Анискин на пенсии. продолжение следует

     "Соседский петух орет всегда не вовремя. Не поймешь по нему - то ли рассвет приближается, то ли толстый Матренин кот, что давно петуха выслеживает, на боевую позицию приладился", - мысли такие неспешно, с остановками на остатки прерванного сна, бродили в голове у пенсионного теперь человека, бывшего участкового Анискина. И оттого-то именно, что вставать ему теперь ни свет ни заря, с соседскими петухами, было не нужно, остатки сна улетучились окончательно и бесповоротно.
      "Ну что за незадача! Четыре утра, теперь не уснуть будет..." - с досадой подумал Анискин - "И так-то день не знаешь куда девать, а тут эта вредная птица - часа ведь на два раньше положенного, разбудила. Нет, пора Матрене к нему, петуху то бишь, решительные меры принимать, вплоть до лапши!"
      Анискин быстро поднялся с кровати, будто и впрямь собирался с петухом и Матреной разобраться сию же минуту, но одежду свою, тем не менее, взял осторожненько, и из спальни вышел на цыпочках, чтобы не разбудить супругу - Анастасию Ивановну. Ее легкое всхрапывание и причмокивание говорили о том, что сон ей снился замечательный, а если рассмотрит она его подробно, в деталях, тогда и всем остальным будет днем покой и удовольствие. Это ничего, что рассказывать этот свой сон будет она по сто раз на дню - главное кивай себе головой, время от времени. И неважно, в каких местах киваешь, потому как разобраться во всех его перепитиях все равно никакой возможности нет. По молодости Анискин пытался, да быстро рукой махнул, мол пусть себе, вреда в этом нет, а женщине удовольствие.
      Анискин оделся на выстывшей за ночь веранде, недовольно покосился в окно на едва побледневший восток, и вышел на крыльцо. Свежий, предрассветный ветерок шелестел листьями большого тополя, что рос около соседского забора. Откуда-то потянуло дымом.
      "Надо же, кому это в такую рань не спится", - подумал Анискин, -"Не иначе, как в город на базар собираются, завтрак на летней печке готовят, только рано больно, да и день нынче не базарный..."
      Теперь же и еще более страннее вещи стали происходить - небо сразу с двух сторон зарей занялось. Только одна розовая была, как и положено, а вторая оранжевая.
      "Пожар, однако... никак у Федотовых баня горит! И чего бы это Федотовы баню в среду топили, может гости из города приехали..." - накручивая диск старого телефонного аппарата, додумывал про себя Анискин.
      
      
      
      Баня горела уже со всех сторон когда подъехали пожарные, затем рухнула крыша, взметнув в посветлевшее небо рой искр и разбрасывая по сторонам мелкие красные угольки. Народу любопытствующего на пожаре было немного, по случаю раннего времени прибежали только ближайшие соседи, но Федотовых среди них не оказалось.
      Все и всегда знающая соседка Матрена, Анискину доложила, что "...они с вечера в город подались, на крестины. Племянница Федотовская двойню родила. А чего не в воскресенье крестины-то, так племянницын муж, чтобы никакой посторонней службы не происходило и от особого момента не отвлекало, на сегодня всю церкву на радостях закупил, - это мне так Федотиха сказала, а уж важная при этом была, не приведи Господи!"
      "Ну что ж, стало быть мальчишки в баню покурить забрались, а то и парочка какая", - решил Анискин.
      - Василий Кузьмич, подойди-ка сюда, - раздался озабоченный голос пожарного, - неладное дело-то, человек у Федотовых в бане был. Крышу упавшую разбирать стали... а он, стало быть, там и... обретается... Я ж никогда раньше не видал такого... не бывало же у нас, чего делать-то?
      Вместе они подошли к догорающей бане и молча остановились. Пожарные тихо переговаривались, стараясь не смотреть в их сторону. Народ, к этому времени, не ожидая больше ничего интересного, разбрелся по своим делам. Только Матренина голова, время от времени, маячила над соседним забором.
      - Анискин, опять Вы вмешиваетесь не в свое дело, - с досадой в голосе проговорил запыхавшийся новый участковый, назначенный месяц назад Анискину на замену. Moлодой лейтенант - Николай Тихонов, только в этом году закончил школу милиции в Санкт-Петербурге и, хоть и был рождения местного, считал себя птицей полета не здешнего, манеры имел почти что столичные и разговаривал со всеми очень официально. Только вот, такие его приемы, никак на Анискина не действовали, тот продолжал называть нового участкового на ты и поучать при случае не стеснялся.
      - Ты вот что, Николай, ты беги, в область звони, в прокуратуру - труп у нас, неопознанный, на пожаре, значитcя. А я тут погляжу - чего к чему.
      - Кaк же так, дядя Анискин? Кто это?- на побледневшем носу участкового отчетливо проступили рыжие веснушки и стал он сейчас похож на того самого Кольку, которого Анискин, когда-то, неоднократно гонял из чужих огородов.
      - Ничего, Николай, дело, конечно, плохое, тут и говорить не о чем, да только разберемся мы с ним, дай срок. А вот кто, сказать не могу, мало там чего осталось-то, чтоб сказать с точностью.
      Участковый от этих Анискинских слов побледнел еще больше и быстро побежал в сторону пятиэтажек, где был его кабинет.
      
      Солнце сегодня припекало не по-сентябрьски. Матрена принялась копать морковку на грядке, расположеной на самом удобном, для наблюдения за соседским домом, месте. Она высовывалась, время от времени, из-за забора, но все равно чуть не пропустила самое главное. Подъехавшие к Федотовскому двору "Скорая" и черная легковая машина заставили ее забыть обо всем. Хотелось Матрене подобраться поближе, но Анискин на нее глянул так, что пришлось довольствоваться тем, что позволяли углядеть щели в заборе, да широкая спина Анискина. То есть совсем немного - люди незнакомые прошли к остаткам Федотовской бани, там они о чем-то долго разговаривали, видны были вспышки фотоаппарата, слышны приглушенные голоса, разобрать которые было невозможно, а уж понять о чем они говорят - и подавно. Уж как Матрена ни старалась: и за водой к дальней колонке ходила, и делала вид, что в магазин бегала - все мимо бани, а только так и не поняла, в чем, собственно, там дело было. А когда из Федотовского огорода вынесли что-то на носилках... тут Матрена нe на шутку на Анискина разобидиться решила - ведь ежели чего где происходит, то кто Анискину первый помощник в нелегком милицейском деле - так Метрена же, кто все про всех узнает и ему глаза откроет - опять же она! А сегодня он, неблагодарный, ее просто предал да и все тут. Эх, было бы у Матрены терпения побольше, так и вообще с ним никогда разговаривать бы не стала.
      Но когда Анискин зашел к ней водички попить, будто до своего-то дома не дойти, Матрена решила обиды свои пока в стороне оставить, а вдруг о чем и проговорится пенсионный участковый.
      - Уж какая у тебя, Матрена, вода завсегда вкусная, как-будто ты эту воду, Матрена, не из колонки общественной набираешь, а из родника приносишь. Я даже Настасье Ивановне своей говорил про это, потому как чай твой не забудешь никогда. И здоровье от этого у тебя, Матрена, замечательное, и глаз вострый. Уж такой у тебя глаз, Матрена, что тебя можно, как наглядное пособие, молодым курсантам в школе милиции показывать. Это значит, чтобы они знали, что совершенству нет предела. - приговаривал так бывший участковый, прихлебывая из кружки воду и поглядывая на Матрену.
      Лицо Матренино постепенно добрело. И ведь знала же, что льстит ей Анискин бессовестно, а все равно купилась в очередной раз. Да она и не сердилась на него больше, чего уж там, он ведь человек, хотя и пенсионный теперь, а все же не посторонний для милиции, да и не справится без него и без Матрены молодежь зеленая, учить их еще да учить...
      - Вот ты мне скажи, Матрена, - продолжал тем временем Анискин, - а не видела ли ты, случаем, чего необычного у Федотовых в последние дни, может гости к ним наведались какие, а может кто чужой по усадьбе шастал?
      - Ты чего это вдруг гостями ихними интересуешься? Я ж тебе про племянницу рассказывала уже. А больше... хотя нет, постой, ночью, вчера, ктой-то по огороду шарахался. А я уже и спать полегла, вся разболоклася, так мне потому и вставать не хотелось... Ну, что ты смотришь так, ты думаешь, я по первому шороху бегу проверять, где чего случилось? А то и бегу другой раз, когда нужно, мало ли чего... тут ведь глаз да глаз за всеми нужон.
       Не могла же Матрена признаться, что как раз вчера ночью, примеряла она на себя невиданной красоты вещь, что прислала ей из города дочь. Прислала, скорее всего, за ненадобностью, потому как растолстела за последнее время, от хорошей-то жизни. Муж дочкин в новые русские подался, торгует всякой всячиной на базаре, а дочка дома сидит. Название этой красоты у Матрены на бумажке написано было, чтоб запомнить, стало быть, да потом, при случае, в разговоре обронить невзначай. Пеньюар - название было такое. Так вот эта самая вещь на Матрене вчера и была надета. Надеть-то она его с трудом надела, а вот снимать пришлось долго, аж вспотела вся и на дочку разозлилась в очередной раз - вот ведь, не пришлет чего стоящее, а так : "На, мол, тебе, Боже, что мне не гоже!" Ну не выскакивать же прямо так, а пока разделась - все, вроде бы, и затихло.
      От дасады на дочку, она забыла про самый главный вопрос, что уже полдня на языке вертелся, про то, что же это там на носилках-то было?
      - Ну что ж, на нет и суда нет, - сказал Анискин, - бывает, стало быть и такое, не всегда ж тебе, Матрена, все замечать... только ты все ж повспоминай. Может, невзначай, и придет что на ум-то.


Слухи об утреннем происшествии просочились сквозь запреты. У магазина стояла кучка возбужденных женщин, переговаривающихся вполголоса. Собственно стояли там с бабами, Анна Савельева- жена пожарного Петровича, да ее соседка, баба Дуня, которая узнала новость от Анны первой и теперь чувствовала себя к этой новости вполне причастной. Анна уже и злиться на нее начала потихоньку. "Вишь, рассказывает бабам историю, как свою. И ведь не помнит же ничего точно, а туда же.."
      - Аньк, ты подскажи, как это твой его углядел-то, я чего-то запуталась, - прервал Аннино справедливое негодование бабы Дунин вопрос. Анна торжествующе обвела глазами собравшихся.
      - Ну дык как... баня-то долго горела ведь, почитай и не осталось ничего... мой Петрович ведь обстоятельный, почем зря торопиться не станет - уж ежели делать чего примется, так пока все не поделает, даже и не проси ничего... весь в деле. А я и не пристаю, чего там, знаю ведь, занят человек, сам и решит, когда...
      - Ага, как же! А кто третьего дня...- перебила ее, не стерпевшая явной неправды, баба Дуня. Так ведь и всему поселку было известно, что приставучей и въедливей, чем Анька Савельева, не сыскать во всей округе. Да только сегодня главная новость была ее, поэтому на бабу Дуню зашикали и, замолчавшая было, Анна, выдержав с поджатыми губами эффектную паузу, продолжила, не глядя на проштрафившуюся бабу Дуню.
      - Так вот я и говорю... уж если он чего делать примется, так от своего не отступится, пока до конца не доделает. Уже от пожарища-то все ушли: и Анискин, и другие мужики. Стоят себе, покуривают, значит... а мой Петрович, он нет... он..
      - Да ладно тебе, Анька, не тяни, ну что ты прямо душу-то вынаешь, что мы, мужика твово не знаем, ты дело говори! - не выдержали уже и остальные.
      - Так вот так и нашел, потому как ентот... под балками обгорелыми оказался! - вспомнила, некстати, баба Дуня, испортив окончательно Анне настроение.
      Maтрена сегодня к магазину припозднилась. Да и как было повсюду успеть, когда столько событий за утро приключилось. Но уж зато порассказать было о чем. В предвкушении предстоящего успеха, торопилась она, не зная, каким коварным и жестоким оказался ее давний друг Анискин, которого она за утро уже однажды простила. Увидев женщин, горячо обсуждающих что-то, она поспешила к ним. Но не успела Матрена и рта раскрыть, как ее тут же вопросом и сразили.
      - Вот Матрена уж точно знает, кто это там был - мужик или баба? Как его опознали-то?
      - Кого опознали? - не поняла Матрена.
      - Того, кто у Федотовых в бане-то сгорел? - и глядя на Матренино растерянное лицо, баба Дуня спросила ехидно -
      - Али не знаешь ничего?
      - А как же друг твой, участковый пенсионный? - подлила масла в огонь Анна. - Или вы с ним вместе на пенсии теперь обретаетесь?
      - А ты, Аньк, поменьше бы языком трепала-то, - не подала виду Матрена, - гляди, ведь сколько баб перебаламутила, разве не велено было тебе язык за зубами держать?
      Что-что, а то что язык в этих случаях всегда велят за зубами держать, Матрена, на своем горьком опыте, неоднократно убеждалась. Да только сказала она это сегодня без особого энтузиазма, потому как обида на Анискина просто в горле застряла. Оставив притихших баб, Матрена быстро пошла домой. Забыла, за чем и в магазин приходила. А ведь по-делу шла - на выходные дочка с зятем в гости обещались, так надо было чего-нито вкусненького подкупить, чтобы в грязь лицом не ударить. Хотя чем их теперь, городских удивишь-то? Матрена позавчера уж так к Ленке-продавщице подлащивалась, уж каких только слов приятных не говорила, чтобы та привезла ей из города особенное чего-нибудь. Раньше в поселке магазинов было несколько, это когда кооперативы объявились, да только они и прогорели быстро, один за другим. На этом краю поселка остался один Ленкин, что она держала в маленьком вагончике. Два раза в неделю ей из города муж на машине привозил продукты разные. Пенсионерам ведь в город не наездишься, а потому надо Ленку просить. А та капризная теперь стала, захочет - закажет то, что просишь, а не захочет и не получишь ничего. Прямо-таки королева поселковая образовалась.
      
      Вторую половину дня Aнискин провел вместе с новым участковым. Из областного города начальство наехало. Дело-то нешуточное - можно сказать ЧП областного масштаба. Из соседнего села привезли Федотовых. Но и те, ясности в запутанную картину происшествия, не внесли. Никто к ним не приезжал, баню они не топили.
      
      Из-за всех этих неприятностей, Анискин домой, к обеду, так и не попал, напрасно ждала его Настасья Ивановна, в окно выгладывала, да еду в духовке держала. Вообще-то, жена бывшего участкового давно привыкла в дела его, служебные, не вмешиваться, но с другой стороны посмотреть ежели - то ведь и не участковый он больше, а просто пенсионер. Просто муж, который знает что-то, так, не по делу службы, а по случаю. Мог бы и поделиться, рассказать когда-нито. Знает же, что Матрена, по вредности своей натуры, уже чего-то обронила, не так много, чтобы понять, что у Федотовых произошло, но достаточно, чтобы нормальная женщина покой потеряла от любопытства. А сами Федотовы и носа из дому не кажут, даже вон и занавески на окнах не шелохнутся,сидят, как мыши под веником, затаились. Только весь поселок уже с утра гудит, новость друг дружке пересказывает. А уж каких только предположений не понастроили - куда там сериалу про мафию!
      Поэтому, как только Анискин появился на пороге, Настасья Ивановна взяла его в оборот.
      - Ты что же это, Василий Кузьмич, дом-то родимый стороной обходишь, али тебя лучше где-то кормят? То-то мне сегодня сон в руку был...
      - Да ладно уж, знаю, Матрена тебе нашептала, что у Федотовых приключилось. Да только пока мне и сказать тебе нечего. Никто в поселке не пропал, никто новый не объявлялся.
      - Хоть кто это был-то, узнали?
      - Еще нет, экспертиза разберется, а пока и говорить не о чем. Давай уже ужинать, что ли, коль пообедать не пришлось.
      
      
               Не то, чтобы в поселке все было так уж спокойно, все эти годы. Всякое случалось, да только не часто. Бывали раньше и драки и убийства. Все-таки люди в поселке бывали разные. В прежние времена, на лесозаготовку собирались люди со всей страны. Кто и со сроком, кто и не с одним. Бывали между местными и пришлыми выяснения отношений. Бывали и другие случаи. До сих пор не забыли в поселке, как Славка Романов, молодой тогда и горячий парень, убил свою жену. И ведь любил же он ее страшно. Никто так по ней не убивался, как сам же Славка, да только содеянного не исправишь. Но ни на следствии, ни на суде не смогли от него добиться, что между ними произошло в тот злополучный вечер. Молчал, как каменный. Одно только сказал, что не хотел он этого делать, случайно, мол. Посадили его на восемь лет.
        “И чего это я в воспоминания ударился, сегодняшних проблем мало, что ли?” – думал Aнискин, перебирая вечером на письменном столе старую картотеку. Молодой участковый первым делом все данные в свой компьютер  перенес, а картотеку, за ненадобностью, грозился сжечь. Вот Анискин и принес домой несколько картонных коробок с бумагами. Может быть, это была сентиментальность и нежелание расстаться с частью прошлого, может... а кто его знает, вот возьмет, да и напишет чего на досуге – то ли мемуары, как подсмеивалась над ним Настасья Ивановна, то ли... Он еще не решил, зачем ему нужны эти коробки, пока что Анискин проводил по нескольку часов в день перебирая, сортируя и перемещая их по датам, именам, случаям...

         Утром Анискин отправился в обход по поселку – всегда найдется кто-нибудь, кто видел как раз то, что другие не заметили, а им это показалось наважным. Да только если все эти мелочи и неважные кусочки вместе сложить, как в мозаике, из них картина-то и вырисовывается неожиданно.  Он разговаривал о вещах обыденных и незначительных с мальчишками, гонявшими мяч на пустыре за школой, с приезжими рабочими, строящими дом Ленке-продавщице, с бабами возле магазина, с рыбаками на берегу реки. За обедом он делал вид, что внимательно слушал Настасью Ивановну, пересказывающую очередной сон, вперемешку с новостями и слухами. Думал он, при этом, совсем не о том и потому пропустил начало истории, и только имя Славки Романова заставило его прислушаться. Надо же, он ведь тоже вчера только о нем вспомнил.
        - Извини, задумался, - ты чего-то про Романова сказала?
        - Славка ведь никогда свою Надейку-то не забудет. Любил он ее страшно, совсем не так, как в сериале энтом, что по телевизору показывают – да ты ведь и не знаешь... Там только кажется, что молодой хозяин свою жену-то любит, а на самом деле, он, гаденыш, к ее сестре клинья подбивает. Я сразу это поняла, еще когда бабам говорила, что этим все и закончится, нет, не верили...   
        - Ты про Славку начала, мать,...
        - А то и говорю, что Славка, позавчера, аккурат, и заявился, к вечеру. Я его в проулке встретила: “ Здравствуй, говорит, - тетя Настя, извини, я позже забегу, дело у меня говорит...”
        - Как заявился? Почему я не знаю? А ты... сколько раз я тебя спрашивал, не видела ли кого чужого!
        - Да какой же он мне чужой, он мне по отцовской линии родственник, ты что, забыл? Я ему и в тюрьму передачи слала, у него ж, кроме меня, и не осталось никого. Так ты и вправду не знал? Под амнистию он попал, повезло сердешному...
        - Ты толком-то говори, мать, видела ли его позже? Заходил он?
        - Нет... Куда ты, а обед?...

        “Ну вот, подишь ты, пойми этих женщин, языками метут, что веником, все подряд – и нужное и ненужное, поди разбери, когда чего дельное-то скажут. Неделю можно слушать и ничего не услышать. А только бдительность потерял, так тут тебе и выдадут...” – досадуя, на самом деле на самого себя, думал на ходу Анискин, торопясь в свой бывший кабинет.

        Там его ждали новости не лучше. Вскрытие показало, что во время пожара человек был еще жив. Ткани горла были обожжены. А значит, человек вдыхал, раскаленный пожаром, воздух.

        Славки Романова никто больше в поселке не видел. Но еще до того, как участковый позвонил по поводу Славки в область, сердце Анискина тревожно защемило, от нехорошего предчувствия. Он понял, что человек, сгоревший в бане у Федотовых, был никто иной, как Славка.
        Никогда не забывал Анискин, как тот пришел к ним домой, тем страшным вечером и встал у порога, прислонившись к косяку двери. Он стоял и молчал, глядя поверх голов страшными пустыми глазами. Будто и не было в них жизни никогда. А потом проговорил едва слышно:”Нету у меня больше Надейки... убил я ее... не хотел...”
        К этим словам, за все время следствия и суда, Славка не добавил ничего. Что между ними могло произойти такого, что заставило Славку взять со стола нож и ударить им жену, осталось тайной. В поселке долго еще говорили об этом случае, да только ничего не придумали...