до того завидной сдержанностью и пиететом к главе семейства, жена и дочери устроили несчастному целый скандал. И что это был за скандал! Марина - дражайшая половина Баева – закатила потрясающую истерику (масла в огонь подлили СМИ, растрезвонившие в прямом эфире о набирающем обороты ЧП и не поддающемся никакому разумному толкованию; новость пробралась едва ли не в каждый дом и заворожила доверчивых телезрителей и радиослушателей, на том, правда, всё и закончилось, - оповестившие их единожды дикторы и спецкоры внезапно приумолкли, а некоторые из них и вовсе бес¬следно исчезли): плача и сокрушаясь о том, сколь не вовремя её мужа послали в командировку, она не переставала кричать и попре¬кать его же за слабовольный нрав, проявленный перед начальством и ослиное упрямство, столь некстати проявляемое сейчас. Несколь¬ко скрашивали грозные нападки мольбы и увещевания по поводу ско¬рейшего возвращения назад. Основной упор она сделала на то, что «соваться одному в адское пекло пустыни бессмысленно, мало того – опасно» и напомнила, какие гады в его Кызылкумах обитают. Фоном в перебранке служили всхлипы и причитания двух неразлучных сестёр - Лены и Леры. Мужчина защи¬щался, как мог: орал, топал ногами, рассыпался в просьбах и по¬хвалах, юродствовал, раздрай, тем не менее, завершился тем, что оный мужчина, соискатель степени доктора биологических наук, из¬мытаренный донельзя, сдался, капитулировал и, признав за собой неправоту, по¬обещал на этой же неделе заняться приготовлениями к отъезду. К сбору же вещей он, мол, приступит с завтрашнего утра, немедля. Угомо¬нившись, Марина перешла к обсуждению смежных тем, связанных не¬посредственно с персоной Анисима и его пребыванием в Нукусе. Су¬дя по тому, что Анисим продолжил разговор и охотно выбалтывал любые интересующие жену факты и помыслы, форма допроса не очень-то его и обеспокоила. Так, сменив гнев на милость, плутовка взя¬лась допрашивать: в порядке ли её милый, не забывает ли он регу¬лярно питаться, совершать моцион перед сном и чистить зубы, как его доклад на конференции - приняли на ура или... потерпел поражение, как прошла экскурсия в Ботанический сад и не промотал ли он ещё отпущенные на поездку средства - командировочные и премиаль¬ные? Получив лаконичные, но правдивые ответы: "Да, в порядке"... "Голодаю"... "Сижу в номере, да, в четырёх стенах, от греха по¬дальше"... "А зачем? Я почти ничего не ем"... "Моя писанина вызвала град оваций, всё-таки члены общества защиты природы выложились будь здоров"... "Ты хочешь, чтобы я прочитал тебе лекцию на тему - "Состояние и специфика флоры в природно-географических условиях Узбекской ССР", в духе Павловских сред? Ага, щас"... "Марина, не волнуйся, денег на обратный путь мне хватит"... она передала трубку старшей дочери Лене, куда большей любительнице разводить тары-бары, чем мать. Проклиная себя за непреодолимый страх одиночес¬тва, сохранившийся с молодых ногтей, Баев сжимал в кулаке сталь¬ной шнур таксофонного автомата и готов был задушиться им лишь бы не слышать дочкиного занудства. В итоге, потеряв всякое терпе¬ние, он был вынужден уступить в препирательствах и согласиться привезти "чего-нибудь эдакого" (нажимать на рычаг он посчитал не то чтобы циничным, скорее неинтеллигентным поступком). Затем трубка вновь перекочевала к матери. Перекинувшись парой дежурных фраз, муж и жена внезапно затихли: муж - вследствие того, что потерял нить разговора, а жена - уловив в голосе мужа нервные нотки, до сего момента не наблюдавшиеся. Как бабе умной и смека¬листой, Марине не составило труда вычислить, в чём подвох, и од¬ним точным вопросом вывести ненаглядного на чистую воду. Шутка в том, что сам ненаглядный, нервничавший совершенно по иной причи¬не, провинности за собой не видел и, естественно, ответил честно и безотлагательно. И тем, к счастью, устранил недопонимание. Она спросила его, откуда он звонит, уж, не из будки ли? На что он от¬ветил: "Да. Ибо какие-то злодеи вырубили в гостинице подстанцию, здесь вообще чёрт-те что творится! Ладно, надеюсь, скоро увидимся. Целую в губки. Пока".
Вспоминая о тех диких сумеречных днях, когда он то, действительно, как бирюк, отсиживался в номере, дожидаясь темноты, то выбирался на¬ружу с целью найти себе чего-нибудь поесть и попить или же по¬просту прогуляться в черте и окрестности города, если от одолевавших его всё больше и больше меланхолии и пессимизма становилось совсем уж дурно; вспоминая о том, чего в те дни ему дове¬лось пережить и натерпеться, он только теперь, в пустыне, осо¬знал, как близка была смерть - ему грозило помешательство, чре¬ватое самоубийством. Не смея решиться на отбытие, горемыка об¬лазил все закоулки, но тщетно: живых людей нигде не обреталось - это ли не знак свыше?! - чего нельзя было сказать о мёртвых, чьи опошленные, исковерканные тела, как рассыпавшиеся зёрна, валялись на некогда оживлённых перекрёстках и открытых пространствах площадей и парковых зон, а также внутри публичных заведений, са¬мо собой, в силу вспыхнувших ДТП и беспорядков (сущностью по¬следних являлись уже не столько пререкания и пустяковые стычки, сколько броская, несусветная ругань и откровенные побоища), а кое-где и торчали из разбитых окон домов и машин.
Собственно говоря, вся эта унылая картина не многим отли¬чалась от таких картин, как: виды низов общества или кадры из военных фильмов. Черт возьми, её можно было бы сравнить даже с натюрмортом: поломанной и от того бесполезной, пыльной печатной машинкой "Лиственница". Но как для вандала с мародёром, так и для отшельника с мизантропом в том виделись и свои маленькие ра¬дости. Впрочем, советскому человеку, далёкому от западных идей и настроений, коим себя и почитал Анисим, извлекать для себя какую бы то ни было выгоду в столь суровую годину представлялось не то что немыслимым поступком, а просто преступлением, и потому сразу же исключалось из списка возможных деяний. Кому-то, вероятно, и покажется поведение Баева смешным, напрасным, а то и непонятным, однако, заходя глубокой ночью в гастроном, булочную или аптеку - естественно, на дверях висела табличка ОТКРЫТО, - и, забирая с прилавков и витрин необходимые продовольственные товары и меди¬каменты, он совершал действительно благородный поступок и остав¬лял на кассовых аппаратах ту сумму денег, что с него причиталась согласно стоимости, и по мере надобности брал сдачу.
Воспоминания воспоминаниями, а город, между там, остался теперь далеко позади, в прошлом, и всё необходимое, то, чем он мог воспользоваться, было оставлено там же. А это ни много, ни мало, а основные блага цивилизации. И вот с ними пришлось рас¬прощаться, но не потому, что, обезлюдев, город стал призрачным, а само пребывание в нём - невыносимым, хотя сего следовало ожи¬дать, на самом деле причин тому было две: острое желание поставить жирную точку на достижении главной цели командировки и... острая нехватка денег.
Первоначально он рассчитывал приобрести обратный билет и ехать любым поездом, однако ни в том, ни в другом случае ему не нашлось помощника: как в лице кассира, так и в лице машиниста. Затем, исследовав железнодорожный вокзал вдоль и поперёк вместе с привокзальной аллеей, а заодно и близлежащий парк культуры и отдыха, он вернулся к тому месту, откуда, собственно, и начал свой путь поисков. Надежды он не терял, старался, по крайней уж мере, не терять, но не потому, что был упёртым бараном, просто ему ничего больше не оставалось. Глупо, конечно, только в экс¬тренных ситуациях об этом особо не задумываешься, главное, чтоб на душе было хоть немного поспокойнее.
Вот и тогда, находясь под козырьком двухэтажного здания VOKZAL, имевшего пусть отдаленное, но сходство с песочным пе¬ченьем, Анисим с восхищением обозревал растительность, запол¬нявшую пространство за низким металлическим ограждением. Так сильно его заворожил практически одноцветный пейзаж из обыкно¬венных деревьев, кустарников и травы.
Он бы, наверное, наслаждался им ещё целых полдня и  ни¬сколько бы от того не устал, если бы не чрезвычайная срочность задания, данного ему на период командировки. А поручили ему собрать и каталогизировать экземпляры новых видов пустынных рас¬тений, не вошедших в прежние периодические издания. Предполагалось, что с поручением сим справится и один сотрудник. И действительно, ничего сложного оно из себя не пред¬ставляло, гораздо сложней было вытерпеть тоску, терзавшую, когда не попадя. Тоску, вызванную обстоятельствами. Но вопреки всяким обстоятельствам, Баев считал с некоторых пор своим наипервейшим долгом задание выполнить. Не зря же он все-таки выжил!
Безусловно, учитывая склонность преувеличивать свои воз¬можности, ему хотелось верить в то, что долг сей будет непре¬менно исполнен, тем более, в кратчайший срок, ведь работать он должен был совместно с учеными Нукусского университета, весьма заинтересованными в результатах исследования, затеянного колле¬гами из г. Иркутска.
Кроме как ехать на поезде, у него имелся запасной вари¬ант - ехать автобусом (сам водить он не умел и не имел никаких водительских прав, потому-то альтернатива сесть за чужой автомобиль отпала сама собой, да и совесть бы не позволила), однако и в автобусном парке не нашлось ни одного живого водителя. Та¬ким образом, отказавшись от уведомления начальства, он принял компромиссное решение идти пешком, а по пути регистрировать но¬вые виды растений.
Но прежде он обошёл весь город по периметру: от юга на запад, с запада на север, от севера на восток и с востока на юг. В голове то и дело свербело - "домой, домой..." Кто ему теперь прикажет? Никуда он возвращаться не будет, пока не обнару¬жит и не запротоколирует наличие неопубликованных описаний растений Кызылкума. Ибо когда он еще это сделает? Считанные месяцы весны пройдут, и все «пёстроцветье» сгинет почем зря. Внутри черты города ему никто не попался даже из тяжело раненых людей. Такие места с открыток, как "Соленка", плотина и мост через Аму, канал Кызкеткен, центральный рынок и прочие места, включая гостиницу "Ташкент", в которой Анисиму иногда приходилось и дневать, и ночевать, были либо опустошены, либо переполнены мертвецами.
В пути, дававшемся ему с каждым шагом все труднее и тру¬днее, он опять-таки был вынужден подкорректировать намеченный план действий. Он понял, что в одиночку и своим ходом он нико¬гда не попадет домой, а чтобы выполнить задание, ему потребует¬ся вернуться обратно хотя бы по двум причинам: во-первых, в жа¬ру он мог тащить на себе лишь где-то 10 кг, а значит, следовало рано или поздно пополнить запасы съестного, во-вторых, ближайший и крупнейший населенный пункт, в котором он ожидал получить помощь, г. Ходжейли с его 55-тысячным населением, располагался за рекой, в противоположной от Кызылкума стороне.
Само собой разумеется, А. X. Баев поступал не совсем ра¬зумно. Конечно же, в первую очередь он был обязан бить тревогу, послав коммюнике завкафедрой ботанической географии Н. Ф. Иволгину, неспроста же его мучил вопрос, не просочилась ли до уважаемого Николая Фёдоровича информация о происшествии в Нукусе. Затем уже надлежало искать подмоги от спасателей, в крайнем же случае идти искать её в Ходжейли, но никак уж - не травы и цве¬ты Красных Песков.
Перед уходом из гостиницы Анисим устроил себе напоследок "шведский стол" в столовой, где он оказался единственным посто¬яльцем, имевшим возможность получить причитавшийся ему по праву обед. А так как ни повара, ни раздатчика блюд, ни кого-либо вообще поблизости не обреталось, ему выпадала честь самому разо¬греть пищу, благо уже приготовленное и ещё не испортившееся он нашёл в ШХ-1,12, а именно: на первое блюдо - ширкавак (молоч¬ный суп с тыквой), на второе - плов бухарский без мяса и на де¬серт - фрукты (абрикосы с яблоками), бараниной и чаем он был сыт по горло, затем же ему выпадала честь самому себя и обслу¬жить, сервировав столик, за которым питался и раньше. Пресытив¬шись не таким уж и калорийным обедом, учёный отправился в номер проверить туристский рюкзак, привезенный им с собой вместо че¬модана. В рюкзак этот влезло ровно столько, сколько он смог бы выдержать, однако его терзали некоторые сомнения на тот счёт, что под палящим солнцем ему, к тому же, не выспавшемуся хва¬тит сил на неопределённо длительный срок. Он подозревал, что за пять часов пути, всё-таки получил тепловой удар, поскольку долго брёл с непокрытой головой, а зной, в сущности, не уменьшался, хо¬тя день и близился к вечеру. Общая слабость, жар и вспышки боли в голове как симптомы стали тому подтверждением. А ночью он уже расплачивался очередной бессонницей за содеянную глупость.
Возможно, стоило поступить иначе и отказаться от пешего передвижения днём, ночью ходьба давалась бы ему легче, однако кое-что мешало. Сама ночь. В тёмное время суток даже при свете электрического фонарика он бы ни в коем разе не заметил, а если б и заметил, то никогда бы не распознал искомые растения. Нет, ему обязательно надо было идти днём. Только днём.
Двигаясь в самую глубь пустыни, он понимал, что назад дороги нет, он понимал это, когда ещё только отправлялся в путь, но бросить затею не смог. Слишком уж хорошо он ориентиро¬вался на местности, слишком уж хорошо разбирался в степном, пу¬стынном и полупустынном ландшафтах. Он знал, правда, теорети¬чески, где между барханами прячутся эфемеры, как, при каких ус¬ловиях прорастают злаковые культуры, а также, что очень важно в его ситуации,  где можно найти чистый источник воды. Разыскать съестное было сложнее, точнее даже поймать, ведь с собой он не взял никакого оружия, кроме разве что консервного ножа. Одно радовало, что им он уничтожал консервы достаточно экономно, в пользу чего говорили приличные запасы горбуши, говядины и сгущённого молока. Всего 8 штук: 4 банки говяжьего мяса, 3 банки горбуши натуральной и 1 банка сгущёнки. Всё продовольствие, что у него имелось, включая термос с охлаждённым зелёным чаем, лежало завёрнутым в спальный мешок, а сверху прикрытым регистрационным журналом, походным фонариком и фотоаппаратом отечест¬венного производства "Зенит ЕМ".
Минуло два дня, и продовольственных запасов почти не осталось. Чай в термосе Анисим ещё вчера заменил на воду, добытую тяжким трудом, с помощью пустых консервных банок, но и её было уже мало. Конечно, в таком положении присутствовала обрат¬ная сторона медали: рюкзак стал едва ли не вдвое легче, очевид¬но, поэтому он до сих пор и держался на ногах. А для того, что¬бы таскать тяжести в суховей, плетясь по раскалённому песку, и после этого не ослабнуть, необходимо было быть верблюдом, лошадью или, на худой конец, ишаком.
Анисим, не сделавший в своем журнале учета ни единой пометки (простой карандаш, хранившийся во внутреннем кармане пиджака так и не понадобился), начал уже сомневаться в том, что вместо сильно намозоливших глаза ковыля актавского, астрагала останцового и мягкоплодника критмолистного ему попадется что-то новенькое. Может быть, их-то как раз и стоило записать?
А, прежде всего, он сомневался, верный ли он выбрал курс. С упаднической мыслью, почему он не верблюд или хотя бы не с верблюдом, Анисим свалился в обморок.

Этот город стоял посреди самого настоящего оазиса. Под прямыми солнечными лучами искрилось продолговатое озерцо, чуть поодаль от него росли зеленые насаждения, которые не только облагораживали окружающую среду, а и питали воздух свежестью и пряным запахом.
Что это был за город? Анисим отлично помнил, что прошло 3 дня, не больше, - за столь короткий промежуток времени с его скоростью и вменяемостью он просто не мог достичь поселения Мингбулак, равно как не мог сбиться с пути, поскольку регулярно следил за стрелкой компаса. А эти древние каменные стены? В них не было ничего общего с аналогичными нынешними постройками. Являясь примером средневекового зодчества, стены казались буквально только что построенными. И если бы не кое-какие следы, оставленные поторопившимися реставраторами, - их ученый заметил после длительного разглядывания, - творение авторов убеждало бы в бесспорности первоначального впечатления. Ворота же, как ни странно, вовсе не обнаруживали отпечаток древности (некоторые принципиальные отличия Анисим углядел сразу, не зря же он сводил дружбу с узбекскими историками и краеведами). Нет, это не Мингбулак. Слишком ново все тут. Скорее всего, место, на которое он случайно набрел, - обыкновенное городище. И чтобы утвердиться в данном предположении, Баев поднял с груди полевой бинокль и медленно осмотрел фортификационное сооружение от левого края до правого, после чего, приподнявшись на локте, справа налево. Пробегаясь по уже увиденному без бинокля, его взгляд задержался на самом верхе стен и, главным образом, на воротах. Вся процедура заняла у него около 25 минут, и вот что по ее окончании выяснилось: за не такими уж и высокими стенами не нашлось абсолютно никаких жилых домов, а тем более многокупольных рыночных зданий и дворовой мечети, также не улавливалось никаких признаков человеческого присутствия, особенно это казалось странным в контексте реконструированных стен и вновь поставленных ворот, которые выглядели так, будто постоянно использовались по назначению, кроме того, на них красовалась, да-да, именно красовалась отметина, дело рук человеческих, и не с 18-19 вв., а где-то с позапрошлой недели, незадолго до начала народных волнений в Нукусе.
Грех было не полюбоваться на эту отметину.
Деревянные ворота, сами по себе ничем не примечательные, состояли сплошь из рисунков, по большей части незатейливых, но традиционных, тем самым, представляя какое-никакое культурное значение, - ромбы, треугольники, звезды, предметы утвари, - в центре же, отличаясь от остальных, размещалось колоссальное изображение вьюнка с распускающимися и тянущимися к свету цветками. Больше половины затраченного на осмотр времени Баев посвятил его изучению, а вместе с тем и лю¬бованию. Такого растения в здешнем ареале он точно не видел, не мог видеть.
И радости его не было предела. Ещё бы! Наконец-то, есть, что записать. Жаль только, пока не найден реальный экземпляр, тот, по которому резчик, возможно, группа резчиков создавала свой будущий шедевр. Ведь если отдаться целиком и полностью интуиции, то станет понятно - выдумать такое способен один лишь Господь Бог, а создать - Матушка Природа, Мысля, однако, логи¬чески, Анисим допускал, что в многовековой истории человеком добыта уйма интеллектуальных сокровищ, но кто докажет, что ин¬теллект и воображение - это не дары божьи, откуда в человеке взялась творческая составляющая, откуда, как не от Бога, Творца нашего, и кому, как не Природе, человек обязан в перспективе творческого развития? Таким образом, он пришел к заключению: Бог, Природа и Человек триедины.
Да, он бредил идеей дополнить каталог растений аридной зоны, но для того, чтобы внести в реестр новый вид, помимо го¬лословных утверждений, требовался дополнительный материал, по¬лагавшийся при сдаче отчёта о выполненной работе, для           чего вполне годились указания географических координат, подробнейшее описание растения и, разумеется, фотоснимки, которые разубедили бы любого скептика. К тому же, возжелай он опубликовать статью в том же "Ботаническом журнале" и не имей при этом сенсационных фотографий, его бы тут же подняли на смех, а то и вовсе призна¬ли бы в нём горе-специалиста, докатившегося до постылого вранья. А этого, как рядовой деятель науки, он себе никогда бы не простил. Впрочем, раз он в своих кругах таковым почитался, то не стоило и пасовать перед естественными трудностями. В конце концов, что такое есть - трудности? Это своеобразный шанс чего-то добиться, конкретно того, чего ты недополучил. Подумав так и искренне подивившись собственной сметливости, Баев несколько воодушевился и потихоньку пополз дальше. Ему хотелось подо¬браться поближе к воротам, над которыми наблюдалась еле разли¬чимая вывеска. Прочитать же на ней выцветшую надпись, выведен¬ную нагарно-чёрной краской, тем более не представлялось возмож¬ным, по крайней мере, на таком удалённом расстоянии, на каком он пока находился. Лишь продвинувшись на добрых 10-15 метров вперед, он сумел разобрать ее всю. То было загадочное изречение на латыни: "Хик локус эст, уби морс гаудет суккуррере витаэ" - вот место, где смерть для жизни верное подспорье.
Изнуренный и опечаленный, он не стал размышлять над завуалированным смыслом этого изречения, его также совсем не волновало, из-под чьего пера оно вышло. Его интересовало другое - какое название носил сей населенный пункт, город это или поселок, неважно, главное здесь жили люди. А в том, что они здесь жили, ошибки быть не могло.
Внезапно Анисим вскричал – сначала в область живота, а затем в виски ударила черствая боль. Анисим уронил руку с биноклем и невольно закрыл глаза. Его тело и без того одолевала непомерная усталость, теперь же ее заменила обжигающая смертельная слабость.  Как-то с ней нужно было совладать, да как? Никаких медикаментов он с собой, конечно же, взять не сообразил, об экипировке не позаботился, разгильдяй, теперь вот приходилось уповать на резервы собственного организма. А ведь жена его по телефону предупреждала: в одиночку в пустыню не ходи. А он пошел. В гостинице ему, видишь ли, плохо сиделось, на раздолье потянуло, самолюбие свое потешить приспичило, зазнайство окаянное взыграло, будь оно многажды неладно! Осознавал же подспудно, что одному ему не справиться, нет, гордец безмозглый, потащился! И аптечку в рюкзак не положил... купить-купил, а положить не удосужился, лишней, видишь ли, посчитал. Дурак, губы обсохли, пот, приклеивший сотни песчинок к открытым участкам кожи, тоже высох, шея горит, руки горят, на пальцах и пятках ног мозоли и натоптыши, а он отделения в рюкзаке пожалел!
Так, лежа ничком на взгорке зябистого песка, он все сокрушался и недоумевал. Ругал себя последними словами. А голова его, между тем, тяжелела, но не от свинцовых дум, одолевших его в связи с ипохондрическим испугом, а от жара, нахлынувшего непойми отчего.
Впрочем, разум ему подсказывал, отчего.
Глупец, он же видел норки песчанок, в ближайшей от него, очевидно, сидела, затаившись, какая-то тварь. Какая это была тварь, он мог лишь догадываться. Из всей живности, водившейся здесь, на такое были способны змеи, скорпионы и, пожалуй, пауки. Про пару-тройку их разновидностей он еще перед командировкой наводил справки. И, как оказалось, совершенно, напрасно, знания, полученные от высококомпетентных приятелей-зоологов, конечно, никуда не исчезли, но своевременно и по назначению использованы не были. Судя по расположенному рядом озерцу, дико растущему саксаулу, сюда явно пожаловали песчаные эфы, популяция и процентный показатель распространенности которых в Средней Азии за последние пять лет скачкообразно возросли. Об этом даже в газетах писали. 
Он знал. Но в нужный момент не сообразил. В том, видимо, и заключалась его роковая ошибка.
И вместе с ее осознанием он понял, что обречен, а значит - иммунитет не справится, ему в срочном порядке необходима квалифицированная медицинская помощь. И если он ее не получит,..
Попытавшись волевым усилием совершить подъем, мужчина потерпел фиаско: его не слушался ни один орган. Мало того - не открывались глаза. В следующую секунду ему уже отказало сознание. А из слизистых оболочек носа, ушей и ранки, полученной от укуса гадюки, забила ключом кровь. На смену звукам бесчисленных насекомых и теням вездесущих ящериц, неизменно оживлявшим просторы Красных Песков, словно по мановению волшебной палочки, пришли полная тишина и непроглядная темень.

Врач что-то сказал по-каракалпакски, что-то (похоже, пословицу), что означало: "На хорошее поле воды не жаль".   

Здесь почти все были в обшитых узорами тюбетейках: старики, мужчины, женщины, дети, и у каждого своя, особенная. Халаты, подпоясанные платками, чопорно перемежались с высокими простецкими сапогами из тонкой кожи, белые просторные рубахи важно топорщились на спинах работяг, невозмутимо вращавших колесо жизни в этом заброшенном, но совсем не одичалом поселении. Сплошное мельтешение. Казалось, это поселение и впрямь пчелиный улей. И постоянные звуки: стук и бряцанье инструментов, блеянье овец, ржание лошадей, гавканье собак, плачи младенцев... сто тысяч отдельных не слившихся в какофонию звуков. А еще, выйдя пошатываясь из укрытия, Баев услышал припев красивой песни узбечки-вязальщицы:

Qo'y endi hayolim buzmagin meni,
Men seni unuttim, unutgin meni/
Taqdir shunday bo'lsa ne qila olarman,
Men seni kechirdim, kechirgin meni.

Тихой, но при большом желании довольно слышимой и понятной. В этой песне был заключен ответ на его вопрос, как так получилось, что г. Нукус вымер. Он, конечно, и раньше догадывался, что тут не обошлось без группы каких-то людей, но каких, оставалось до сих пор загадкой. Теперь, после всех передряг, он точно понял, что земля держится на людях знающих и умеющих, высокоадаптивных, а не на прогнивших в безделье толстосумах, только и ждущих, когда им, сытно отобедавшим, подотрут губки и помогут встать из-за стола. Правда, все знать и уметь, к сожалению, невозможно, а потому обществу следует жить в мире и согласии. Каким образом, при социализме люди забыли такую прописную истину? А вот на этот вопрос не смог ответить даже врач, спасший ему, Анисиму Хасановичу Баеву, ученому мужу, жизнь.