ХЛАМ

Один мудрец сказал, что каждый человек должен вырастить ребёнка, посадить дерево, и построить дом. Только тогда можно считать, что миссия, предназначенная человеку на земле, выполнена, и он может умереть с чистой совестью.

К пятидесяти годам Тарас выполнил все указания мудреца: дети его разъехались по необъятным просторам страны; сад уже давно плодоносил; красавец дом, занимающий половину усадьбы, был почти готов...  Почти, потому что в одной, самой дальней комнате, осталось кое-что доделать, да убрать хлам.

Хлам этот – остатки разного строительного материала: доски, обои, линолеум, стекло, штапики, плинтуса, шифер, краска и прочие материалы - по мере окончания отделки Тарас переносил из одной комнаты в другую, всё дальше в глубину дома, пока он не оказался в последней, самой дальней, мансардной комнатке третьего этажа.  Хлама периодически набиралось то больше, то меньше, после отделки очередной комнаты из неё весь хлам переносился в следующую, часть его шла на отделку этой комнаты, но добавлялись и новые остатки, которые вместе со старыми переносились дальше, пока их миграция не закончилась в самой дальней, самой маленькой, самой неудобной и, как считал Тарас, никому не нужной комнатке. Дальше его двигать было некуда, а выбросить - жалко, причём, жалко не в том смысле, что хлам этот - а это действительно был самый обычный хлам - представлял материальную ценность, а в том, что каждый кусочек его хранил тепло души Тараса, он десятки раз держал его в своих руках, для него он был как родной, как частица не только построенного Тарасом дома, но и самого строителя. На каждый кусочек этого хлама в течение многих лет была надежда: вот пригодится, может быть понадобится, вдруг где-то, чего-то не хватит...

Теперь, когда строительство дома закончено, Тарас всё равно не мог расстаться с этим хламом. Он заходил в дальнюю комнату, брал в руки обрезок обоев и вспоминал: когда, где, при каких обстоятельствах он купил эти обои, сколько заплатил за них, как чуть не забыл их в купе поезда... Это была даже не частица его жизни, а сама жизнь, и ему трудно было с нею расстаться...

Жена не раз упрекала Тараса, говорила, что он развёл в этой комнате свинарник, просила убрать, но Тарас всё медлил, откладывал «на потом». Какая-то неведомая, неосознанная сила удерживала его от этого поступка. Он смутно догадывался, в чём дело, но никому, даже себе, не смел признаться в этом.

А дело было в том, что Тарас имел привычку часто говорить: «Детей вырастил, сад посадил, дом дострою - и финиш!»  Первый раз он произнёс эту фразу, когда только начал выбирать землю под фундамент.  Конца строительства не было видно даже в отдалённой перспективе, и о последствиях своей шутки Тарас тогда не задумывался, ибо никогда не отличался суеверием. Но строительство продвигалось быстро, и по мере его окончания, Тарас всё реже произносил свою любимую поговорку. Наконец, строительство подошло к концу, а встречаться с финишем он не хотел. Пока в дальней комнате лежал хлам, в душе Тарас считал дом свой недостроенным, и имел полное право произнести свою фразу. Он как бы запрограммировал свою жизнь на окончание строительства дома и, хотя внешне вида не подавал, подсознательно боялся этого окончания.

Но вот в стране наступили трудные времена, в городе жизнь подорожала, дети начали съезжаться в родовое гнездо, и жена заставила Тараса освободить от хлама дальнюю комнату. Три дня Тарас сортировал и перекладывал из кучки в кучку остатки строительного материала. С одной стороны, колосники когда-то прогорят, и их надо будет заменить... Но, с другой стороны, они могут прогореть через двадцать лет, и не хранить же все эти годы кусок чугуна и пять битых кирпичей. Так, переложив несколько раз с одного места на другое свой драгоценный хлам, Тарас ничего не отобрал на выброс, о чём и сказал жене.

Решительная супруга, не долго сомневаясь, погрузила весь хлам в машину, и вывезла на городскую свалку. В тот же вечер она попросила Тараса прибить на кухне привезенную сыном из города картину. Тарас пошёл в свою заветную комнату, но она была пуста и чисто прибрана.  Тарас обошёл все комнаты большого дома, но гвоздя не нашёл.  А тут ещё жена упрекнула его, что, дескать, дом построил, а картину повесить не можешь, видно, постарел!

Был бы Тарас более разговорчив, он бы ей популярно объяснил, кто в этом виноват.  Но он не любил много говорить, обиделся на жену, и ушёл в ту дальнюю комнату. Без родного хлама она выглядела чужой, незнакомой, неуютной и ненужной. В ней не было даже гвоздя, чтобы повесить картину!

Тарас вспомнил, сколько нужных в хозяйстве вещей тут было, и затосковал. Сердце его сдавила тягучая, неприятная боль. Он лёг на прохладный, застланный линолеумом пол, и успокоился.

Линолеум этот он купил, будучи в командировке в Москве, не было времени сдать его в камеру хранения, и Тарас пошёл с ним на футбол, в Лужники. Его долго не пропускали, потом, наконец, пропустили, но когда Тарас сел на своё место, «Спартак» уже забил гол. Тарас и теперь пожалел, что не видел, как он был забит, больше до конца игры острых моментов не было, он вспомнил свою тогдашнюю досаду, а было это лет двадцать назад... От этого рулона оставался хороший кусок, метра полтора, его можно было где-нибудь постелить, или, на худой конец, кому-нибудь из застройщиков подарить, но жена всё вывезла на свалку...

Тарас перевёл взгляд на окно. Оно было небольшое, под стать комнате, и только сейчас он заметил, что на нём нет наличников. Он их заготовил, обрезал по размеру, и они стояли в углу как часть генерального плана сдерживания окончания строительства, ждали своей очереди, но жена и их выбросила на свалку, посчитала, что эти четыре маленьких кусочка дерева уже не понадобятся...


Тарас постарался успокоиться, взять себя в руки... Встал с холодного пола. Кружилась голова, и он, чтобы не упасть, схватился за открытую дверь... Дверь эту Тарас сделал сам: сбил рамку из реек, покрыл её древесноволокнистой плитой, намеревался облицевать под дерево текстурной бумагой. Бумагу эту он случайно купил  в Ленинграде, на Васильевском острове, это сегодня её можно купить в каждом «Юном технике», тогда она являлась дефицитом, Тарас стоял в очередь за ней два часа. Все двери в доме были оклеены такой бумагой, смотрелись, как натуральное дерево, и только эта дверь осталась не оклееной, Тарас всё тянул время, но жена выбросила эту бумагу с остатками клея...

Ему стало жаль и бумаги, и клея, и линолеума, и наличников. Тарас хотел идти ругаться с женой, но ноги его подкосились, он сначала присел,  потом вновь прилёг на прохладный линолеум. Лежать было приятно, боль не чувствовалась и голова не кружилась.

Отвлечённый воспоминаниями, Тарас, было, успокоился, но при воспоминании о жене и потере своего хлама опять расстроился, боль возобновилась с новой силой. Он окинул взглядом комнату: там, где стоял ящик с инструментами, было пусто, а в ящике том, между прочим, была аптечка с бинтами, йодом, зелёнкой, валидолом, нитроглицерином и прочими медикаментами... Всё это, вместе с остальным хламом,  ушло на свалку...

Вечером семья начала собираться к столу. Тараса долго искали, и, наконец, нашли в дальней комнате лежащим почти без признаков жизни. В комнату сбежались домочадцы. «Что это ты, отец?» - спросила его жена. Тарас, не в силах приподнять голову, открыл глаза, медленно обвёл всех взглядом и, устыдясь своего немощного состояния, храбро произнёс любимую фразу:

«Детей вырастил. Сад посадил. Дом построил. И - финиш...»

Осколки жизни Дайджест   http://www.proza.ru/2009/11/30/383