Прости, мой обугленный приятель...

               
               


     Как всегда, некстати,  подвернулась командировка. Привычно заскочил домой. Побросал в сумку дежурный комплект. Такси - на вокзал. Нервотрёпка в кассе. Заскочил в вагон. Вот уже  за пыльными стёклами потянулось назад здание вокзала. По узкому проходу, между сумками, пробрался к своей полке.  В полутёмном вагоне уже сидели, лежали, стояли в позе над сумками, вытаскивая дорожное,  располагаясь, и устраиваясь, попутчики. Традиция - как будто только и ждали того момента, когда,  вырвавшись из дома, наконец, удастся сесть за немытый пластиковый стол. Спешно разложить на газетке что-то жаренное, солёное, сваренное в крутую, липкое, текущее, шуршащее. Оглядеться  по сторонам прицениваясь, кому придётся налить за компанию…. Вышел в тамбур.  По дурной традиции - перекур. В  прокуренном тамбуре качаясь, и стараясь не прикасаться к грязным поверхностям - пять минут ритуала самоуничтожения. Нормальному  человеку этого не понять.  В купе уже закончилась возня. Тусклая лампочка высвечивала людей на полках в безобразных позах в трусах. В душном, прокалённом за день вагоне, стихало. Тощая подушка, как обычно проваливалась в щель между стенкой вагона; жёстко, неудобно, жарко, душно, но предстоящая с утра беготня и нерво-трёпка вынуждала к отдыху. Этот раз как-то странно – без застолья, без обычного в дороге трёпа по-душам…. Вагон качает, стучат на стыках колёса, блёклая лампочка в потолке…. А с утра прийдётся  успеть столько дел….
           “ -А я никак не могу заснуть в такой жаре и духоте…“– вдруг проговорил мужик на соседней полке, как бы продолжая, ещё не начинавшийся, разговор. “– И не в жаре дело, это разве жара! Просто всегда вспоминаю одного старого приятеля…“ – неторопливо и с грустью проговорил сосед. Через какое-то время он медленно, как бы для себя, стал рассказывать. 

          “ - Это ещё в прошлом веке было. В середине октября, около полудня, я с двумя большими чемоданами спустился по заплё-ванным  ступенькам на мягкий асфальт пустой безлюдной щербатой платформы полустанка “К“ одной очень южной железной дороги.
   Светило так, что различимы только два цвета – желтый и чёр-ный. Голова гудела, в висках стучало, в глазах рябило, в ногах лень и тяжесть. В общем-то, уже привычное за пару дней дороги состояние. Но после сосен под двадцать метров, озёр, травы по колено….
   Мощно ухнуло - горячая тугая волна отработанной солярки  прокатилась за спиной. Дизель потянул грязно-жёлтые,  пыльные ва-гоны, медленно раскачивая их на стыках, утаскивая отсюда, куда-то ещё дальше на восток, в своих прокисших от пота железных гробах таких же прокисших запечённых пассажиров.
 
    Что бы спрятаться от палящего не по-осеннему солнца, предстояло пройти к ближайшим строениям.  В мареве передо мной - обшарпанная мазанка конторки, два чахлых куста тамариска, остатки поломанного штакетника. Невдалеке - хибара, покрытая ржавыми листами железа с ветхим навесом на подпорках из кривых не толстых стволов. Но зато в окружении четырёх деревьев тутовника с зелёными листиками. Оазис! Тёмное пятно – это листва, это вода, это жизнь. От приседания к чемоданам и взятия веса – забегали белые мошки в глазах. А сто метров к тени – убедили, что здесь я ещё на что-то способен. Естественно это была чайхана. Естественно она была закрыта. Тишина. Расплавлен-ная плазма над головой, в голове, во всём,  вокруг! Пекло и какой-то постоянный не прекращающийся нудный звон. Грязно-жёлтое и чёрное, тихонько звенящее пекло! И ещё ветер. Не прекращающийся. Ото всюду. Несущий тонкую пыль. Горячий, стягивающий кожу. Через какое-то время, как марш Мендельсона, послышался знакомый рокот мотора, лязг железного кузова и откуда-то в туче пыли выкатил побитый Газ-66. Из маленькой кабины вывалились два смуглых мужика в песочниках, добытых видимо, у вояк. Поприветствовались, подхватили чемоданы, бросили в открытый кузов. Мне, конечно, досталось место в серединке, на капоте движка. Что ж, брать “на излом“ новенького было и моим правилом…   
    Переваливаясь на буграх, и, ныряя в редкие не глубокие канавы, “газончик“ юрко объезжал языки нанесённого с барханов песка. Ровная степь. Без края. Бурая. Жёлтая. Выжженная. Пыльная. Вокруг ничего. Кажется вот там, за линией горизонта уже край земли. Доедем и если не успеем затормозить – свалимся.  Молчали. Да и что говорить – сорока про меня уже всем расска-зала; работа, в общем, такая же; о коллегах - за глаза…; а про тягости местные, так и так по мне было хорошо видно - чего уж сирого забижать с самого начала…. Так  тряслись достаточно долго. Пару раз дали глотнуть какого-то, то ли отвара, то ли чая, - немного полегчало.  Равнина. Степь. Пустыня. Мозги оплавились, и других слов  в голову не лезло. На горизонте  тёмная полоса -  из ниоткуда и в никуда….  Стали различимы вертикальные чёрточки. Угадываться столбы. Столб с короткой пере-кладинкой. Как крест. В этом богом забытом месте – кресты. От края и до края ровными строчками через раскаленную пустыню. Кресты. Тысячи распятий. Тысячи чьих-то судеб. Чёрных, одинаковых, выстроившихся один за другим. Как будто со всего света их свезли сюда…. Просто в других местах они прячутся среди деревьев, но в этих краях  двухметровый куст саксаула - возвышается, становится центром, к нему ведут верблюжьи тропы, возле него чабаны греют чай, дожидаются рассвета. Дальше снова пустыня. Выехали на накатанный участок. Прибавили скорость. Поток воздуха вытягивает пыль из кабины. Но сидя на сковородке, уже давно ничему  не рад. Через пару часов вдали опять угады-ваются тёмные пятна. Скорей всего мираж. Пройдёт.  Сорок в тени – сказывается. Но на этот раз это были родимые пятна цивилизации! Уже видны очертания небольших деревьев. Уже белеют домики!  Скоро можно будет вывалиться из кабины. Глотнуть водички. Обтереться. Проветрить штаны. Выпрямиться, постоять на твердой земле. Короче,  закончить этот, явно затянувшийся, этап прибытия.      
   Остановились возле нескольких одноэтажных бараков сложенных в незапамятные времена из когда–то ослепительно белого местного камня-известняка – гюша. Но теперь, как и всё вокруг в этих краях -  строения обросли наспех сколоченными чуланами, сарайчиками, из останков того, что где-то, у кого-то плохо лежало, и никто уже не помнит когда-то. В этом потустороннем мире “четлан“, “пацаков“,  “гравицап“, для общения было вполне достаточно гениального исчерпывающих – “ Ку! “ или “Кю….“ Здесь мне предстояло провести некоторую часть своей жизни. Я очень надеялся – не значительную. Постыдное ощущение ужаса, внизу живота, от мысли,  что в этом убожестве, среди этого всего,  пройдут годы - изначально убивает. Мыться в тазике, топить привозным саксаулом, изнемогать днём и ночью от жары, вытряхивать тапочки прежде, чем сунуть туда ногу, и вообще смотреть всегда, на что ставишь ступню….  Потом появляется естественное желание самосохраниться, т.е. обустроиться. Ты развиваешь кипучую деятельность без отрыва от основной работы. Ты где-то, как-то умудряешься добыть, приладить, застеклить, заделать проеденные термитами доски в полу и, уже почти счастлив, замечая,  что ползучие стали гораздо реже мешать тебе ходить по комнате. Потом, когда, просыпаясь по утрам, уже не верещишь  при виде пробегающих по простыне фаланги или скорпиона. Когда уже достаточно спокойно прогоняешь веником гюрзу, свернувшуюся вокруг прохладной трехлитровой банки с водой, возле умывальника – убогий внешний вид твоего “бунгало“,  единственный чахлый куст тамариска под окном, вместо двадцатиметровых сосен - как бы даже и не раздражает…. Ты становишься бывалым. Тебя больше волнует вечное. Ты общаешься с такими же, как ты. Ты, как и они, вялишься в этом  пекле. Ты, как и они, вынужден ежедневно делать такую нужную работу. Ты так же  радуешься, приканчивая ящик запотевших бутылок “Катнари“, балдеешь в кругу приятелей, утираясь висящим на шее полотенцем, грустно посматривая в бескрайнюю пропеченную степь, покрытую бурыми пятнами зарослей колючки, одиноким деревцем саксаула.
    По утру это всё останется здесь. А там, в двух километрах отсюда – до одури бескрайняя пустыня, раскалённое пространство вокруг! Теоретически солнце в зените, это шар над нами. А на самом деле оно везде! Ты видишь перед собой окаменевшую землю, а вокруг тебя упругий слепящий зной, нет ничего – только зной. Всё звенит от жара, различаешь только жёлтое и черное! Иногда розовое, но это уже круги в глазах – пора передохнуть. Недолгой зимой от этого отходишь. Постоянный северный ветер без помех приносит сюда сибирский холод. Иногда выручает и тулупчик, и шапка, что бы уши не отвалились….  Даже временами думается о тепле. Бывает и тепло – в раннюю весну. Это время всегда ждёшь с радостью. Хоть две недельки - зато каких! 
    Так шло время. Как правило, каждое утро часть обитателей городка отодвигали перекошенные калитки своих двориков, и вяло приветствуясь, стекались к пятачку на окраине, а оттуда колонной по одному выходили на тропинку через поле верблюжьей колючки. Полтора километра до места работы. Почти две тысячи шагов по узкой тропке среди колючих кустиков. Можно и по насыпанной дороге, но тогда дальше. А  в этих краях экономия во всём. Зимой в грязь приходится делать крюк, что бы не оставить ненароком в глине обувку. Однажды “КрАЗ“ съехал с дороги, зарылся по мосты. До весны маячил Хеопсом, пока в ручную не откапали. Такыр. Так почти каждый день по – традиции, гуськом, топали мы к месту работы. По пути как обычно трепались, решали какие-то проблемы предстоящего дня. Некоторые просто молча брели, отходя после вчерашнего, но при этом не забывали глядеть под ноги. Пустыня - не пустынна. В таких бурых зарослях  тем более. Мало приятного начинать день с вакцины. Бегающих, ползающих, мохнатых, скользких – всяких хватало. Нет, конечно, можно и по дороге. Там всё далеко видно вокруг. Если ты слабак. Но ещё, в этом круглосуточном пекле  каждый лишний шаг - он лишний самый, каждое движение, каждое слово – даётся не просто. Восток - дело тонкое. На востоке не торопятся - на востоке выжидают. Выжидают и ожидают всего и ото всюду. Тысячи лет привыкали  выживать в этих краях. Но была   ещё одна причина ходить этой пугающей тропкой. Желательно чаще.
    Ещё в самом начале, вёл меня тропкой, к месту работы, старожил. Неторопливо вводил в курс дел, местных обычаев, пока-зывал то на ту, то на другую тварь, объяснял, что и как. Я машинально шёл за ним, внимательно следя за его пятками, либо перешагивая, либо пропуская ползающих. Где-то на середине поля он приостановился, огляделся,  чертыхнулся и мы пошли дальше. Позже, вечером, я спросил его о причине  досады на тропе и он рассказал. Уже много лет в этом поле живет песчаный удавчик. Почти каждый день в одном и том же месте он переползает тропинку перед прохожим. Иногда просто лежит под кустом колючки, ждёт, и, почувствовав знакомые шаги, поднимает крупную мощную голову, смотрит, не моргая в глаза, затем медленно переползает через тропинку и скрывается в кустах по другую сторону. Бывает это довольно часто. Правда, одно время стали замечать – он никогда не появлялся, если в гурьбе шёл NN. Зато встреча с удавчиком, как  правило, приносила удачу. Дела в этот день спорились, решались, казалось-бы неразрешимые проблемы.  Можно к этой байке, конечно, отнестись с ухмылкой, но стоит ли!? в этом забытом всеми краю так не хватает сказок…. И взрослые мужики топают по тропе с надеждой, авось сегодня будет немножко лучше.
    Я не был исключением. Тем более на новом месте новичку ой - как нужна удача. На работу и с работы я старался ходить по пугающей тропе. Вглядывался в каждый куст колючки. Боялся и желал встречи. Возвращаясь как-то под вечер, по этому участку и снова не встретив его, уже ускорил шаг, чтобы успеть выйти до темноты на чистое место. Вдруг, как это бывает в плохих фильмах, затылком почувствовал чей-то взгляд. Неприятное ощущение. Хочется оглянуться. И в тоже время может не стоит?…. Повернулся. Под большим кустом колючки, вложив голову в развилку и, свернувшись кольцами, рядом со стеблем лежал ОН. Смотрел, не мигая черными бусинками глаз прямо мне в глаза. Как я его не заметил? Ведь несколько секунд назад я вглядывался в кусты на том месте. “ - Привет, приятель!“ Так мы и встретились. Он вытянул голову, отодвинулся от стебля, стал растягивать кольца и пополз прочь от тропинки в густые заросли. Я повернулся и поспешил к выходу.
    Дома везде мерещились его черные немигающие бусинки, толстое упругое, видимо мощное длинное тело. Не проходило неприятное ощущение чьего-то присутствия рядом. Отодвинул в угол настоль-ную лампу, свет не выключал, чем обрадовал ползающую по комнате всякую тварь, которая резвилась под лампой всю ночь.
    Утром в колонне я оказался впереди. Уже привычно осматрива-ешь место каждого следующего шага. За спиной пыхтят в затылок мужики. Есть – я его увидел! На том же самом месте. Под тем же самым кустом.  “ - Ну, что приятель, привет! Переползёшь?“. Он лежал, свернувшись в метре от тропинки, и не двигался. И хоть знаешь, что не опасно, а дремучий страх перед гадом ползучим, рядом с которым надо пройти при мужиках, а не пробежать - ещё как жив. Прошёл. Он лежал.  Все молча прошли мимо. Каждый думал посвоему. Несколько дней мне не приходилось ходить по тропе. Дел разных было много, поездки по другим дорогам. И всё-таки он переполз мне дорогу! Не сразу. Пару раз отлёживался под кустом. Слушал, что я ему говорил. Молчал. Смотрел прямо в глаза. Не мигая.  Не двигая головой. А однажды через тропу протянулся грязно-серый кусок шланга приличного размера. “ - Привет, приятель! Давно бы так! Ну, как ты тут, без меня, ночь ночевал? Что наловил? Пусти, спешу“.  Он медленно извилисто переполз на другую сторону и свернулся, положив голову на землю. “ - Пока,  до встречи!“
    Полтора километра по узенькой тропке среди кустиков колючки. Каждый день туда и обратно. Каждый месяц. Каждый год. Это привычка. Это ритуал. Это действо. Это целая философия. Под тобой тропа. Утром - к проблемам,  вечером -  туда, где хорошо, где дают макароны… А по утру опять сбор на пятачке, вытягивание в колонну по-одному и две тысячи шагов к месту работы…. Кажется, знаешь всё – каждый изгиб, каждую былинку. Каждый раз встречаешься с ними, как со старыми знакомыми. Знаешь, что по весне за тем изгибом уже навряд-ли что-либо вырастет – недавно в грязи завязли, разворотили землю, а она здесь такая ранимая. Не скоро отойдет. Так из года в год. Коротким путём, каждый, думая о своём, два десятка мужиков привычно топают среди колючки. То бурой, неприглядной однообразной,  то зелёной свежей сочной, но так уже надоевшей, что сходили, бывало, ненадолго с ума. Стояли голяком на пороге, смотрели на громадный диск луны на бескрайнем чёрном небе,  на эту космическую бесконечность и тихо выли от тоски….
    Ходить этим путём приходилось во всякое время и во всякую пору. И часто ОН мне встречался либо рядом под кустом, либо пере-ползающим медленно через тропу. Встреча с ним давно вошла в при-вычку. Каждый раз я останавливался рядом, здоровался как со старым приятелем, что-нибудь ему рассказывал. Редкий день его не видел. Даже, если шёл в непривычное время, один, он, как будто, чувствовал и лежал поджидая. При моём появлении он высоко поднимал массивную угловатую голову и медленно перетаскивал своё полутора метровое тело под куст на другой стороне. В той моей жизни. В той среде  привязанность и доброта были особо ценны. Дружить можно было и с удавчиком. За много лет это серое длинное, отпугивающее существо стало символом, приносящим удачу. После зимних холодов, едва отогревалась земля, я с надеждой ожидал встречи с ним. Иногда, долго не встречая его после спячки, уже опасался – не случилось ли чего с ним в зимних морозах. И как же радовался, когда он привычно выползал к кусту и ждал меня возле тропинки, свернувшись клубком на ещё не прогретой земле, весь какой-то посеревший, с обвислой пыльной шкурой, вялый, задумчивый, сиротливый. Я  тогда по долгу  стоял  возле него и рассказывал про свои дела.  Я спешил поделиться с ним всем, что случилось этой долгой холодной зимой. Он поднимал голову, смотрел, не мигая черными бусинками, как бы что-то вспоминая, снова привыкая ко мне. Он терпеливо прислушивался к моему голосу, ему явно нравилось лежать и слушать. Он снова был не одинок. Он и в этом году снова был кому-то нужен.
    Ранней весной пустыня просыпалась. Подсыхал такыр.
За несколько дней там, там и там появлялись весёлые зелёные пятна травы, мха, кустов верблюжьей колючки. Зеленело и наше поле. Ещё через пару дней – пустыня загоралась бескрайним маковым ковром. Появлялись тучи. Даже с треском раскалывалось небо над головой. Лил поток. Текли реки. Всё бурлило, бушевало, прорывалось как бы наружу после  зимнего сна. Через час всё стихало. Неведомо куда исчезали,  сметающие всё на пути, потоки грязной воды. Наступала тишина. Здесь ничего не бывало чуть-чуть. Здесь всё было по край. От тишины  становилось жутко. И в этой тиши, так низко над головой, что можно достать рукой, беззвучно клубятся громадные чёрные облака. Они неестественно близко. Они  мощно переваливаются с места на место, они клубятся, движутся, меняются. Ты знаешь, что двигать их должен ветер. Но вокруг абсолютная тишина. Ты в узком слое простран-ства между бурой землёй и гигантскими чёрными округлостями туч, которые беззвучно двигаются над твоей головой. Кажется, что сейчас из тучи протянется чья-то громадная рука. Суеверный страх становится в такой момент, очень даже понятен. Ещё в густой чёрной мгле невидимый свет откуда-то из-за горизонта вдруг начинает покрывать сединой округлости облаков. Потом седина подкрашивается малиновым  и в складках проступает ультрамарин. Потом бугры алеют, складки становятся чисто синими. И вот через мгновение, уже десяток неописуемых по чистоте и насыщенности оттенков, непривычных и неестественных сияют на клубящихся в безмолвии облаках. На кромке дальнего чёрного облака, в узкой щели у самого горизонта вдруг появляется желтизна. Через мгновение она уже ярко лимонного оттенка. Облака покачиваются, светлеют, дышат. И вот над черной кромкой земли вспыхивает ослепительная золотая искра. Ещё мгновение - она разрастается,  округляется, выкатывается пылающее солнце нового дня. Синеет вдали горная гряда. Светлеют облака. Солнце, блеснув, зашло над облаками.  И уже земля возвращает себе привычный серо-бурый цвет чахлых кустиков. Не часта эта красота. Как всё прекрасное – одно мгновение. Но этого хватает, что бы поверить Рериху. Наступил ещё один день. Как сотни таких-же. Как было. Как будет. Опять палящее солнце, опять ветер с песком и всепроникающей пудрой пыли. Через неделю только грязно-жёлтый цвет от края и до края. Только слепящее солнце в зените. Только шум в голове. Только звон в ушах. Только белые мурашки в глазах. Тропинка на работу. Тропинка с работы. Приятель под кустиком снова будет терпеливо дожидаться твоих шагов и терпеливо слушать приветствия и слова признательности.
   Здесь, как ни странно обильно росла колючка. Вокруг на десятки километров были пространства, поросшие высокой, крепкой, травой. В эти края, безлюдные пустые, выжженные, раскалённым солнцем, забредали стада верблюдов.  Временами, когда вокруг всё было съедено и вырублено впрок, местные чабаны пытались прогнать стадо через наше поле на запретной территории. Иногда это им удавалось.  Чаще, их отгоняли.
   Наконец-то пришло распоряжение о  моём переводе к другому месту работы. Навалились хлопоты по передаче должности, сборы, подготовка к переезду. Увидев приятеля на тропинке, поделился своей радостью и пожалел, что скоро расстанемся с ним. Он стал мне другом. Может, всё-таки это он приносил мне удачу.               
   Оставалось пару дней и, наконец-то, уберусь из этого ада. Ночью поле колючки, между домиками и работой, полыхало. Ярко, с треском, мгновенно, как порох. Полтора километра выгорело быстро. Видимо аборигены подпалили в отместку.   
   Рано утром спешил, как всегда по тропинке на участок закончить последние дела. Вчерашнего густого кустарника колючки, как и не было. Чёрное поле. Только обгорелые стебли. Жёлтая тропка - к горизонту. Вокруг чёрные палки да серая земля.
   На привычном месте, перегораживая  тропинку, растянувшись во всю длину, лежал  мой обугленный приятель….  “