в комнате жужжали комары...

В комнате жужжали комары. Маленький мальчик сидел на подоконнике и болтал ногами. Толстозадая мамаша за стеной громыхала кастрюлями и вполголоса бранилась на свою неуклюжесть. В комнате стоял смрад от жареной рыбы и прокисшего борща, беззубая и полуслепая бабка с отвратительным хрустом разминала суставы. «Когда ж ты сдохнешь» - в сердцах прошептала мамаша, заслышав доносящийся из-за стены протяжный бабкин вой. Грязным мокрым полотенцем она больно шлепнула мальчика по голым ногам: «Слезь сейчас же! Все нервы вы мне вытрепали! Дармоеды!» Мальчишка пулей слетел с подоконника и, потирая покрасневшие от удара ноги, побежал на улицу, гулко шлепая босыми ногами по бетонным ступеням лестницы. Тем временем более удачливые жильцы этого дома переезжали в новую квартиру в новом районе города, паковали вещи, весело переругивались, били китайские вазы, бережно переносили с этажа на этаж бабушкин фикус в тяжеленном горшке. Откуда-то издалека, как сквозь плотную хлопчато-бумажную пелену, донесся вопль милицейской сирены и стал нарастать, прорвав умиротворенную тишину августовского полдня, пока раскаты ее не достигли двора, где без дела лазал по железкам маленький мальчуган. Из машины вышел молоденький лейтенант: «Эй, пацан, подскажи-ка, как нам найти Константина Львовича». Мальчик испуганно выкатил на лейтенанта серые глаза и молча указал на дворницкую будку, неприметную в тени вековых тополей. В этой будке и проживал Константин Львович, потомственный дворник и пьяница, большую часть рабочего времени он проводил на скамейке под тополем, наигрывая на губной гармошке незатейливые мелодии французских шансонье. Лейтенант, с подозрением оглядев неказистую фигуру и тридцатитрехдневную окладистую щетину дворника, даже жарким летом не расстававшегося с традиционной ушанкой на плешивой голове, подошел, осторожно ступая по выщербленному асфальту, и козырнул: «Лейтенант Голубков, уголовный розыск, стало быть, вы Константин Львович Растудыщев будете?» «Не Растудыщев, а Растудыщенко! Из дворян мы, в революцию имения наши сожгли, значить, а земли раздали, батька мой потом репрессирован был, а матушка как меня родила так, значить, Богу душу и отдала, а ты сам из каких будешь?» «Мы сами с усами, - добавив в голос подобающей солидности отрезал Голубков. – А к вам у нас пара вопросов имеется!» Услышав про «пару вопросов» дед заерзал на своей скамеечке, воровато пряча глаза. «Опять домуправ донес, пес сучий?» - сплюнул в желтую бороду дворник. «Про домуправа ничего не знаю, а вот почему ты, метла в ушанке, про труп в подвале в органы не сообщил? », растеряв в светской беседе терпение, гаркнул лейтенант. «Какой труп, на-на-начальник? Ты что лепишь, бродяга? Ничего не видал, ни о чем таком не ведаю – и делу конец!» «Я те ща дам бродягу, пес шелудивый! А ну, веди в подвал!»
Дворник проворно сбегал в свою будку, повозился там с минуту и вышел со связкой ключей в трясущихся от волнения руках. В сопровождении служебной собаки странная компания вошла в сырое темное помещение, в помещении лежал голый гражданин. Дед крякнул и кособоко перекрестился: «Что за черт? Это тут откуда? Третьего дня только за метлой сюда ходил – ничего такого не было!»  Бегло осмотрев гражданина, Голубков вдруг побледнел и указывая на стену рядом с трупом, стал как-то странно оседать. Из вязкого подвального сумрака на них глядели два белых глаза, испускавших бледное белесое сияние. «М-м-м» - промычал дед. «М-м-ма-а-атушка всеблагая» - домычал он, прежде чем грохнуться на бетонный пол в глубоком обмороке. Служебная собака, даром что служебная, поджала уши и мерзко скуля, стала отползать от гражданина, который все так же спокойно и голо лежал между старыми метлами, ведрами и ржавым примусом. Огласив округу двумя неровными выстрелами, Голубков выскочил прочь из проклятого подвала на свет божий, потеряв в спешке форменную фуражку и остатки самоуважения. Мальчишка, томившийся предчувствием чего-то интересного, ошивался рядом с подвальной дверью. Запнувшись о его тощую фигурку Голубков полетел кубарем.

Очнулся Голубков уже в больничной палате. Не без труда вспомнив свое имя, фамилию и звание, он тут же принялся обзванивать всех знакомых и родственников. От одного из них, полковника МВД Голубкова Петра Петровича, он и получил, что причиталось, а именно – по шапке. Пока «шапка» болела, Голубков напряженно обдумывал сложившуюся ситуацию. Ситуация, по словам дядюшки Пети, сложилась такая, что с пагон лейтенанта с легкостью могли слететь все его офицерские звездочки, кабы не прочный блат в верхах. Конечно, это было очень неприятно, но совсем не потеря звания беспокоила Голубкова. Не давали ему покоя те два светящихся глаза из подвала пятиэтажки на окраине. Из курса физики средней школы № 18 он знал, что привидений не существует, но, в то же время, был уверен, что глаза ему не померещились. Однако навязчивое воспоминание об увиденном вчера (да вчера ли?) так беспокоило лейтенанта, что он уже почти решился встать с больничного ложа и ринуться на место ЧП, когда в палату внезапно, широко виляя бедрами, вплыла медсестричка. Машенька…кажется…или Лилечка…какое-то смутное воспоминание шевельнулось  и тут же исчезло. Сестричка ненормально таращила свои голубые глазки и делала широкие пасы руками: «Не к поре смеркается… Шикарно!» - с мало понятными интонациями, с напускной загадочностью выговорила она. Звали ее Света, была она из близлежащей деревни, недавно ее бросил муж, а как тут детей прокормить, когда ты  совсем одна? Вот она и ****овала с каждым встречным-поперечным, в надежде заарканить себе лошка. Впрочем, на Голубкова она видов не имела, знала, сучка, о его небольшой зарплате и комнате в коммуналке. Но бедрами все же по привычке вихляла и вид имела самый сношабельный. Вот так, мило щебеча о погоде, процедурах, уколах, Светик приблизилась к койко-месту лейтенанта, наклонилась низко-низко и проворковала в самое ухо: «Знаю все, знаю про глаза, существуют они». Лейтенант так и подавился своим кефирным напитком. Правильно, это же зацепка, живой и настоящий свидетель, он не одинок, он всем докажет! «Говори!» - профессионально сказал он сестрице, оглядывая попутно её прогорклые окорочка. «Обязательно расскажу и именно тебе, но попозже, а пока спи!» - улыбнулась медсестра, набирая в шприц лекарство. Уколов себя в предплечье, она неистово улыбнулась и против всяких ожиданий вдруг впилась в бледные губы лейтенанта. Секс был прекрасен. Кончив, он смущенно выдавил: «Спасибо, Машенька» - сконфузился пуще прежнего и надолго замолк, уставившись в потолок. Затем как бы невзначай вдруг глянул на сестричку - и …бледные глаза в молочном свете плыли по палате... Куда пришелся мастерски точный удар ребром ладони, Голубков уже не успел сообразить. прежде чем снова провалиться в темную коматозную дремоту.

Очнулся Голубков уже в другой обстановке. На стеклянных дверях читалась полустертая надпись красной краской "реанимация". Голова гудела, как после 23 февраля, на душе было скверно. «Очухался, доктор! Из 6-ой очухался!» - заголосила давешняя сестричка умозрительному врачу и, повернув свое белое лицо к Голубкову, со змеиной улыбкой напомнила: «Я Эмма… не помните? Ну ка-а-а-а-ак-так?» В палату, дребезжа дверьми, ворвалась толпа врачей. Среди них почудился многострадальному лейтенанту его товарищ по несчастью, дворник – аристократ, будто мелькнул он среди белых халатов и исчез. «что за чорт?!» - пронеслось в голове лейтенанта, трудной, как после наркоза. «Ну вот и хорошо, вот и славно, теперь мы будем поправляться, мы ведь сильные, не то, что коллега наш, тому совсем не повезло» - последние слова врач произнес совсем тихо, почти про себя. С трудом разлепив ссохшиеся губы, лейтенант бросил наугад в толпу белых халатов, на звук голоса: «Какому еще коллеге?» «Ну, тот молодой совсем, он был с вами в подвале, впрочем, все потом, отдыхайте, набирайтесь сил, обо все поговорим позже» - сказал врач, отступая к дверям и увлекая за собой медсестру, которая из-за спины делала Голубкову какие-то знаки. Когда за белой процессией закрылась дверь, лейтенант устало вздохнул и попытался подняться на своем ложе. Только тут он заметил клочок бумажки, который все это время сжимал потным кулаком. Развернул смятый листок, прочитал, перечитал, написанное постепенно доходило до его сознания. Когда, наконец, Миша Голубков понял, что  в записке, больницу огласил крик  ужаса. Медперсонал, вновь примчавшийся в палату беспокойного больного, обнаружил последнего под кроватью, откуда он отказывался вылезать следующие 2 часа. Наконец в ход была пущена тяжелая артиллерия – все та же сестричка, все тот же Светик (ох, да светик ли?)...



...