Школа музыки

Рабочие разматывали большую бухту с чёрным кабелем. Вокруг – осень, грязь. Высокие резиновые сапоги и серые, забрызганные землёй ватники. Человек, сидевший внутри ржаво-жёлтого трактора, выглядел аристократом на фоне остальной бригады, орудовавшей в промозглой траншее, которая тянулась коричневой бороздой от порога здания начальной школы до голого футбольного поля.


Воробьёв, пряча под мышкой футляр флейты, торопился на частные уроки.
Лишь на секунду его взгляд скользнул по заскорузлым спинам тружеников. После первых матерных аккордов работяг, уронивших негнущийся кабель в траншею, Воробьёв ускорил шаг, почти вспрыгнув на крыльцо образовательного учреждения.


Осень выдалась какая-то бесконечно долгая, однообразная. С отвращением Воробьёв воскресил в памяти надоевшую последовательность унылых лиц учеников (хуже до-мажорной гаммы). Кто-то был способнее, кто-то слабее, но сейчас они виделись ему чем-то мерзко-собирательным, серо-подсознательным и безысходным.


Неотвратимость рабочего дня нарастала, пробуждая тесную тошноту. Как механизм, с конвейерным педантизмом, Воробьёв извлёк из клацнувшего голодным замком футляра флейту, собрал её. Взяв ноту на затёртом пианино, поморщился, настроив.


В одноэтажном здании старой постройки было холодно и сыро, пахло прелым одеялом. Четыре класса из шести заставлены детскими шкафчиками для одежды, стендами и транспарантами пионерских времён. Тут время будто совсем застыло.


Открытки с изображением артиллеристского снаряжения времён 1812 года, размочаленные учебники, две-три так никем и не прочитанные биографии (Дворжак, Глинка), отсвечивающая доска, поломанные детские стульчики и пыльные парты. Бальзамировали помещение - уют всех школ – лампы дневного света, - иногда подмигивающие неровным стробоскопом.


Почему именно он, Воробьёв, оказался сегодня здесь? Неужели родился для того, чтобы окончить музыкальное училище, а затем свистеть в провинциальном оркестрике, иногда подрабатывая частными уроками? Именно он. Именно он.


Мёрзнуть на остановке среди ничего не смыслящих в серебряных звуках людей. Два часа ехать, стоя в бензиновой вони. Читать книжку до боли в голове, только бы отрешиться от мелькающего в тусклом стекле привычного пейзажа. Вдыхать перегар трудящихся. Хотеть пить. Хотеть избить всех. Потом ненавидеть себя за собственные звериные помыслы. Именно он.


Жить в коммуналке. Бояться всех. Занимать деньги. Быть холостым.  Не иметь детей. Во всём подозревать Бога. Именно он.


Белый электрический провод затягивался всё сильней. Хотеть дышать. Именно он.
Флейта и немножко. Может быть, кто-то другой.


                Декабрь 2008