1. Седой. Ломка Седого

 Почти детектив.

30.08.09

  Пристало к нему прозвище крепко, сразу же после того, как волосы мальчишки усыпало пеплом. Говорили всякое, а правду знал только он. Еще с двумя соседскими мальчишками нашел он противотанковую мину в лесу. Тот, кто считал себя вожаком, отправил пацана к ручью за водой, а сам с третьим приятелем продолжал костер жечь - хотели тротил выплавить. Когда взрыв прогремел, парнишка, с вырывающимся наружу сердцем, подбежал к воронке на опушке березовой рощи и онемел. А потом еще долго собирал клочья тел, одежды, оторванные конечности в кучу. С тех же пор он чаще молчал. Тогда-то и рисунки у него стали необычными, и смотрел на все вдумчиво, пряча эмоции в лабиринтах души.
  Из образцово-показательной школы, в которой стукачество считалось нормой, а из пионеров могли исключить за то, что толкнул одноклассницу, Седого перевели в сущий ад. Родители получили квартиру в другом районе, а школу новую еще не достроили. Приходилось Мальчишке добираться за пять километров в учебное заведение, возле которого уже с утра стоял «воронок». В те годы, может, и статистики детской преступности еще никто не вел. По дороге в школу устроить драку, вырвать сумку у женщины, разбить стекло авто и обчистить салон считалось почти нормой. Высший класс показывали заводилы, выпрыгивая из автобуса с сумкой кондуктора или портфелем какого-то пассажира. Героем дня мог стать тот, который, ухватив продавщицу продмага за волосы, удерживал визжащую женщину головой на прилавке, пока друзья тащили с полок все, что нравилось.
    В этой школе Седого начали бить почти сразу. Били за все. За то, что не понравилось, как посмотрел. За то, что огрызнулся. За то, что отказался пронести бутылку портвейна на урок. За то, что не согласился кого-то избивать. За то, что не помог воровать. Тогда еще в памяти крепко сидела кинолента «Генералы песчаных карьеров» и многие с бравадой подражали героям картины. А чаще били за то, что не отбивался, потому что попросту не умел драться. А учеба? Да какая там учеба? Тех, кто хоть что-то учил, били так же.
    Перелом наступил в один день неожиданно и необычно. Проходя мимо темной подворотни недалеко от школы, боковым зрением заметил троих, на первый взгляд сверстников. Каким-то шестым или шестнадцатым чувством почувствовал в воздухе напряжение. И в шаге от зарешеченного входа услышал: «Бля… Ну где этот Шкет?» Ускорил шаг и рысью влетел во двор школы. В углу, где обычно перекуривал перед уроками и на переменах его класс стояли трое. Слишком рано, только Ромка и еще две девчонки - в позерской манере держат сигареты кончиками накрашенных ногтей.
- Ром, отойдем?
Отошли.
- Чего?
- Там в подворотне нашего Шкета пасут.
- Кто? Менты?
- Нет, пацаны …. И вроде чужие.
    Девчонкам отдали сумки и через забор, через двор прилегающей фабрики, в наглую через проходную и бегом – на перерез Шкету. Его перехватили за два квартала. Шкет – отменный боец, хотя рожа всегда в шрамах и ссадинах и руки не заживали. Дрался всегда до последнего, практически не чувствовал боли и почти всегда побеждал. В этот раз, даже не зная с кем столкнется, решение принял сразу:
- Вот и лады. Их трое, нас трое. Все по-честному.
Наверное это был первый раз, когда Седой не спасовал. Нужно же когда-то начинать. Пока шли, Ромка наставлял:
- Бей в нос или в челюсть снизу. Левой рукой отбивай удары, а правой бей. Не бздо?
Седой хоть и не смог ответить утвердительно, но головой кивнул. Метров за пятьдесят побежали, в подворотню влетели, используя фактор внезапности. Ромка толкнул Седого на того, что был справа. Тот свой удар Седой запомнил на всю жизнь. Впервые из-под кулака, привыкшего к кисти и карандашу, разлетелись кровавые сопли. Не помнил, сколько раз вминал нос того, кто ему достался. Оттащил Ромка (его противник, скорчившись, застыл между двух мусорных баков). Шкет наслаждался размазывая рожу своего соперника по асфальту.
    На урок не пошли, отмывались в кухне столовки, где поваром работала сестра Шкета. Каждому дали по пакету мороженого мяса для примочек. Там же, запивая горячие оладьи сладким чаем с лимоном, Ромка и Шкет приняли Седого в свою компанию, пообещав научить драться «по-настоящему». С того дня Седой «похерил» учебу в школе, а вместо студии изобразительного искусства все чаще стал появляться в спортзале или в подвале, напичканном самодельными тренажерами и грушами для отработки ударов. От первой сигареты он закашлялся, а от первого стакана портвейна его долго тошнило, а на утро болела голова. С календарным постоянством мать чинила порванную одежду, отец выдавал взбучки за прогулы, двойки и замечания в дневнике. С таким же постоянством тринадцатилетний мальчишка попадал во всякие передряги. Друзья научили его не только драться, но и убегать. Вместо математики Седой с приятелями изучил все проходные дворы в округе. Вместо физкультуры они лазили по крышам и чердакам, прыгали с каких-то балконов на какие-то гаражи, ныряли в подвалы, что бы вылезти на соседней улице. Шкет часто пропадал по своим делам или просто прятался у родственников – его всегда кто-то искал, подстерегал, наводил о нем справки. Седой и Ромка не поддерживали Шкета только в одном – в воровских делах. Частый гость в их школе – инспектор по делам несовершеннолетних зачастил в их класс. Учителям же, казалось, нет дела до низкорослого крепыша - от них часто слышалось слово «безнадежный».
   В какой-то день посреди урока литературы в класс вбежал пацаненок из младших. Не спрашивая разрешения – ситуация вполне привычная в той школе, пацан подбежал к Ромке и передал клочок бумаги, затем под всеобщий смех, так же неожиданно исчез за дверью. Не смеялся только Ромка, он сунул записку в нагрудный карман и напряженно взглянул на Седого. Только отзвенел звонок на перемену, как они уже бежали по коридору. На бегу объяснить, что и к чему было трудно. Прибежали во двор по соседству с домом Шкета, спустились в подвал. В одном из тупиков подземного лабиринта Ромка толкнул кирпич под трубой. Кирпич исчез, а в место него появился глаз Шкета. Он почти ничего не сказал, попросил сохранить два свертка. Ему нужно было отсидеться. Кирпич с шорохом встал на свое место. Выходя из подвала, Ромка взвесил в руках свертки и тот, что полегче отдал Седому:
- Спрячь под куртку, у меня во дворе через пять минут, идем разными дорогами.
   Ромкин тайник был в старой, нерабочей дымовой трубе на крыше дома. Оба свертка в минуту были скручены проволокой, из той же проволоки петля. Дымоход в двух метрах от выхода был завален кирпичами. Туда Ромка и бросил свертки. Извлекать их придется только длинной веревкой с крючком. Что было в свертках ни Ромка, ни Седой не знали – могли лишь догадываться.
   А через 10 дней хоронили Шкета.
   Его нашли на пороге входа в подвал, с переломанными ребрами, раздробленными пальцами и длинным заточенным треугольным напильником, всаженным по самую рукоять в шею. Непривычно выглядел парнишка, лежа в гробу в белой рубашке, причесанный и с припудренными шрамами и ссадинами. Непривычно и страшно. Непривычно было видеть на серо-синих, пропитых лицах матери и отца слезы. На кладбище сестра Шкета налила Седому и Ромке по рюмке водки, сунула в руки поминальный пирожок и поцеловала обоих в лоб – от этого стало совсем не по себе. Водку едва пригубили, остальное вылили на могилу.
   В тот же вечер они достали свертки из тайника. В тяжелом - был пистолет и пачка патронов. В легком деньги, много, как по тогдашним меркам. Ромка пистолет перепрятал, сказав: «Тебе он ни к чему. Знают двое – знают все». На что Седой не обиделся, а лишь понятливо кивнул. Утром следующего дня они отнесли деньги сестре Шкета, зная, что похороны оплатила она. Взяла, но не все, а половину. Вторую половину они оставили себе. В школу пришли ко второму уроку, но все, что происходило вокруг, было как в тумане. После школы Седой остался дома и открыл учебник русской литературы. Ромка в тот вечер не позвонил.

Еще будет ….