Рога

Каждое утро,отзавтракав, рабочие-горняки, которых и было-то всего два человека: Юра да Володя, уходили на канавы. Затем мы с геологом Юрием Андреевичем, начальником нашего маленького отряда, тоже шли на канавы, для чего нужно было подниматься от лагеря значительно выше в гору, "на голец", и на вершину, по когда-то проложенной лесорубами таежной дороге; через курумник - стекающую по склону каменную как бы реку; через кедровый стланик - сплошные заросли двух-,трехметровых раскоряченных хвойных...

     Или мы ходили вдоль склона нашего гольца по так называемым изолиниям, отмечавшим на нашей карте уровни высоты, и через равные промежутки Юрий Андреевич говорил: "Здесь"... И тогда я сбрасывал свой рюкзак, становился на колени и короткой лопатой начинал рубить корни и дерн и рыл яму, "закопушку", с тем, чтобы набрать несколько килограмм "материала" (обычно им являлся песок), сложить его в отдельный мешок, бросив туда бумажку с номером, подаваемой Юрием Андреевичем, и этот очередной мешок положить в рюкзак, у которого после такой пятой-шестой остановки начинают  трещать лямки, и затем, вернувшись с маршрута к палаткам, промыть все, что набрал, при помощи лотка в ближнем ручье...

     После работы, как всегда, заготовка дров: я валил очередную сушину, скелетину дерева, и рубил ее на бревна, сносил их к палаткеЮ где Юра с Володей, беззлобно (идиллически) переругиваясь, матерясь, распиливали мной принесенное на мелкие чурки... Юрий Андреевич нередко убегал с удочками вниз, к реке, и возвращался в расстройстве:"Шуга, шуга идет, ребята, ничего нет", и принимался уже со мной пилить на нашу долю...

      Вечерами даже пытались читать, но поскольку никаких книг не было и в помине, то читали, например "Руководство по эксплуатации радиостанции" или "Охотничий билет" Юрия Андреевича..."Вот, смотри, - говорил он мне, - вот охотничий билет... От-кры-ва-ем... Та-ак... Ф.И.О... То есть фамилия, имя и отчество... Год рождения... Печать... Кем выдан... Срок годности..."... Начитавшись таким образом, пили чай, в семь часов выходили на связь:

   - Сто первый, я сто седьмой, прием!..

   - Сто седьмой, я сто первый, слышу вас, слышу!..

   - Здравствуйте, Ирина Ивановна!

   - Добрый вечер, Юрий Андреевич! Как там у вас, все нормально?.. Что нибудь нужно?.. Хорошо, поняла, - хлеб,сахар, чай! Бутаков завезет вам на своем вездеходе... Юрий Андреевич, вы спрашивали, как сыграли в шахматы Карпов с Каспаровым? Вничью, вничью...

     С нашего лагеря, "табора", ширь и даль: видна часть долины Тельмамы, мелкой таежной реки, впадающей немногими километрами ниже в Мамакан, который, в свою очередь, в многоводный Витим; пологий высокий голец напротив, почти отражение нашего; на его склонах темно-зеленый покров из сосен, желтеющих лиственниц, конфигурация цветных пятен меняется с каждым днем, но ближе к вершине, как и полагается в этих местах, опять сплошная зелень кедрового стланика, над которым шлейфом лежат оголенные бурые камни - "выходы коренных пород", как говорит Юрий Андреевич.

     И за тем гольцом еще продолжаются довольно долго мерные волнистые линии и вдруг, взрезая холодное чистое небо, доминанты и субдоминанты пиков, острая вереница классических гор... Витимо-Патомское нагорье, хребет Аглан-Ян... Там, в той панораме, скалистые ребра и вогнутые отвесные стены каров, как воронки фантастических взрывов. На дне воронок, я знаю, лежат озера, они синее самого синего неба... Знаю, потому что был там, хотя мне уже и не верится, лакал ледяную прозрачную воду, погрузив для полного счастья в нее все лицо, изъеденное и горящее от укусов летающих насекомых, и белой защитной мази...

     То было в июле и в августе, а в сентябре мы на Бисягском ручье - и такие знакомые и теперь навсегда далекие грани в свежих наметах снега... Он был и у нас - мягкий, глубокий, но вот пригрело, и весь растаял, и снова серый ягель, мокрые щепки, блестят ленты коры, где мы ошкуривали колья для нар... Дни стоят ясные и спокойные, и нет надоевших, надоедавших нам постоянно комаров и других летающих кровососов, и это удивительно, непривычно, и странно... Последние дни перед настоящими снегопадами, которых мы ждем со дня на день, которые будут вот-вот... Когда светлое небо вдруг почернеет и с нарастающим гулом, клубясь, понесется между горами пурга... И тогда все - расчет и конец, и в момент просветления быстро пожитки, мешки в вертолет и ходу отсюда - в город, в цивилизацию, в другую жизнь...

     Но пока еще светит и греет солнце. В палатке тепло и даже жарко у печки, на которой закипает чайник. Сквозь открытый полог все тот же известный на дальние горы вид... Мы с Юрием Андреевичем вернулись с маршрута. С Офиногеновым ходить нетрудно, он идет медленно, сопровождая свои шаги разговором. Говорит о чем думает, или о том, что видит: о кабарге, если увидел ее помет; о соболе, если мелькнул, пробежал легкими упругими прыжками по каменьям и каменюкам курумника; о рябчике, птице к обеду, если мечтает, чтобы тот появился на нашем пути...

     Два дня, или три он рассуждал о журнале из картона, и кальки и миллиметровки, который я ему сделаю (до того, как я ему сделал, хотя вовсе был не обязан, взял, да и сделал), и как он его будет вести, оформлять, каким шрифтом он выведет на титульном листе, что мол журнал такой-то, а потом слова: "Иркутская геолого-съемочная экспедиция. Тельмамская партия. Министерство геологии СССР"... Внизу год (1984)...Или опять вспоминает рябчиков, видимо,
привирая, как "на Челончене" он добывал их десятками в день, и подсчитывает сколько это выходило в месяц, и получаются огромные цифры, подходящие какой-нибудь не последней заготконторе... Правда, надо отдать справедливость, на каждом нашем маршруте он нет-нет, да и подстрелит одного или двух...

     Или в который раз, и с одними и теми же интонациями повторяет, что он прошел от Урала до Колымы, и "все пешком"; или рассказывает, что родился и вырос на Колыме, и немного о тех годах, когда их дом был полная чаша и прислуга у них была из числа заключенных, и как отец его, который служил лагерным следователем, подарил ему однажды велосипед, по тем временам и по тем местам роскошь необыкновенную; и, касаясь темы лагерей, детские впечатления: какие он наблюдал драки и поножовщину зэков, пьяные драки и оргии вертухаев-ментов, - не пускает слюни по прошлому, не рисуется, просто констатирует - было. "Еще совсем недавно, подлетаешь, ну скажем, к Магадану - и под тобой вышки, вышки, лагеря, лагеря... Да и наш табор ведь тоже на заброшенной лесосеке: и прогнившие бревна, и обвалившаяся землянка... Как ты думаешь, кто здесь работал?.." И отвечает: "Зэки, конечно..."

     Говорит, что когда вернется и если, например, не застанет дома жены (что очень возможно, потому что она гидробиолог и часто ездит в командировки), то сразу рванет на Байкал, благо недалеко от Иркутска, и уж там-то он насладится, там-то он отведет душу на обильной рыбалке... На короткое время он мечтательно замолкает, и тогда я могу спокойно любоваться золотящимся извивом реки (золото разлито жарким маслом по ее поверхности и как бы издевается над теми, кто его ищет), белеющей панорамой хребта. Вглядываясь в линии гор (крещендо, декрещендо, диминуэндо), я как бы слышу музыку, настраиваюсь на волну... "Нет, ничего здесь нет..."- сокрушенно говорит Юрий Андреевич. И я, который идет за ним, который думает о своем, не сразу его понимаю, а когда до меня доплывают его слова, их смысл, то я наивно думаю, что он имеет ввиду полезные ископаемые, потому что он же геолог и мы занимаемся здесь геологией, мы работе в конце концов, но Юрий Андреевич продолжает: "Ничего здесь нет... ни рыбы,ни дичи". Другое дело там-то и там-то (на Челончене, на Маме, на Чуе, на Ваче), рыбы было видимо-невидимо, а в одном месте и вовсе натаскал из таежной речки столько хариусов, что ели неделю не отрываясь, и еще засолил несколько ящиков, надписал на них "Образцы Офиногенова" и отправил вертолетом в Иркутск - всю зиму был хариус, хватило и друзьям и знакомым. В связи с этим, т.е. все с той же рыбой, вспоминает, как ездил однажды в геологический санаторий, где, правда не было ни одного геолога, кроме него, и отдыхали там только милицейские шишки, да продавщицы с какими важными поварами, но это неважно, главное, что недалеко оказалась речка и отличнейшая рыбалка, последний лов, удочки же у него всегда с собой... К нему приходили женщины, которым было, видимо скучно слоняться без дела, помогали ему: он грел замерзшие руки у них под мышками...
    
     В связи с поездками снова мечтает после полевого сезона, кроме рыбалки (что само собой разумеется) поехать "на запад": у него дочь в Ленинграде и маленький внук, которого он еще не видел, разве на фото... А деньжат ему добавит мамуля. Маме за шестьдесят, она всю жизнь трудилась в торговле, а это вам не геология с романтикой дальних странствий... К тому же, ради добавки к пенсии, для выслуги лет, она устроилась по знакомству на оборонное предприятие простым кассиром. Зарплата там никакая, но на заводе больше тысячи человек, и в дни получек, авансов чуть ли не каждый ей оставляет, отстегивает рублишко... То ли из уважения к старости и от сибирской души, то ли так принято, или такая примета, чтобы деньги в кассе водились, в общем, не суть... Его разговоры несколько развлекают, но иногда, особенно в виду широких пейзажей и музыки гор, хочется дать ему сзади по голове лопатой, чтобы замолк,хотя бы на время. И дал бы наверняка, если бы знал, что ему будет не очень больно...