Связь

  Связь


1


Зима. Автобус пропах бензином, как потом. Я клею билетик на замерзшее окно, дышу на стекло, чтобы держался. Пальцы прилипают иголочками к узору на стекле. Проталинки, которые я надышала, быстро затягиваются ледяной пленкой и уже опять ничего не видно. Надо скорей сделать пальцем лунку. Ага, теперь можно смотреть! Огни.

Мне нравится ехать так. Поздно. Запах гостей, вина или водки, не разберешь… Лучики фонарей и светофоров расплываются сквозь следы моих пальцев на замерзшем окне. Мама держит на руках спящего брата. У него приоткрыт рот и один глаз, шапка съехала на лоб. Противный. Плакса. Но сейчас это меня совсем не беспокоит, я – рядом с тобой.

- Володя, поправь ей шапку.

Ты поворачиваешь меня к себе.

- А что это у тебя здесь? – и внимательно смотришь на пуговицу моего, кем–то уже ношеного пальто. Я в который раз попадаюсь, опускаю голову и пытаюсь найти это что-то… Хвать меня за нос, шапка – на глаза! Ты – хохочешь, как ребенок. Мне тоже смешно, но по правилам, я должна обижаться. Я обижаюсь, надуваю губы, а ты хватаешь меня в охапку и так как–то по особенному потряхиваешь.

- Эх, ты, Мотя!

Я по деловому поправляю шапку и придвигаюсь к тебе поближе.

- Тебя не укачало? – спрашивает мама, аккуратно подбирая Женькину руку.

- Укачало, – и делаю грустное лицо.

Все-таки здорово быть ребенком, дети это понимают гораздо лучше взрослых. Можно притворяться сколько угодно, тебе все равно верят.

Дорога домой кажется такой долгой, я прислоняюсь к тебе. Мохер твоего шарфа пахнет смесью табака и чего – то терпкого, родного. Это твой запах, запах моего папы. Я закрываю глаза. Автобус иногда подпрыгивает, и тогда ты крепче прижимаешь меня к себе. Я не сплю, я наслаждаюсь нашим единением. Так бы и ехала всю жизнь!


2


В последнее время все у меня пошло кувырком. Сплошная черная полоса. И дома, и на работе. Докувыркалась до развода с мужем. И работа, такая некогда любимая, перестала приносить удовольствие. Хожу, как на каторгу. И этот развод все соки высосал. Нет, оно вроде как все прилично, по обоюдному согласию, но скоро суд, а с мальчишкой нашим поговорить все не решаемся… Жалко. Советчиков оказалось много, некоторые особо рьяные, даже попали под перекрестный огонь. В результате боев, произошли потери в лагере друзей. Некоторые стали – бывшими лучшими друзьями

Я уже привыкла к мысли, что теперь я сама себе голова. Что будет мне нелегко. Одной-то. Но так, как мы жили последние годы, – все, баста! Это не честно по отношению друг к другу. И к себе. Куда ты подевалась, моя любовь? Была ли ты вообще? Жила, как в вакууме, как ватой набитая. Подтирала, подмывала, штопала и мыла посуду. За всех. А в результате оказалось, что – плохая хозяйка, что уюта не создала, заботой не окружила и в постели - бревно бревном. В общем, полное непопадание по всем пунктам. Зачем тогда? И взбунтовалась я, ножками затопала! Не хочу так больше и не буду! Я – женщина, черт подери! Я создана для любви! И понеслось…  И бедную, уже несколько раз склеенную чашку – расколотили окончательно. А я так думаю, что на счастье расколотили! На новое!

Вот только Данька… чистая душа моя. Сыночек. Как тебе все это объяснить? Не сплю ночами, думаю… А когда все же проваливаюсь в короткий и беспокойный сон, то мечусь и там, ищу выход…Снится мне все сон один… Или кажется, что один. Просыпаюсь с чувством, что есть ответ, что нашла я то, что искала… а вспомнить не могу. И так досадно от этого, что хоть плачь!


3


   Кочка попалась больше прежних, дернуло так, что внутри живота все перевернулось. Я сажусь прямо, тру глаза. Уже хочется спать. Женька заворочался, заныл писклявым голосом. Мама его качает, как ляльку.

- Спи, сына, чщи-чщи-чщи…скоро приедем, ляжешь в кроватку…

Я утыкаюсь носом в стекло. Ничего не видно, совсем затянулись мои окошечки. Ковыряю ногтем. Остановка. В салоне кроме нас еще несколько нахохлившихся поздних пассажиров. Клюют носом, съежились, как замерзшие воробьи. Кто-то вышел, кто-то зашел

- Замерзла? – ты берешь мои пальцы своими большими, красивыми руками. Трешь.
- А варежки где? Потеряла? Эх, ты, Мотя! А ну, вставай, пойдем к печке, там место освободилось.

Мы проходим вперед, к кабине водителя. Там и правда теплее. Садимся. Ты меня приобнимаешь. Мой папка. С усами. В вязаной полосатой шапке с помпоном. Ты долго смотришь на меня немного пьяными, серьезными глазами. Мне даже становится неловко от этого взгляда. Я не понимаю в чем дело, ты никогда раньше не смотрел на меня так. Как на взрослую. Мне хочется отвернуться и подышать на стекло. Ты останавливаешь мое движение.

- Мотя, слушай, я хочу у тебя кое-что спросить…


4


Я просыпаюсь. Темно. Который час, интересно? Нащупываю мобильник. Начало пятого. Опять… Сна ни в одном глазу. Да что же это такое, не высыпаюсь катастрофически! Надо попытаться…

Мы давно уже живем, как соседи, а спать приходится в одной кровати. Бред, конечно. Квартира маленькая, однокомнатная. Проклятая “хрущевка”. На одном диване – Данька, на другом – мы. Жмемся, каждый в свой угол, чтоб, ни дай бог, не дотронуться. Я тихонько подтягиваю одеяло, заматываюсь. Спать, спать, спать… В одной книжке про разведчиков из ГРУ прочитала, что есть безотказный способ заснуть в любой ситуации. Закрываю глаза, подкатываю вверх, держу, что есть мочи, до боли. Еще раз, еще… Не знаю, может у разведчиков и получается, а у меня как-то не очень. Лежу. Мучаюсь. И вот началось! Полезли мысли всякие-разные, все сразу полезли, чтоб уж точно до утра не заснуть. Стоп. А что мне снилось-то? Снилось, точно, от этого и проснулась. Кручу назад. Какие ощущения были сразу? Что-то важное…Что-то про меня. Знакомое. Что же? Кажется, что крутится этот сон где-то рядом, что не ушел совсем. Долго лежу, пытаюсь вспомнить... И вот меня уже куда - то тянет, с ускорением, где я уже была…


5


Длинный коридор, стены неопределенного цвета, то ли серые, то ли зеленые. Ничего лишнего, только двери. Много дверей. Тихо. Наверное, я здесь одна. Ночь или день? Не понятно, окон нет. Откуда тогда исходит свет? Я поднимаю глаза вверх. И ламп тоже нет. Странно… Вроде бы полумрак, но все видно очень четко, шероховатости стен, ручки металлические, как в поликлинике. Что я здесь делаю? Я что-то ищу… Но что? Или кого? Иду вглубь длинного тела коридора. Лестничная площадка. Вверх или вниз? Странная архитектура, что-то из позднего социалистического. Я поворачиваюсь на какое-то движение или нет, скорее, на предчувствие движения. Из глубины одного из разветвлений коридора, через этот пролет, куда-то вверх проносится стая птиц. Их много, они летят бесшумно, ни криков, ни шума хлопающих крыльев. Красивые, черные, с грустными глазами. Удивительно, что меня это ничуть не удивляет. Птицы с грустными глазами… Пойду за ними. Долго поднимаюсь по лестнице вверх, но мне не тяжело, наоборот. Чем дольше я иду, тем легче мне становится. Как – то незаметно все поменялось, и пространство и ощущения. Лестницы больше нет. Я за кулисами старого заброшенного театра. Здесь все такое огромное, массивное… Представляю, какой должен быть зал, если по сцене можно на танках разъезжать. В этот раз источник света есть, он сверху. Сквозь заколоченные окна – робкими лучами пробиваются ниточки света. Солнечного света! Значит – день, а здесь так мрачно. Скорей, надо сорвать доски с окон, пусть свет проникнет, согреет эту пустоту! Я оглядываюсь по сторонам, где – то должна быть лестница. Вот она, до самого верха, до колосников! Поднимаюсь. Но, что это? Всматриваюсь. Птицы. Их так много! Но уже не те – черные. Эти - белые. Голуби. Красивые. Вдруг, как по какому-то сигналу, они срываются с мест и стеной проносятся мимо меня в сторону предполагаемого зала. Делают круг и возвращаются, но теперь подныривая под обрывки кулис, облетают сзади и опять сверху по фантастической траектории - вперед. Движение этой массы прекрасно! Это как волны, белые живые волны! Я на самом верху, но мне совсем не страшно. Вот они – окна, слепые, залепленные. Я освобождаю их, срывая куски фанеры, вырывая гвозди из досок, закрывающих свет. Все! Готово. Небо. Чистое, летнее небо проникает в меня радостью. Я смеюсь, расставляя руки в стороны, и срываюсь вниз. Я лечу, как мои птицы, к сцене, уже нет никаких кулис, над залом  делаю петлю, обратно, вниз и резко вверх - к окнам. Вылетаю! Я в небе! Лечу! Ветер треплет мои волосы, гладит мои ноги шелком платья. Высота! Хочется кричать от восторга! Я управляю своим телом, я чувствую его, как никогда раньше! Ускоряюсь. Вверх, выше, еще, еще! Потом – вниз, в затяжной, планирую, качаюсь, будто на волнах… Там, внизу, как акварелью написанный пейзаж, зелень скатывается с краев земли в синее. Я впитываю эту красоту в себя. Что-то теплое, доброе ласкает меня, мои ноги, руки, лицо… Стоп. Я смотрю на свои руки. Они маленькие. Я разглядываю себя, мне – десять, не больше. Вот моя родинка на указательном пальце, она потом пропала. Если нарисовать ухо, то получится слон, родинка – глаз, а палец – хобот. Это мои знаки. Я помню себя, даже вкус объеденной с разбитой коленки корки. Во мне, как будто две меня – маленькая и большая, нам хорошо вместе. Мы – одно целое. Я почти не двигаюсь, меня несет воздушный поток, медленно и нежно…Что это? Звуки! Теперь я слышу звуки. Их много, они не явные, они будто прорываются один сквозь другой. Голоса. Что-то знакомое. Я вслушиваюсь. Смех. Это твой смех!

- Что это у тебя здесь? Эх, ты, Мотя… Мотя…


6


Надо сменить мелодию в телефоне. Ой, как не хочется вставать! Перевожу еще на пятнадцать минут. Все равно не усну, но все-таки – пятнадцать минут. Не проспать бы в школу… к восьми… Я не сплю… сейчас… еще пять минут… щас…


7


– Ты ведь уже взрослая, правда?

Я почему-то вся скукоживаюсь, понимаю, что этот вопрос неспроста, но киваю в ответ.

- Знаешь, доченька, так иногда бывает, что взрослые…

Ты вздыхаешь, тебе нелегко выдавливать из себя слова…

- Ну, родители… мама и папа… не могут больше жить вместе. Им надо расстаться, так будет лучше…

Я поднимаю глаза, ты как-то весь осунулся, в глазах влажно. И мне становится так нестерпимо жалко тебя, такого большого и грустного, что слезы заполняют мои коровьи глаза и хочется сильно-сильно, до боли – сжать, задушить тебя в своих объятиях. Но я сижу молча и держу свои слезы и комок, застрявший где-то межу гортанью и небом. Держу, чтобы не проглотить, чтобы не подавиться. И помолчав, ты задаешь мне вопрос, которого я не жду.

- Мотя, ты кого больше любишь – меня или маму?

Один раз, давно, еще в детском саду, у меня был момент моей первой, вслух высказанной неправды. Пришли какие-то толстые тети, наверное, проверяющие из какого-нибудь гороно, посадили нас, детей – в круг, и давай вопросы задавать. Нарядные воспиталки нервничают, делают добрые лица перед тетками. Мол, как мы детишек наших любим, они у нас такие все замечательные!

- Детки, а вы уже знаете, кем хотите быть, когда станете взрослыми?

Я точно знаю – кем. Ветеринаром, зверей лечить. Даже слово это трудное говорю без ошибки, как некоторые – ветелинар. Но опрос начали с другого конца круга, и я слышу робкие ответы моих одногрупников. Мальчишки не думают, отвечают быстро: кто - шофером, как папка, кто - космонавтом, как Гагарин. Девочки стесняются, мнутся, кто – не знает, кто – учительницей. Но вот дошли до Верочки, всеобщей любимицы и умницы. Воспитательницы расплываются шоколадом, ну, сейчас Верочка скажет! И сказала, так уверенно, что по лицам толстых теток пробежала улыбка, а воспитателки покрылись пятнами румянца от удовольствия.

- Я, когда вырасту - буду мамой.

Давай тут Верочку хвалить, мол, надо же, какая умница-разумница. И все девочки, что отвечали до нее, решили плакать, потому как не они сочинили такой ловкий ответ, а все, кто после - захотели быть мамами. Но я-то не как все, я-то знаю, что хочу быть ветеринаром! И доходит очередь до меня.

- А ты, девочка, кем будешь?

И вдруг во мне что-то щелкнуло, что-то запрыгало, что-то чужое, неприятное…И так захотелось, чтобы и меня, как Верочку, начали хвалить и улыбаться золотыми страшными зубами. И вылезло из меня то, чего я не хотела, о чем я даже не думала раньше:
- Мамой.

Должного эффекта, уже несколько раз произнесенный ответ не произвел, никто не стал хвалить и улыбаться. Но я уже ничего не слышала и не видела, а сидела в краске своего позорного предательства перед собой и жгла свое маленькое сердце, потому как понимала, что сделала. И что сделанного уже не исправить. Никогда.

- Что ты молчишь?

Я молчу. Я сейчас не помню того, из детского сада, но что-то противное начинает во мне шевелиться и мне становится страшно и неприятно.

- Ну, Мотя… Хорошо, а если мы с мамой будем жить отдельно… ты с кем хочешь остаться, с мамой или со мной?

И брызнули слезы на воротник. И смазалось все перед глазами. И закричало все во мне любовью к тебе: - С тобой! С тобой, папка!

- Ну, доченька, что ты…

То чужое, что заворочалось внутри, влезло уже в мой рот чем-то горьким и сковало язык ремнями неправды.

- Я хочу и с мамой и с папой.

Ты выдыхаешь резко в нос, молчишь секунду, желваки затикали на небритых скулах. Поворачиваешься, смотришь еще раз очень внимательно. Ты понял. Ты понял, что я соврала.

- Ну, ладно, не реви. Сейчас уже приедем.

Больше никогда ты не смотрел на меня так. Больше никогда ты не ставил меня перед выбором. Ты отказался в этот момент от меня, как я отказалась от тебя несколько минут назад. Ты оборвал нашу связь, не простив мне предательства моей любви к тебе. Больше никогда ты не называл меня – ни дочкой, ни - Мотей, только по имени.


8


На первый урок мы все же опоздали. Чуть-чуть, не страшно.

- Ну, все, Дань, иди. Повнимательней там…

Целую в щеку, жду, пока не зайдет в класс. Фух. Домой Данька уже ходит сам, и я почти не волнуюсь. Большой.

Не знаю почему, люблю эти десять минут дороги от школы - домой. Утро. Я иду медленно-медленно. Опаздывающие ученики вприпрыжку несутся в лапы к недовольным своей зарплатой учителям, двое старшеклассников курят за углом. Тихо, город еще не начал шуметь своей обычной дневной суетой. На душе у меня легко и уютно, сегодня хороший день.

Я помню свой сон. У меня есть ответы на все вопросы. Я крепко держу связывающую нас нить.


9


Мы сидим на полу. Вместе. Втроем. Мы не будем перебивать друг друга, мы же друзья. Будет нелегко, но мы справимся.

- Дань, ты считаешь себя взрослым? Нам надо поговорить…