Белая сага о любви

               

             Немного обо мне.

Я жил один, как монах, изгнанник, отшельник, в старой квартире старого дома в старом городе, над которым витал призрак социального загнивания, стопроцентного физического износа и разрушения. Вокруг жили люди и они были похожи на меня, и я был похожим на них, потому что формально мы относились к одной породе животных, объединенных единым ареалом, языком и прочими социальными и моральными инфраструктурами. Я учился, работал, общался, дурковал и все было так же, как уже было раньше и чем дальше меня несло по жизни, тем больше я убеждался, что меня несет не туда, куда хотелось бы.
С каждым днем становилось скучнее жить, потому что наше общество было больным, и болезнь эта была неизлечима. Весь Мир сошел с ума, а не то, что какой-то там городишко. Каждый день я видел много новых людей, и они видели меня, но я смотрел глубже и видел всегда одно и то же. От этого становилось грустно и печально. Небу тоже было печально и поэтому оно часто плакало ноябрьскими дождями. Я всегда любил дождь, есть в нем что-то необъяснимо печальное и в то же время притягательно щемящее. Для моего слуха была приятна музыка дождевых капель и мне был приятен сам ритуал омовения земли. Ночь, отделяющая день ото дня, накрывала меня своим одеялом и я видел сны и в этих снах мне часто снилась та, которую я тщетно искал, но не находил и все меньше надеялся найти. В моих снах она была почти реальна, она была прекрасна, больше душой, чем телом, она протягивала мне свои красивые руки с длинными и тонкими пальцами и звала к себе постоянно. Уродливый и жестокий звонок будильника забирал ее у меня, и я оставался один в холодной постели с ощущением полного одиночества и привкусом губ моей призрачной избранницы.
Как это ни странно я видел ее во снах очень отчетливо, видел ее тело, руки и все остальное кроме лица, лица ее я убей меня, никак не мог увидеть.
Теплый и тесный клозет принимал мое тело в себя, и я водил бритвой по своему лицу и все чаще хотел провести ею по венам, но я не мог и поднимал глаза к небу, но видел только облезлый потолок со следами безалаберности соседа сверху - большого любителя воды и водки. Иногда жена этого же соседа любила сушить на балконе белье, шторы, покрывала и вешала их так, что день становился для меня ночью, и я не мог без часов определить время суток. 
Позавтракав, я пинал, выходя из подъезда, грязную дверь и влачил непослушные ноги к автобусной остановке. Облезлые и уродливые, в своем большинстве автобусы, изредка проходящие мимо, и совсем редко останавливающиеся, шамкали раздолбанными створками дверей, как беззубыми ртами и проглатывали покорных людишек, а потом, пропустив через разносоциумный кишечник, выбрасывали прочь. Распахивающиеся двери офиса не радовали нисколько, и конец рабочего дня был более приятен, чем начало. Меня хвалили, сулили хорошее будущее, но зарплату вовремя не давали, а от хорошо выбритых лиц многих чиновников попахивало не слишком хорошо. В суете дней я искал только ее одну. 
            
           О моих девушках.

Конечно, у меня были девушки, всех их я мог мысленно выстроить в один ряд, слава небу, что их было не так уж много. Если бы они все рассчитались на «первый-второй», то получилась бы совсем негромкая цифра, и не ахти какая компания. Они появлялись на моем небосклоне, как шальные метеориты или кометы с горящими хвостами и слегка взбудоражив мою атмосферу, уносились прочь в темные дали чужих жизней, чтобы не вернуться никогда.  Я помнил их всех достаточно хорошо, несмотря на то, что имена некоторых из них я даже и не знал, в том числе не знал имя дешевой проститутки, которой отдал свою мальчишескую невинность в грязной и тесной квартире, снятой на час. Она запомнилась мне особенно, но, наверное, только потому, что это естественная привилегия первых. Ей  было лет пятнадцать, но за свою жизнь она пережила больше чем тридцатилетняя женщина, я видел это по ее глазам, а по моим глазам она сразу поняла, что первая у меня и грустно улыбнулась. Все мои эксдевушки  громоздились дробленым стеклом где-то в кулуарах моих воспоминаний, но я никогда, даже мысленно не осудил ни одной из них. Они были перелистнутыми страницами моей истории и на этих страницах не было оставлено каких либо глубоких чувств, только к одной было что-то вроде платонической любви с последующей ломкой и насильным изгнанием ненужных и не оправдывающих себя эмоций вон. О прошлом я старался не вспоминать, а если и вспоминать, то далеко не все и далеко не всех.

       Еще один бесцельно прожитый день. 

Я возвращался домой с работы и, вывалившись из забитого до отказа автобуса на улицу, шел не торопясь, расшвыривая ногами осенние листья, которые беззаботно и сухо шуршали под моими ногами. Я глядел по сторонам, наблюдая за окружающими меня людьми, которые мелькали в разных направлениях, и суетливо рассеивались в опускающихся сумерках. Мне нравится наблюдать за людьми, сам не знаю почему, наверное, потому, что сам я человек и, наблюдая за другими, сопоставляю с ними себя, приобщаясь к философскому пониманию общества, социального взаимодействия и единства. Суета сует, дневная жизнь города, которая сквозь вечерние сумерки медленно переходит и преобразовывается в жизнь ночную. Мне даже почему-то вспомнилось Булгаковское - « Тьма, пришедшая со Средиземного моря ... » и « Исчез город Ершалаим, как будто не было вовсе...».
Мой город не исчез, он был передо мной и сверкал огнями рекламных стендов, и многоликими окошками коммерческих ларьков. Он не был похож на Иерусалим, потому что и не должен быть похожим на него, но, тем не менее, он мне нравился больше, хотя я никогда не видел Иерусалима и вряд ли когда увижу.
Подходил к концу еще один день, частица времени, мерило человеческой жизни. Он был также похож на те дни, которые были до него, как я похож на свое отражение в зеркале. Что я сделал за этот день важного и значимого, абсолютно ничего, этот день был прожит бесцельно, впустую, день уходящий в мое невозвратимое прошлое, день, который мне не жалко было терять.



           Мой сон.

Я пришел домой, поужинал, посмотрел ящик, позвонил кое-кому по телефону и таким образом, скоротав время, добрался до постели и уснул, натянув на себя теплое одеяло. Перед сном я как обычно прочел «Отче наш». Странно, я слишком часто отношусь к Богу не совсем почтительно, иногда критично, а порою бывают периоды времени, когда я почти в него не верю, и не знаю к кому я ближе, к Богу или к Дьяволу. Но, не смотря на это, я уже восемь лет подряд читаю молитву перед сном, иногда сам не понимая зачем. И чуть меньшее количество времени читаю молитву по утрам, сам не понимая почему. Но иногда мне становится от этого лучше и светлее.                Я спал и мне снился сон. Я ходил по каким то хмурым развалинам, чем-то похожим на кладбище, и вокруг летали огромные стаи черных птиц. Они тучей поднимались с земли и наполняли окружающее их пространство тоскливым и хриплым щебетанием, наверное, это были вороны. Затем я оказался на работе, где мой непосредственный шеф, недовольный моей работой, громко и матерно бранился и кричал, что оставит меня без премии, потому что он не хочет тратить деньги фирмы напрасно. «Я не хочу, я не буду, я не намерен! »- кричал он, и его гневно и нездорово блестящие глаза, смотрели на меня из-под очков, как на последнего педераста. Потом он совсем разошелся - стал орать и топать ногами. Я видимо ретировался и оказался в какой то квартире, где незнакомые мне голые и толстые женщины, кружили вокруг меня бешеный хоровод. Все они широко размахивали руками и  улюлюкали непонятную и почему-то противную мне песню. Потом была драка, в которой я ударил кого-то в лицо, и при этом мне показалось, что лицо это было слеплено из пластилина. К чему-то приснился мой отец, погрозил пальцем и пропал. Потом за мной, почему-то, погналась целая толпа людей. Я долго убегал от них, спотыкаясь и падая в грязь, а потом закрылся в маленькой, тесной комнате и обеими руками схватился за дверную ручку. С другой стороны двери громко стучали, кричали «Откройте! » и дверь под напором толпы стала приоткрываться, не смотря на мои усилия. А толпа все напирала и вопила пронзительным, женским голосом: «Откройте, откройте, пожалуйста!». Мои руки ослабли, дверь открылась, и я проснулся. Хотя сначала мне показалось, что я еще сплю, потому что я явно слышал крик «откройте». Потом этот крик повторился вновь, вместе со стуком и я, окончательно проснувшись, поспешил к входной двери.               

           Не сон.

Посмотрев в дверной глазок, я увидел хорошо освещенную лестничную площадку и метающуюся по ней девушку, которая и была источником крика. Она билась во все двери и кричала, срывающимся на плач голосом:
- Помогите, откройте, пожалуйста, откройте!
У меня были очень умные соседи. Если есть на свете умные люди, то это точно мои соседи, потому что при каждом удобном случае они всегда всеми способами давали знать всем остальным о том, что они самые умные. Конечно же, никто из них не открыл двери, предоставив девушке самой разбираться со своими проблемами. Я и сам подумал, что это чей то ловкий трюк,  рассчитанный на то, что в серых человеческих личностях еще где-то в глубине сердца живет доброта и глупая доверчивость, которой частенько пользуются любители легкой наживы. Вот и теперь девушка играет спектакль на нашей лестничной площадке, а на пару ступенек ниже стоят еще человека три с широкими плечами, секут поляну, потирая свободной рукой холодный металл кастетов и прочих молчаливых, но достаточно эффективных приспособлений. А если вдруг найдется какой-нибудь дурак, открывший дверь, купившись на дешевый трюк, то они в мгновение ока окажутся перед ним и, похерив ему лицо, за пять минут вынесут из квартиры все что можно быстро и выгодно продать. Я так думал, но что-то говорило мне, что я не прав, казалось по голосу девушки, что она не врет и ей действительно нужна помощь. Пронзительный, чуть хрипловатый, надорванный голос цеплял меня за живое и я открыл ей, точнее сказать, мои руки сами открыли дверь, объявив явно выраженный протест спокойной рассудительности, может быть потому, что я еще не окончательно проснулся. Девушка вихрем ворвалась ко мне, а я молниеносно захлопнул за ней дверь. Потом она пронеслась в мою комнату и, забившись в угол, тихо и сдавленно зарыдала, закрыв руками лицо. Через несколько минут после этого в коридоре раздались твердые, мужские шаги -  трех-четырех поднимающихся по ступенькам людей. Поднявшись до верхнего этажа, они стали спускаться обратно, тихо переговариваясь о чем-то между собой. Вскоре голоса стихли совсем, а я слышал только сдавленные всхлипы рыдающей девушки. Если честно, я очень растерялся и даже не знал, что нужно делать в подобной ситуации, когда абсолютно незнакомая девушка, плачет абсолютно неизвестно почему в квартире человека, который абсолютно неизвестно зачем ее впустил. Но, тем не менее, надо было что-то делать, но что именно я еще не знал.               

           Девушка.

Я пошел на кухню, открыл полупустой холодильник, извлек оттуда нераспечатанную бутылку водки, которая стояла у меня уже несколько месяцев, на случай появления каких-либо гостей. Сам я не пил водку из личного принципа. Гостей у меня уже давно не было, но зато была бутылка, и я отлил немного прозрачной жидкости в стакан для сока, чтобы снять напряжение моей незваной посетительницы. Я подошел к съежившейся в комок девушке и, склонившись над ней, протянул стакан:
- Послушай, выпей немного, тебе станет легче!
Она подняла на меня свое лицо, какое оно было у нее, о Боже! Я никогда не видел такого лица - на вид девушке было лет девятнадцать, взлохмаченный русый волос, на больших и красивых мочках ушей дешевые, пластмассовые клипсы, на лбу длинная ссадина, заполненные слезами большие зеленые глаза. Пожалуй, именно ее глаза и произвели на меня самое сильное впечатление. Может, вам приходилось, когда-либо бывать на берегу моря или океана в утренние часы, на восходе солнца, когда первые солнечные лучи, падая в темную глубь воды, окрашивают и преображают ее в темно-зеленый свет, свет который завораживает, свет на который хочется смотреть неимоверно долго - так вот, ее глаза были такие же. От глаз тянулись вниз, вдоль маленького носа, потеки размазанной косметики, вплоть до дрожащих от страха губ и, огибая их, спускались к аккуратному подбородку. Во всем ее лице явно чувствовалось ощущение страха, горя, боли и опустошения, но несмотря ни на что нельзя было не заметить своеобразной красоты, которая испуганно пряталась в каждой черте лица. Это лицо поразило меня очень сильно, я даже не знаю чем именно, но это было так. Судя по всему, моя гостья  попала в какую-то неприятную историю. Я стоял перед ней с вытянутой и слегка дрожащей рукой, в которой высокий стакан с огненной водой тихонько блестел отраженными бликами электрической лампочки. Девушка окинула меня внимательным, изучающим взглядом и, протянув руку к стакану, взяла его и, прислонив стеклянную кромку к губам, стала пить маленькими, а потом крупными глотками. В стакане было грамм сто пятьдесят, а вскоре не осталось ни грамма, и девушка уже не плакала, а сидела в той же позе, уставившись взглядом в одну точку на стене.
- Может тебе надо кому-то позвонить, домой, родителям? - тихо спросил я, но девушка молча помотала головой.
-Может тебя проводить куда-то, или денег дать на такси?
Девушка снова подняла на меня свое чумазое личико, и я подумал, что наверняка ей еще даже меньше чем девятнадцать лет, хотя выражение лица было явно не детским, а даже скорее женским:
- Можно я останусь у вас до утра, а потом уйду, сейчас мне некуда идти и ОНИ будут меня искать!
Я не мог ничего сказать против, и молча кивнул головой. Но в этой же самой голове уже неоднократно мелькала мысль о том, что было бы лучше очень вежливо и тактично проводить незнакомую девушку за дверь, что моя мягкость когда-нибудь меня погубит и что, возможно, я влипаю в какую-нибудь нехорошую историю, впустив ее к себе. Если тебе трудно сказать «нет», то это серьезная проблема, с которой надо бороться. Я посмотрел на часы, было около двух. Хотелось быть вежливым хозяином, хотя честно сказать я чувствовал себя немного по-дурацки:
- Можешь умыться или душ принять, полотенце в ванной, если хочешь поесть, в холодильнике на кухне есть колбаса, поспать я тебе что-нибудь постелю.
Девушка начала немножко приходить в себя и сказав мне:
- Спасибо, наверное, я приму душ, если можно? - и с моего очередного одобрения она пошла в ванную, а я стал рыться в шкафах, пытаясь найти что-нибудь подходящее для сна.
Потом я соорудил около стены моей единственной комнаты некое подобие кровати, а после этого  пошел на кухню и приготовил два больших бутерброда и поставил на газ чайник. Когда девушка вышла из ванной, я предложил ей поесть. Она окинула мою кухню легким взглядом и  присев за стол, несмело взялась за бутерброды с чаем. После душа ее лицо уже не было чумазым, волосы не были лохматыми, девушка приобрела приятный домашний вид. Похоже, водка тоже давала свои результаты, потому что на лице девушки появился легкий румянец и следы печали и страха покинули ее лицо и, кроме того, у нее был хороший аппетит.
- Как тебя зовут?  - спросил я, когда последний кусок второго бутерброда исчез безвозвратно.                - Вера - ответила девушка:
- А вас?
- Меня зовут Вадим и, кстати, не называй меня на «вы», я чувствую себя от этого неловко, кроме того, я еще не в том возрасте, когда людей называют на вы, сколько тебе лет?                - Семнадцать.
- А мне двадцать четыре.
- Ты живешь один?
- Да.
- Это заметно.
- Почему? - спросил я, но, оглянувшись вокруг, понял, что мой вопрос глуп, потому как вокруг царил полный хаос и беспорядок
- Да, действительно заметно, но мне так нравится жить - одному!
Девушка промолчала. Ее красота притягивала мои глаза и я, с трудом отведя их, снова посмотрел на часы, было уже без пятнадцати три.
- Уже поздно, мне завтра, точнее уже сегодня рано вставать, я постелил там возле стены, тебе тоже нужно хорошо выспаться!
- Спасибо! - тихо сказала Вера.
Я встал со стула и пошел в комнату, а, подойдя к кровати, понял, как сильно хочу спать. Я лег накрылся одеялом и мысленно прочитал « Отче наш ». Девушка пристраивалась на полу.
- Спокойной ночи! - сказал я ей.
- Спокойной ночи! - ответила она.
Я попытался заснуть, но как ни странно, желание спать, куда-то исчезло, и я лежал с открытыми глазами и думал. Именно так я лежал может быть пять, может десять минут, когда еле заметный силуэт проплыл сквозь тьму комнаты, и кто-то шмыгнул под мое одеяло, конечно, я догадался, кто это был, но не стал возражать, как, наверное, не стал бы возражать любой уважающий себя человек мужского пола, у которого уже месяц не было женщины. С тех пор, как я расстался со своей последней подружкой прошел уже целый месяц. Хотя я понимал, что это неправильно, глупо и нелепо - спать с девушкой, которую я совсем не знаю, но ...  я стал гнать подальше всякие разные мысли, в конце концов, вся жизнь - это большая глупость и поэтому не зазорно почувствовать себя маленьким глупцом и сумасбродом. Она была без одежды, ее жаркое тело прильнуло к моему, и я почувствовал упругость ее грудей и легкое прикосновение губ. Царило полное молчание, разговаривали только руки, губы, сначала ее, потом мои и затем уже наши. Моя ночная одежда оказалась на полу, в голове мелькнула мысль о презервативах, в глазах мелькнул лунный луч, пробившийся через окно и отражающийся в глазах лежащей на мне девушке и плавно огибающий красивые контуры ее тела. А потом уже ничего не мелькало, и я окунулся в бездонное озеро чувств, в котором тонул, тонул, тонул... Одни лишь губы и руки остались, как будто бы были сами по себе, а сам я был как будто где-то очень и очень далеко, может в раю, может в аду, а может еще дальше, может ближе, короче говоря, сам не знаю где, но мне было хорошо. Тихие стоны девушки плавно сливались с моими в одну таинственную песню, похожую на бессвязный шепот неземного существа. Вскоре по моему телу поползли будоражащие ощущения эйфории, которые томно поглотили тьма и тишь ночи. Через некоторое время я услышал, как засопела спящая Вера, а еще немного погодя заснул и сам. В эту ночь снов мне больше не снилось.

            Утро.

Оно пришло как всегда - неожиданно, с включением моего музыкального центра, который я заводил обычно на 6.50. В это утро меня разбудила композиция Энигмы «Возвращение к невинности», хотя это мог бы быть Бах, «Дип Форест», Эннио Морриконе, классика в рэпсовой обработке, или фрагмент из оперы «Дон Жуан». Я чувствовал себя не очень хорошо выспавшимся человеком, а когда увидел, что на полу спит еще кто-то, то не сразу вспомнил все обстоятельства прошедшей ночи, а когда вспомнил, то снова нашел их весьма странными. Потом я почему-то подумал о том: что сказала бы по этому поводу моя мама,

    О моих родителях.

потому что ничего хорошего по этому поводу она бы не сказала. А что сказал бы мой отец, я даже не могу и предположить, хотя мне все равно до того, что бы он сказал. Мой отец был странноватым человеком, мама часто называла его «закрытой книгой», человеком с нечеловеческим чутьем, а еще старым дураком. Отец не жил с нами с тех пор, как мне исполнилось лет девять, мама сама этого не хотела, потому что он здорово пил и даже лечился некоторое время, правда, безрезультатно в ЛТП (Лечебно Трудовой Профилакторий). Сейчас уже нет таких заведений, но в те времена они представляли собой довольно таки веселенькие учрежденьица, где гражданам Советского Союза, разного рода психологи забивали и без того дурные головы, болтовней о социальной значимости и морально незапятнанном статусе советского труженика, совмещая просветительские беседы с фармакологическими и психокорректирующими процедурами сомнительного свойства. И действительно, взрослый человек, инженер с высшим образованием, отслуживший в Морфлоте, имеющий семью и ребенка, занимается какой то ерундой, злоупотребляя крепкими напитками, что за дела!? Уже в недавние времена, мой многострадальный папаша попробовал на себе все прелести  осовремененного кодирования от алкогольной зависимости - отсутствие результата, тоже результат. Не смотря ни на что, мой батя продолжал пить, как сапожник, хотя, надо отдать ему должное - он помогал нам деньгами, иногда, а я пару раз, не так давно, вытаскивал его из отрезвителя. Пару лет назад отец уехал в ближнее зарубежье, искать лучшей жизни. Я иногда звонил ему по телефону, а он присылал письма. Письма говорили, что хорошей жизни он еще не нашел.
Моя мама - сильная и умная женщина, которая сделала из меня человека, хотя как она сама говорила, она воспитала меня слишком честным, потому что я не умел врать, что очень необходимо для современной жизни. Я очень люблю ее и глубоко признателен ей за все, что она для меня сделала и делает до сих пор. Она самый святой и добрый для меня человек. Единственное, за что я могу ее укорить - это чрезмерная опека. Эта опека приносила мне в свое время много неудобств, до тех пор, пока я не покинул семейного гнезда и стал снимать квартиры в разных частях города, а потом обзавелся хоть и маленькой, но собственной, в которой жил, как в суверенном государстве по законам собственной фантазии. Я частенько заходил к ним. Мама жила с моей бабушкой, о которой я не буду, пожалуй, ничего говорить, кроме того, что во времена своей молодости она участвовала в соревнованиях по метанию ядра. Она была красивой и сильной женщиной, пережила войну, голод, работала какое-то время на танковом заводе, и в годы моего босоногого детства также принимала активное участие в моем воспитании. В детстве бабушка частенько била меня тапком, так как с другими методами воспитания была видимо, не знакома. Впрочем, я за это на нее нисколько не обижаюсь.

         Утро продолжалось...

Утро продолжалось, и я как обычно, брился, мылся, короче говоря, следовал обычному распорядку дня, только завтрак приготовил уже не на одного, а на двух человек. Я чувствовал себя лучше обычного, может быть из-за бурно проведенной ночи, а может быть по какой-то другой причине. Закономерность изменения полярности моего настроения всегда оставалась для меня абсолютно непостижимой. Вера тоже проснулась, и я позвал ее завтракать. Когда мы покончили с нехитрой закуской, особых кулинарных изощрений я не проявлял, и яичница была моим привычным завтраком. Вера посмотрела на меня и тихо спросила:                - Можно я останусь у тебя ненадолго, на несколько дней?
Я не ожидал такого вопроса, он застиг меня врасплох, я немного помолчал и сказал:                - Ты знаешь, я думаю, что тебе лучше уйти! - я действительно так думал.
- Я не доставлю тебе неудобств, просто мне нужно спрятаться на пару дней. Не бойся, я ничего не украду у тебя. Ты даже можешь меня закрывать, когда уходишь. Все равно мне опасно сейчас появляться где-либо и я не буду выходить из квартиры» - она смотрела на меня молящим взглядом -               
- Пожалуйста, разреши мне побыть у тебя, два дня, а потом я уйду! - ее красивые руки нервно теребили вилку, которая тихонько поскрипывала по пустой тарелке.
Я молчал и старался не смотреть в ее глаза, потому что знал, что если посмотрю, то сразу сломаюсь и разрешу ей что угодно.               
- Тебе было хорошо со мной? - спросила она.
 Я посмотрел на нее:               
- Да, мне было хорошо с тобой, но пойми, я совсем тебя не знаю, кто ты, откуда, ты просто вбежала в мою дверь и все, а теперь ты просишь остаться, подумай, что бы ты сделала на моем месте?
- Ты сам мне открыл дверь.
- Да, я открыл тебе.
- А почему, скажи?
- Ты кричала, плакала, и я хотел тебе помочь!
- Так помоги же мне! Позволь мне остаться! Я не могу сейчас идти домой, потому что меня будут там ждать. У тебя не будет из-за меня проблем, поверь!
- Даже не знаю...
- Прошу тебя!
- Хорошо, оставайся на сегодняшний день, а на завтрашний останешься, если вечером ты мне все расскажешь о себе.
- Ладно. Я расскажу.
Я сломался, я разрешил ей остаться, сам не понимая почему. Так весной трескается лед на реке, стоит только появиться одной небольшой трещине, и процесс дальнейшего растрескивания уже не остановить. Я не был похож на весенний лед, но я уже дал свою первую трещину прошлой ночью и теперь дал еще одну, более крупную.
- Я закрою тебя, только веди себя тихо - у меня не соседи, а маньяки. Если будет звонить телефон, трубку не бери - сказал я, уходя на работу:
- я приду где-то в полседьмого!
Очаровательная улыбка и сказанное, уже с более оптимистичными нотками в голосе «спасибо» - все это осталось за дверью моей квартиры, и я врезался плотью в толкотню нового дня.

             Новый день.

День как день, он ничем не отличался от других. На работе все бегали, махали руками и создавали видимость занятости, профессиональной незаменимости и высокой значимости. Интересно, но мое собственное отношение к работе менялось в зависимости от обстоятельств. Иногда работа казалась мне раем, ну не раем конечно в полном смысле слова, но она  очень здорово помогала, когда у меня было хреново на душе. В такие периоды я зарывался в работу с головой, я обкладывался бумагами и не поднимал головы до конца рабочего дня. Так хорошо было забывать подругу, которая забыла обо мне немножко раньше, чем я о ней, и всякие умные документы вытесняли из моей головы глупые мысли, мысли которые я хотел прогнать навсегда, но сразу этого сделать не мог. Когда работа мне в этом помогала, то я готов был поставить ей памятник или даже целый мемориал. Бывало и так, когда работа была для меня сущим адом. Каждый такой день тянулся для меня неимоверно долго и заветные шесть часов ноль - ноль минут убегали от меня как призрачный оазис, нарисованный миражом в пустыне. Я уже давно заметил, что время не всегда можно измерить часами, и часто одна минута может быть похожей на целый час, равно как и час может показаться маленькой минутой. Время имеет более глубокие корни, а мы - люди наивно пытаемся поймать его различными механическими и электронными приспособлениями, заключить в рабство и подчинить себе. Время - свободно, оно течет так, как ему захочется, то быстрее, то медленнее, а если захочет, то может и вообще приостановится. Когда я посмотрел на свои часы, то понял что мой рабочий день подходит к концу. Без пяти минут шесть я покинул свое рабочее место, и жизнь понесла меня дальше. Дальше, дальше, дальше...
 
        Дальше ... (смех сквозь слезы)

Что дальше? Дальше меня закрутил бешеный водоворот жизни и чувств. Любовь - странная штука, иногда бывает очень трудно различить, где она начинается, а где заканчивается. История девушки была довольно банальна и типична для нашего идиотического общества, но может быть немножко резковата для слуха «порядочных людей» и высококультурных интеллигентов, которые стараются обычно закрывать свои глаза на прелести жизни простых смертных, которые их окружают. Наша жизнь полна контрастов и в то время, когда кто-то кушает красную икру, кто-то роется на помойке в поисках куска заплесневевшего хлеба. Сейчас много говорят о параллельных мирах - есть ли они или нет? А я точно знаю, что они есть, и не надо их особо искать, потому что они здесь -  рядом с нами. Стоит только повнимательнее оглядеться вокруг, заглянуть на городские окраины, внутрь перекосившихся домов с выбитыми стеклами, проехать по умирающим городам, посмотреть внутрь человеческих душ, и тогда никаких сомнений насчет существования параллельных миров уже не останется. Семья девушки, говоря экономическим языком, относилась к разряду «низший-низший» и состояла из мачехи - прошмы и истеричной алкоголички, папы - небуйного алкоголика - калеки производства с культей вместо правой руки, и двух дочурок. Старшая, более шустрая уже давно смылась из дома и вела кочевой образ жизни, который, кстати говоря, по последним веяниям науки истории более высокоразвитый и совершенный, чем оседлый. Младшая же дочка - любимица небуйного алкоголика, и не любимица своей неродной прошмы-мамы, еще видимо до конца не осознала прелести кочевого образа жизни, и болталась со своими непутевыми родителями. Все они втроем, жили в какой-то грязной лачуге на окраине города, в которой кроме них самих были всегда толпы разного сброда - бомжей, сиварей и наркоманов, которые огалтело щерились на Мир дурными глазами и ширялись, надевали на головы пакеты, ссыпали с грязных ладошек косячок и просто беспробудно пили дешевую, полу-техническую водку. Так и тянулись дебильные деньки семьи человеков. Как в страшной сказке - жили, поживали, добра наживали. Добро в понятиях мамы и папы олицетворялось в виде денег и водки, все остальное было для них пришлое и ушлое и другие ценности в жизни отсутствовали начисто. Количество водки было прямо пропорционально количеству денег, а с количеством денег были проблемы. За культю платили почему-то немного, не хватало даже заплатить за газ, мама работала, как это сейчас модно - домохозяйкой, так как с настоящей работы - мясокомбината - ее выгнали еще лет пять назад за воровство: пыталась пронести под фуфайкой через проходную баранью ногу. В общем, с работой тоже были проблемы.  Проблемы, как известно надо решать, и самое первое и очевидное решение пришло, конечно, в голову маме - женщины разбитые алкоголем, обладают изощренной и жестокой смекалкой, а в данном случае даже смекать особо было нечего. Все рисовалось в голове старой и полностью деградировавшей стервы отчетливо и ясно как божий день. Она решила слегка заняться торговлей, а так как все в доме, что хоть сколько-нибудь стоило, даже люстра и кухонная утварь, было уже продано то... она решила, что совсем не убудет с ее приемной и уже почти взрослой дочки, если она немного потрудится на благо семьи. Отец пытался, было  вступаться за дочь, когда в редких перерывах между пьянками, в глубинах его мозга вспыхивала искра чистого разума, но после очередной рюмки снова забывался и предавался шизофреническому безразличию и забывал обо всем, погружаясь в мир алкогольной нирваны. Он любил свою дочь, но любил чуть меньше чем водку.
За ПЕРВЫЙ раз мама планировала получить хорошую сумму, так как существуют в наши дни любители быть первыми. Такой любитель нашелся быстро, и в один прекрасный вечер, девочка Вера грязно и грубо превратилась в женщину, и пока она кричала и плакала, отбиваясь от потных и сильных рук, старая сука спокойно пересчитывала на кухне грязные деньги.
                * * *
 В тот день сломалась очередная детская душа, сколько их ежедневно ломается, не знает никто. Когда хмурится затишье осенней природы и на грешную землю падают редкие капли дождя, знайте:  это небо плачет над теми - кому больно, над теми - кто захлебывается в собственных слезах и ломает руки от бессилья что-либо изменить, над теми  - над кем надругались, над теми - кого предали, над теми - кто не хочет дальше жить. О, как смеете вы - грязнорукие дегенераты, пятнать чистые, как белые лебеди, души подрастающих людей, втаптывать в грязь их красивые мечты!? Я знаю - Бог накажет вас всех, обязательно накажет...
                * * *
Через несколько дней был второй клиент, уже не такой платежеспособный, икающий перегаром и селедкой, и еще более грубый, после этого Вера сбежала из дома. Пошатавшись несколько дней, она пыталась прибиться к сестре, но та ее быстро отшила, так как сама была не в слишком хорошем положении, но дала немного денег, которых хватило на неделю. Когда деньги кончились, и идти было больше некуда, то после долгих скитаний по пустынным и безликим улицам города, Вере пришлось вернуться обратно, в родительский дом - начало начал. Вернулась, как оказалось, очень даже зря. Дома ее избила, за непослушание пьяная мачеха, влетевшая к тому времени в крупный финансовый косяк к каким-то темным личностям. Эти темные личности крепко взяли ее за жабры, сначала мило одолжив большую сумму денег, а потом, потребовав возврата, заведомо зная, что рассчитаться она не сможет, потому как, взятых денег уже не было, а других неоткуда было взять. Но кредиторы знали, чего хотели. Вскоре запуганные растущими бешеными темпами процентами, угрозами и побоями родители рассчитались со своими кредиторами дочкой, которую они одолжили до тех пор, пока она не отработает всю сумму долга с процентами. Произошел взаиморасчет.
Так или примерно так все и было, по крайней мере, вся эта история очень ярко и наглядно выстроилась в моем представлении со скудных слов девушки. Но все рассказанное, конечно, было лишь небольшой частью того, что можно было рассказать, но не нужно было рассказывать. Иногда лучше не знать, чем знать, потому что знание часто приносит боль. Я не заставлял Веру рассказывать всех подробностей и не задавал ей вопросов, я просто молча слушал, и мои глаза наполнялись слезами, и я отводил их в сторону, потому что не любил показывать свои слабости. Слезы - это слабость и надо, наверное, их сдерживать, потому что не мужское дело плакать, но они так и катились по моему лицу, и я ничего не мог поделать. Она не видела моих слез, и сама не плакала, потому что все свои слезы  выплакала уже давно. Она просто рассказывала, с трудом подбирая удобные слова, глядя в никуда. Струилась в тишине  квартиры ее тихая речь, мелькающая в моих глазах уродскими картинками цветной киноленты, как в своеобразном кинотеатре, в котором на вопрос «Что сегодня показывают? », сказали бы - «Сегодня показывают жизнь».
               
Добавить к рассказу можно было только то, что новые владельцы девушки оказались сутенерами, которые хорошо все спланировав, просто прибрали к рукам еще одну симпатичную работницу, и сначала опробовав ее сами, стали продавать потом всем желающим. Так в наше время зарабатывают деньги некоторые мудаки. Чтобы девушка не сбежала, ее посадили на иглу. Теперь на внутренней стороне сгиба левой руки у Веры была целая дорога, страшная дорога ведущая в пустоту. Однажды подонки продали девушку на пару часов своим знакомым - куче обкуренных идиотов, которые решили поразвлечься изощренной групповухой в машине. Поставив тачку в тихом и темном дворике, они долго спорили, выпучивая одуревшие от травки глаза о распределении очередности и прочих мелочах. В это время девушка выскочила из машины и побежала, сама не зная куда. Забежав в ближайший подъезд, она стала биться во все двери подряд.

             Пагубная страсть.

Вера сидела на игле конкретно. В тот вечер, когда я вернулся, и она рассказала мне свою печальную историю, ей нужно было ширнуться. Она хотела сама куда то съездить, чтобы купить наркоту, но это было бы слишком рискованно в ее положении, и я ее не отпустил.
Конечно, это была не моя проблема, я знал девушку всего-навсего один день. Но я решил помочь ей, не знаю почему, может быть меня задела за живое ее история и я не смог остаться равнодушным к жертве пороков нашего общества, может потому что девушка мне очень нравилась, а может потому, что сам я когда-то сидел на игле, так же как она.
Я с трудом отыскал в записных книжках четырехлетней давности телефонные номера, и, обзвонив пять-шесть старых знакомых и несколько сомнительных мест, получил нужный мне номер. Я, с трудом заставив себя, набрал шесть цифр на телефонном диске и на другой стороне провода послышался хриплый мужской голос, который я сразу узнал, хотя не слышал уже несколько лет и уже был уверен, что не услышу никогда. Этот голос был для меня долгое время жутким, как страшный сон, и в то же время спасительным и манящим. Я ненавидел и любил этот голос, а потом я старался его забыть, но прошлое не так легко похоронить и оно часто находит тебя, либо во снах, либо наяву. Сейчас я сам нашел свое прошлое    
- Доцент?  - его так называли, с ударением на «о», видимо потому, что когда-то он был медицинским работником и хорошо шарил в медицине, химии и фармакологии, не просто шарил, а был непризнанным гением этих наук. Потом его что-то сломало по жизни, говорили, что он потерял любимую женщину, а потом потерял себя и нашел наркотики, которые дали приют и покой его утомленной душе. Он знал о наркотиках все, он их готовил, продавал и употреблял. Его здорово уважали, за его колоссальные способности готовить разного рода смеси и называли «Белым доктором», «Профессором», а чаще просто «Доцентом». У Доцента в руках вертелись бешеные деньги. Вокруг него крутились опасные люди и много разной мелкой шушары. Весь наркобизнес нашего города, и не только нашего, варился от его рук. Он был творцом и творил не из-за денег, говорили, что деньги его абсолютно не интересовали и что очень большие суммы, которые были сравнительно небольшие, по сравнению с теми, которые оседали в руках более грязных и могущественных, он отправлял в какие-то детские дома и еще куда то. Он творил из-за самого процесса творения. Говорят так же, что он хотел завязать, но его не выпустили из игры, слишком уж крепко сплелись вокруг него липкие сети темного бизнеса. Его имя было известно далеко не всем, он менял место жительства несколько раз в неделю и быстрые джипы перевозили под покровом ночи стеклянные и сыпучие атрибуты его мини лаборатории. Сам он продажей наркотиков не занимался, так как торговля велась через целые пирамиды посредников, но я всегда обращался к нему, и он помогал мне приобретать необходимый товар по сниженным ценам, так как я приходился ему родственником. Кроме того, я оказал ему когда-то одну не совсем законную, а точнее сказать - совсем незаконную услугу и он был мне вроде как должен. Доцент узнал меня не сразу, когда узнал меня и причину моего звонка - он знал, что я завязал, и я объяснил, что нужно не мне, а подружке. После подробного расспроса, по которому я понял, что Доцент осторожничает, он назвал адрес и телефон какой-то хаты. Я поблагодарил его и, перемолвившись еще парой слов, положил телефонную трубку. Посмотрев на Веру, я увидел, что ее бьет легкая дрожь,  лицо становится неестественно бледным, и понял, что нужно поторопиться.
- Я скоро приеду и привезу тебе то, что нужно, все будет хорошо, слышишь!
Вера молча кивнула головой. Уложив ее на кровать и накрыв одеялом, я поехал за наркотой. Помотавшись часа два по каким-то закоулкам, где на меня смотрели разноликие личности с бычьими шеями и туманными глазами, и отсылали из одного места в другое,  видимо проверяя, что за мной нет хвоста, я нашел и купил что искал. Когда я вернулся, бедную девушку уже ломало и мне пришлось сделать все самому. Ее руки причудливо и страшно изгибались впрочем, как и все тело, а дрожащие губы издавали слабые стоны. Мне пришлось немного помучиться, чтобы поставить ей укол. Вскоре на бледное лицо девушки снизошла улыбка. Приходилось ли вам видеть когда-либо такие улыбки? Если нет, то знайте, что это самые страшные улыбки на свете - улыбки наркоманов или тяжело больных, после дозы наркотика или сильного обезболивающего. Пляшущая на их лицах блаженная улыбка, это только иллюзия счастья, которая столь же непродолжительна, как и действие препаратов. Как только  действие исчерпает себя, эти люди возвращаются обратно в ад - одни в больничные палаты к жутким и невыносимым болям, другие в новый день, на поиски денег для следующей дозы поганого зелья. Вера уснула с такой улыбкой на лице и один только Господь Бог знает, что за сны она видела в эту ночь. Я долгое время стоял рядом и смотрел на ее красивое лицо, смотрел и думал, думал и вспоминал свои старые жизненные тропинки, по которым собирался пройтись еще один раз, и уже начал по ним идти ради нее. Кто она мне, эта спящая девушка? Как я не старался понять, ее статус оставался неопределенным для меня, а внутри боролись противоречивые чувства: чувство симпатии и сочувствия к девушке, чувство ненависти к Миру и еще какие-то непонятные и смутные чувства. Короче говоря, чувства переполняли меня, они путались с мыслями, сплетаясь вместе с ними в один комок, я окончательно запутался во всем, и потерял нить логического мышления. Потом я пристроился спать на полу и мне приснился нехороший сон: как будто бы я брожу по дну огромного, как море, бетонного бассейна, из которого выпустили всю воду, и под ногами валяются водоросли, трепыхающиеся рыбы и прочая живность. Казалось, что я хожу по сплошной живой плоти, которая хрустит и жулькает под моими ногами.

            Беспокойный человек.

На утро следующего дня жизнь текла своим чередом: над городом зависла шумящая пелена мелкого, почти незаметного дождя, внутри которой люди спешили на работу, метались по мокрым дорогам разноцветные потоки автомобильного транспорта, беспорядочно разбрасывали в стороны намокшие листья угрюмые и насупленные дворники. Утро как утро. А в небольшом офисе, небольшой акционерной кампании, не находил себе покоя один человек - среднего роста, темноволосый и худощавый. Он судорожно метался по обставленному оргтехникой кабинету: то садился за стол, то снова вставал, открывал и закрывал ящики стола, перекладывал с места на место какие-то документы, папки с названиями и без названий. Он подходил к окну и отходил от окна, заглядывал в зеркало, звонил по телефону и задавал кому-то вопросы типа:
- Скажите, есть ли у вас билеты на сегодня в город  _ _ _ ? 
Судя по всему, человек нервничал, испытывал определенное волнение или беспокойство. На часах было 9.00 местного времени. Ровно в 9.05 человек вышел из кабинета и, поднявшись этажом выше, через лестничный пролет с искусственной пальмой,  как будто бы сделав над собой усилие, постучался в красивую, оформленную под красное дерево дверь. Приоткрыв дверь, и тихо спросив:
- Можно? - он зашел в кабинет и сказав еще:
- Здравствуйте! - оказался перед сидящим за большим черным столом, человеком в очках лет тридцати семи, который, оторвавшись от лежащих перед ним бумаг, бросил на вошедшего вопрошающий взгляд.
- Да, что ты хотел?
- Я хотел с вами поговорить!
- Я слушаю.
- Дело в том, что..., мне нужен отпуск!
В глазах сидящего вспыхнули маленькие огоньки -
- Ты же знаешь, как у нас сейчас много работы?
- Да знаю, но мне очень нужно, хотя бы на две-три недели, кроме того, все текущие дела я уже подобрал.
 Стоящий человек, видимо чувствовал себя не очень ловко и переминался с ноги на ногу, но смотрел прямо в глаза сидящего начальника, которые через линзы очков казались больше и пронзительнее, чем на самом деле и смотреть в них было не очень то просто. Начальник колебался, и секунд десять молчал,  как будто бы что-то обдумывал.
- Хорошо, можешь взять две недели!
- Спасибо, тогда я, наверное, возьму уже с сегодняшнего дня!
- Как хочешь!
- Спасибо, до свидания!
Стоящий человек уже не стоял, а выходил из красивого кабинета в более блеклый, по сравнению с ним коридор, а сидящий снова вернулся к изучению лежащих на столе документов.
Человек, получивший разрешения на отпуск очень быстро покинул пределы административного здания, как будто бы боялся, что начальник передумает, и, укрывшись от дождя, который шел уже сильнее, чем утром, под черным зонтом, отправился на автобусную остановку. Подождав минут десять, он сел в троллейбус с однозначным номером, который довез его до железнодорожной станции. Там он потолкался недолго в хилой и немногочисленной очереди, и, положив в карман светлого плаща купленные билеты, вышел на улицу и погрузился в полумрак подземного перехода. Он заехал еще в несколько мест: аптеку, продовольственный магазин, из которого вышел с наполненным пакетом, в котором позвякивали,  похрустывали и просто молчали разнотарные, и готовые к употреблению продукты и напитки. Купив в киоске большую стопку самых разных газет, человек скрылся в известном только ему одному направлении, шлепая по испещренным дождинками лужам. Человеком этим был я. 

         Путь к свободе.

Бывают разные пути: пути жизненные, пути Господни, которые, как известно всегда неисповедимы, бывают еще пути железнодорожные, а бывает еще и так, что все эти пути пересекаются в одной точке соприкосновения. Я помню, как залетел в свою квартиру, с двумя большими пакетами, мокрый и запыхавшийся от быстрой ходьбы. Вера стояла в коридоре и встречала меня. Утром, уходя на работу, я даже не стал ее будить, потому что ей нужен был хороший и спокойный сон. Я, немного отдышавшись, сказал ей:
- Собирайся!
- Куда? - Вера посмотрела на меня, испуганными глазами, наверное, она подумала, что я хочу ее прогнать.
- Нам предстоит небольшая поездка. Ты хочешь избавиться от своей привычки и больше никогда не ширяться?
- Да я хочу, но ...
- Хочешь, тогда собирайся, потому что у нас мало времени, наш поезд отходит в восемь пятнадцать.
- Куда мы едем?
- Я знаю одного человека, который сможет тебе помочь, и мы едем к нему.
Я смотрел на Веру и стряхивал мокрый зонт, под которым на полу образовалась уже целая лужа воды.
- Откуда ты знаешь, что он мне поможет?
Она стояла, облокотившись о стену, и ее глаза, как будто бы, снова хотели наполниться слезами.
- Я знаю, потому что он помог когда-то мне, а теперь и тебе поможет!
Я подошел к ней и обнял ее.
- Поверь мне, он обязательно тебе поможет и у тебя все будет хорошо, тебе никогда больше не нужны будут наркотики!
Я посмотрел в ее прекрасные глаза:    
-  Ты веришь мне?   
 Она смотрела на меня с благодарностью, но в то же время я различал в ее взгляде непонимание и как будто бы легкое недоверие. Конечно, жизнь научила ее не доверять никому и, наверное, она не понимала причины того, что я - малознакомый ей человек, решил вдруг ей помочь, это было странным для нее.
- Да, я верю тебе! - тихо прошептала она.
- Тогда собирайся!
 Собираться Вере было особенно нечего, все, что у нее было, было на ней. Я сделал пару телефонных звонков, известив, без особых комментариев, своих немногочисленных друзей и родных о том, что меня не будет пару недель. Натолкав в большую спортивную сумку теплой одежды, туалетных принадлежностей и прочих полезных вещей, я был уже готов к отъезду. Посмотрев на Веру, я понял, что одета она немного не по сезону, и надо что-нибудь подыскать для нее из своего гардероба. Я перерыл все шкафы и вскоре приодел девушку по погоде, в свои собственные вещи, еще раз убедившись в том, что красоту действительно вряд ли чем испортишь. Одевшись подобающим образом, мы покинули теплое нутро моей обители, и предали бренные тела осенней непогоде, которая трепала нас ветром и хлестала дождем. Вокзал принял нас недружелюбно, там было еще холоднее и ожидающие своего поезда люди, скрючивались и сгибались в разных позах. Они поднимали воротники своих одежд, пониже опускали зонты, сливаясь вместе с ними в причудливые грибки. Грибки эти, как будто бы пританцовывали под какую-то неслышимую мелодию, и на перроне царило таинство неведомого танца. Мы тоже к нему присоединились, превратившись в участников мистического обряда под названием «холод собачий». А еще минут через десять, дождь превратился в снег, и все вокруг стало белым. Когда  рябящую снегом тьму разверзли два потока света, и послышался шум приближающегося поезда, началось заметное оживление и застывшие под зонтами с белыми шапками, люди стали поспешно подтягиваться к поезду, пытаясь побыстрей в него проникнуть и желательно сразу в свой вагон. Поезд остановился, и потоки людей уезжающих и провожающих с сумками большими и маленькими поползли внутрь. Жизнь закипела, люди стали расползаться по поезду, занимать свои места, пропихивать сумки, некоторые из которых были больше самих людей. Когда кондуктора проверили билеты и провожающих попросили покинуть поезд, стали раздаваться лобзанья и крикливые женские возгласы вроде:
 - « Приезжайте еще ... » , «Обязательно позвони, когда приедешь! » или «Боря, смотри, не пей, а то проедешь свою станцию!». Короче говоря, эмоции захлестнули поезд от конца до начала, и он стал похож на театр на колесах. Все люди актеры, некоторые хорошие, некоторые плохие. Плохих актеров можно было вычислить, и в фальшивом тоне срывающегося женского голоса, похожего на звук испорченной трубы, который крикнул «приезжайте еще», мне явно послышалось «не приезжайте никогда!». Хотя мне не было до него дела, потому что говорили не мне, но если бы так сказали мне, то я бы, наверное, обиделся и никогда больше не приехал. Наверное, действительно, весьма проблематично принимать в наше время гостей. Вскоре провожающие покинули поезд, и театр разделился на две половины: внешнюю и внутреннюю. Когда поезд тронулся, один толстый мужчина снаружи, даже сорвался с места и бросился бежать вдогонку, судорожно махая кому-то руками, как подбитый самолет, но, пробежав метров пять, остановился так же неожиданно, как и побежал. Может быть, он и не играл никаких ролей, может быть и играл, не берусь судить, но со стороны это выглядело весьма забавно. Наши места располагались на одной стороне купе. Вера устроилась на нижнем месте, а я залез на верхнее, я всегда предпочитал верхние места нижним. Нашими соседями по купе были: мрачный мужчина лет пятидесяти, который расположился наверху, напротив меня и с важным видом читал какую-то толстую книжку с длинным названием, разобрать которого я не мог, и женщина лет сорока. Женщина ехала вместе с большими сумками, которыми она заполнила все пространство вокруг так, что ногу некуда было поставить. Все мы некоторое время копошились, расстилая белье и поправляя подушки и создав некое подобие комфорта, затихли в разных позах. За окнами мелькали огоньки проносящихся мимо зданий, домов и прочих строений, хотя на самом деле проносились не они, а мы. Стук поезда ласкал мой слух. Я люблю ездить на поездах. В суете дней так часто хочется плюнуть на все и уехать куда-нибудь далеко-далеко, все равно куда, лишь бы подальше от того места, где ты сейчас находишься. Просто сесть на поезд, закрыть глаза, слушать стук его колес и не о чем не думать. Так я ехал четыре года назад, сам не зная куда, я искал тогда смерти, а железнодорожные пути привели меня к жизни. Наверное, самому Богу было не угодно, чтобы я загнулся где-нибудь на грязном вокзале или в голой степи, и он направил меня незримой рукой судьбы в полумертвый и безлюдный город, в котором я начал все сначала. Этот город я считаю вторым городом своего рождения.
 Странно все складывается в человеческой жизни, живешь себе и даже не знаешь, где ты будешь завтра, с кем ты будешь, кем ты будешь и будешь ли ты вообще. Иногда кажется, что Миром правит дитя, и порой думаешь, что все должно быть наоборот, чем есть на самом деле и на твоем месте должен быть кто-то другой, а ты должен быть на месте кого-то еще. Все в жизни расставляется и складывается совсем иначе, как будто бы бессмысленно, и только спустя определенное количество времени, понимаешь, что бессмысленным не бывает ничто, и каждая мелочь, каждый частик человеческого существования несет в себе глубоко заложенный смысл. Такова жизнь.
Я, наверное, немного задремал, когда услышал сквозь сон, как наши соседи шуршат пакетами и собирают на столике маленький  комбинированный ужин, по законам поездного братства, и вскоре мы с Верой к ним присоединились, внеся в меню некоторые свои дополнения. Сам наш менталитет складывается так, что все разговоры начинаются за столом. Наши соседи тоже начинали разговариваться и, хотя мужчина был чересчур серьезен, а женщина немножко глуповата, мне даже понравилось их своеобразное соседство.
Вера была молчаливой, задумчивой и бледной, а за все время, которое я ее знал, она улыбнулась только один раз, и то после укола. Я старался ее разговорить и развеселить, но если и добивался того, что на ее губах появлялась улыбка, то улыбка эта была лишь тенью улыбки и, промелькнув как призрак, исчезала бесследно. Я чувствовал, что что-то гнетет ее, не дает ей покоя, свербит ее изнутри.
Женщина, которая очень здорово работала хорошо развитыми челюстями, уминая сало с чаем, решила с нами заговорить.
--- « Что-то ваша жена плохо ест и бледненькая совсем! »
--- « У нее морская болезнь и ее всегда укачивает в поездах» - сказал я, не став возражать насчет жены и сочинив про морскую болезнь.
--- « Может ей коньячку, говорят, помогает! »- сказала женщина и тряхнула в воздухе бутылкой с коричневой жидкостью.
Коньяк и действительно ей бы не помешал, но Вера отказалась, а я, чтобы избежать внутри купейного конфликта и тайных обид, сказал, что у Веры аллергия на коньяк. Увидев в сумке мужчины торчащее горлышко водочной бутылки, я добавил еще, что и от водки ей тоже бывает плохо, и вообще она ничего не пьет.
--- « Хилая пошла молодежь, а все из-за экологии, загадили природу, теперь мучаемся! »- произнес мужчина, наворачивая колбасу и, откупоривая бутылку водки - « Ты то выпьешь, для согрева? »- обратился он ко мне, хотя в поезде и так топили не плохо.
--- «Я не пью водку»
--- «Тоже не идет?» - спросил мужчина.
--- «Нет, из принципа не пью»
--- «Из какого, если не секрет?»
--- «Секрета нет. Водка губит людей, превращает их в бесхарактерных дегенератов, разрушает семьи и жизни, за это я ее презираю, и поэтому не пью, а еще, потому что мой отец пил, и наша семья из-за этого распалась»
--- «Ну, твое конечно дело, может, и правильно делаешь, что не пьешь» - сказал мужчина, наливая себе стаканчик - « Ничего если я?»
--- «Конечно, конечно, это же только мой личный принцип»
--- «Молодец, что не пьешь, повезло твоей жене, мой мужик пьет как черт, ничем его не остановишь, как запьет, так может и месяц глохтать. А я только в медицинских целях, коньяк» - женщина опрокинула рюмку коньяку и довольно крякнула.
 Так они и пили вдвоем, и немного поднабравшись, расползлись по своим местам, ведя разговоры за жизнь и изредка обращаясь к нам. Вскоре они видимо заснули, и воцарилась долгожданная тишина. За окном уже была ночь, а Вере нужно было уколоться, подходило ее время. Я пошел вместе с ней в сортир, там мы закрылись, и вскоре она сделала себе укол, а я отправил шприц вместе с пузырьками в толчок. Потом мы вернулись в купе, я накрыл Веру одеялом, пожелал ей спокойной ночи и забрался наверх. Меня убаюкивающе укачивало и я начал дремать. Вера не спала и ворочалась, а потом начала что-то тихо и неразборчиво бормотать, может во сне, может в бреду, как будто с кем-то разговаривая. Слов я не разбирал, и мне не хотелось в них вслушиваться, я старался их вообще не слышать. Когда ширнешься, мало ли чего может померещится, привидится или приснится. Может даже показаться, что ангелы в золотистых одеждах спустились к тебе с небес, и ты можешь с ними разговаривать, задавать им вопросы или взлетать вместе с ними в призрачные высоты иллюзорного неба. Можешь долететь до самого Бога и заглянуть в его мудрое лицо, а он заглянет в твое, нахмурится и скажет что-нибудь тебе. Может он скажет: «Здравствуй, как ты себя сегодня вел?» и если узнает, что хорошо, то даст тебе конфетку, а если плохо, то даст тебе пинка, и ты покатишься кубарем обратно, вниз, на свою грешную родину, как падший ангел с помятыми крыльями. Наверное, Вера тоже разговаривала с ангелами, если только она в них верила теперь, после того, что пришлось ей пережить за свои семнадцать с небольшим, хотя, может быть, все еще верила. Так я и заснул, думая об ангелах.

       Навстречу солнцу.

Где-то в середине следующего дня, наш поезд прибыл на железнодорожный вокзал, нужного нам города и мы ступили ногами на твердую землю. Вокзал был вида непритязательного - грязный и пустынный, впрочем, как и все вокруг. День выдался почти такой же хмурый, как и предыдущий. Хотя снега и не было, было очень сыро и холодно. Сильный и порывистый ветер расшвыривал в разные стороны разноцветный мусор - отходы человеческой жизнедеятельности, которых здесь было предостаточно, несмотря на скудное население. Нам надо было ехать еще минут сорок на местном автобусе, и мы неимоверно долго ждали его на допотопной автобусной остановке с дырявой крышей. Вере было холодно, и она сидела, съежившись на скамейке, сжимая и разжимая пальцы замерзших рук. Я посмотрел на нее, и что-то внутри моей души потянулось к ней, и мне захотелось ее обнять и прижать к себе. Надо сказать, что такое желание появлялось у меня неоднократно, но я боялся слушаться своих чувств, потому что думал, что Вере это может быть неприятно, после того как сотни чьих-то мерзких рук прикасались к ее прекрасному телу. Я не знал, чем был продиктован ее поступок, когда она шмыгнула под мое одеяло, скорее всего, просто страхом перед тем, что я ее выставлю за дверь. В любом случае, я решил не проявлять своей инициативы.
--- « Тебе холодно?» - спросил я у нее.
--- « Чуть-чуть» - сказала она, но я видел, что она замерзла очень сильно.
--- « Дай мне свои руки»
Она посмотрела на меня и протянула ко мне озябшие ладони. Я взял их в свои руки,  еще раз поразившись их красоте.
 Я всегда придавал рукам особенное значение. Руки это необыкновенный орган человека, они обладают сверхчувствительностью, ими можно видеть так же хорошо как глазами, а может быть еще лучше. Наша наука до сих пор еще окончательно не установила, каким образом некоторые слепые люди обладают способностью, прикоснувшись к поверхности предмета или листа бумаги с рисунком, определять их цвета, говорят, что на подушечках пальцев есть особые нервные узелки, которые позволяют это делать, но как, не знает никто. Глухонемые разговаривают руками, древние люди тоже разговаривали ими, причем этот язык общения совершенен, все разговаривающие руками достигают полного взаимопонимания. Обычные люди, общаясь между собой, часто прибегают к помощи рук, для большей наглядности. Можно с уверенностью сказать, что руки - это второй язык. Всякого рода целители и экстрасенсы, лечат руками, хотя из них процентов девяноста - чистой воды шарлатаны, все равно в этом что-то есть. Руки без сомнения обладают способностью лечить, творить, говорить, видеть и некоторыми еще. Говорят, что по ладони, как по книге можно прочесть свою судьбу, не знаю, правда ли это, но лично я не хотел бы заглядывать в свое будущее, тем не менее, у меня к рукам особое отношение.
Так мы и сидели, прижавшись друг к другу на холодной скамейке, и я грел ее руки своими. Ветер, который здесь есть почти всегда, трепал наши волосы и одежды нещадно. Когда подошел задрипанный автобус, мы уже не надеялись его увидеть, сомневаясь, что в этих местах вообще ходят автобусы. Мы подхватили сумки и, забравшись в автобус, устроились на пустых сиденьях, которых было предостаточно. Кроме нас ехало еще несколько стариков и женщина с маленьким ребенком, который все время плакал. Наверное, ребенок был больным, в этих местах каждый второй рождается с внутренними или наружными аномалиями и не по-детски страшными болезнями со сложными и длинными названиями. Там, куда мы ехали, нас ждало еще одно обделенное Божественной благодатью существо.
В окнах едущего автобуса мелькали убогие домишки, многие из которых смотрели на нас крестами заколоченных окон. Унылое зрелище, кладбище цивилизации. Те люди, которые имели возможность уехать отсюда, уже уехали, бросив все, что нельзя забрать с собой. Некоторые бросили даже своих родителей и стариков, которые и составляли основную часть теперешнего населения. Многие из стариков оставались здесь по собственному желанию и доживали свои последние годы в холоде, голоде, одиночестве и потемках, с грустью наблюдая за тем, как бешеный вихрь времени и экономических катаклизмов разрушает и превращает в труху то, что они строили своими собственными руками. Как память об ушедшем в никуда историческом периоде, висели кое-где облезлые транспаранты и лозунги: « Миру - Мир », « Слава КПСС! », которые украшали кроме надписей уже полу стершиеся от времени лица - лысого старика с бородкой и еще одного, более волосатого. Когда наш автобус остановился на конечной остановке, мы с Верой вышли и еще примерно полчаса топали по грязи, пока не подошли к стоящему на отшибе маленькому домику с выплевывающей дым трубой. Это и была собственно, цель нашего путешествия. Хотя дом был некрасивый и неказистый, навевающий унылое чувство тоски и грусти на всех, кто на него посмотрит,  я знал, что в нем живет самый прекрасный в этом поганом Мире человек, человек, который показал мне новую дорогу в жизнь и освободил от черных цепей пристрастия к наркотикам. Поэтому очень затруднительно судить по внешнему виду дома о его хозяевах и чаще всего в самых красивых домах, особняках в трех-четырех уровнях с садами, гаражами, банями, бассейнами живут некрасивые душой люди. Я постучал в грязную дверь деревянных ворот и где-то на их другой стороне глухо и тихо залаял старый пес. Вскоре послышались негромкие шаги, и певучий мужской голос спросил:
--- « Кто там? »
--- « Отец Павел! Это я, Вадим! »
--- « Какой Вадим? »
--- « Я у вас жил четыре года назад! »
Дощатая дверь со скрипом отворилась, и меня встретили объятия, крепкие рукопожатия и возгласы пожилого мужчины, точнее сказать уже глубокого  старца - высокого, статного, седовласого, с красивым, не смотря на глубокие морщины лицом. Ему было уже лет под девяноста. Он сразу меня вспомнил и был несказанно рад моему появлению:
--- « Здравствуй дорогой, какими судьбами в нашу глушь?! Проходи же, проходи! ».
--- « Здравствуйте Отец! »- я жал его руки, обнимал и похлопывал его по  спине, это была очень приятная для меня встреча, которую я ждал и откладывал на потом из-за занятости и обилия работы. Мне даже было неловко, что за все это время я впервые его навестил. Иногда я называл его просто Отцом, а все кто его знал, называли его Отец Павел, потому что когда-то он был священником христианской церкви. Он мельком взглянул на Веру, но промолчал и не стал задавать вопросов. Я сам представил ее:
--- « Отец Павел, это Вера, она очень хорошая девушка, ей нужна ваша помощь, потому что только вы можете ей помочь»
Отец Павел посмотрел на Веру внимательным, глубоким взглядом мудрых глаз из-под седых и мохнатых бровей, когда он так смотрел, то казалось, что он видит человека насквозь, при этом от его взгляда было тепло и приятно.
--- « Что ж мы на пороге то стоим? Проходите в дом скорей!»
Мы вошли в небольшую комнату, освещенную светом керосиновой лампы, настоящего электрического света здесь почти не видели. В доме было уютно и тепло - топилась углем маленькая печь. Это ощущение уюта всегда поражало меня, казалось бы, что в комнате очень тесно и даже толком сесть некуда, но не смотря на это, я нигде и никогда не чувствовал себя более уютно и комфортно чем здесь. Может быть оттого, что дом этот был как церковь в миниатюре, на стенах висели старинные и величественные иконы с ликами святых и божественных  личностей, и как будто пахло чем-то церковным, может быть ладаном.
Когда-то, Отец Павел занимал определенную ступень церковной иерархии, и его можно было увидеть в церкви, которая располагалась раньше в том городе,  в котором мы высадились из поезда. Потом, в светлые времена коммунизма и антирелигиозного неистовства, когда дух Марксизма - Ленинизма добрался до глухих областных городов, эту церковь сравняли с землей, а на ее месте построили какой-то клуб для пионеров, комсомольцев и членов КПСС. Согласно новых веяний, вера в Бога затмевала умы рабочего класса, отбивая у людей веру в самих себя, а бородатые священники обманывали простых тружеников и отбирали у них последние копейки, потому как только темные, непосвященные и необразованные умы позволяли себе верить в существование Бога. Вся наука СССР говорила о том, что в истории человечества нет места для существования Высшего Разума, и согласно теории Чарльза Дарвина, маленькая амеба сама по себе напряглась и превратилась в рыбку, рыбка в ящеричку, ящеричка в обезьянку, ну а уж обезьянка превратилась в человека. Простая и дураку понятная схема, красовалась на каждом учебнике биологии и в этой схеме не было никакого персонажа, хоть издали напоминающего того о ком так много говорила церковь. И по всей стране закрывались эти ненужные, обманные церковные заведения, помещения освобождались, выносились из них никому ненужные предметы, заносились другие: пианино, стенды с веселыми и патриотическими картинками. Церковные своды наполнялись звуками властолюбивых голосов и пионерских барабанов. Если помещения были ветхие, тесноватые, то они просто разрушались, чтобы не занимать лишнего места, повсеместно кипело строительство, строилась новая жизнь. Так случилось и с этой церковью - ее просто разрушили. Все что можно было спасти - иконы, книги и прочие церковные атрибуты, которые коммунисты хотели сжечь, тайком унес и спрятал Отец Павел - единственный рискнувший это сделать из всех служителей церкви. Вскоре многие бывшие служители, посбривав бороды и поменяв свои мантии на серенькие костюмчики, превратились в обыкновенных жителей страны, в которой Бога не было. Многие из них даже заняли определенной высоты мирские служебные позиции, а некоторые умудрились даже вступить в партию, лихо и бесповоротно перекроив свою биографию. Наверное, они сделали правильно, отвернувшись от Бога, по крайней мере, внешне, на людях. Может быть, внутренне они некуда и не отворачивались, просто непослушание в те времена могло обернуться довольно таки неприятными последствиями - тюрьмой, психушкой или еще хуже. Как часто через тьму веков пробивается свет старых как Мир историй, которые время от времени повторяются, с определенной периодичностью, а может быть и без всякой периодичности. Когда-то, около двух тысяч лет назад, сказал Иисус Петру: - «истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде, нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня» - и в эту же ночь Петр стоял перед людьми и уверял их в том, что не знает никакого Иисуса. Спустя почти две тысячи лет священники стояли перед представителями антибожественной власти и отрекались от Бога, потому что им просто хотелось жить. Кто-то донес на Отца Павла и однажды какие-то люди с бульдозером, экскаватором и лопатами, перекопали весной весь его огород, но ничего не нашли, потому что не там искали. Многие иконы и кресты были сделаны из серебра и полудрагоценных и драгоценных камней, которые и хотели вернуть как собственность народа в государственную казну рьяные фанатики самого великого государства в Мире. Верующий старик воздал хвалу Богу и засадил огород картошкой и овощами, которые дали осенью щедрый урожай. Отец Павел жил отшельником в своем маленьком доме. По утрам и вечерам он закрывал окна занавесками, зажигал свечку, становился на колени перед маленькой иконкой и тихо молился, ежеминутно крестясь. Так прошло несколько десятков лет. В более поздние годы, когда вдруг стали пропадать куда-то коммунисты и начал появляться Бог, в областном центре начали строить церковь. Откуда-то взялись уже готовые священники, которые как оказалось, никуда вовсе и не исчезали, а просто ждали более удачного для служения Богу времени, наверное, так оно и было, не мне об этом судить. Короче говоря, пришло это более удачное время, и Отец Павел откопал в степи водонепроницаемый мешок с иконами и крестами, и передал его в церковь, но сам почему-то от церковной службы отказался, сославшись на слабое здоровье и преклонный возраст. Церковь выразила глубокую благодарность Отцу Павлу, поблагодарив его за хранение церковного имущества, представляющего историческую и религиозную ценность, а также выразила глубокое прискорбие по поводу отказа от возвращения в лоно ее блудного сына. Смешно, но церковь построили только наполовину, началось новое время, и вторую половину достраивали в три раза дольше, чем первую на пожертвования прихожан и сбережения церкви. Сейчас ее можно увидеть - эту церковь, красивая и большая. Я даже был там, очень красиво внутри, но как-то не очень уютно.
Когда-то давно, в этих местах было много китайцев, они ездили на ишаках, скупали тряпки - простые и шерстяные, а продавали иголки и краски. Потом они исчезли, а когда появились снова, то начали продавать нам тряпки, а покупать квартиры и здания. Странный народ эти китайцы. Полвека назад один такой китаец некоторое время жил у Отца Павла, который великодушно приютил его у себя. Китаец был больной, постоянно кашлял и харкал кровью. Отец Павел лечил и кормил его, не смотря на то, что тот приходился ему совершенно чужим человеком. Китаец говорил по-русски плохо, но его можно было понимать. Он владел секретами трав и поведал Отцу Павлу несколько рецептов от разного рода болезней, в том числе несколько непонятных и странных. Отец Павел интересовался народной медициной, которая основывалась на естественных природных качествах, без участия всяких магических сил, он умел готовить целебные отвары и собирал в разное время года растения, которые хранились у него в маленьких мешочках с надписями. Старик считал, что целебные свойства трав – это дар Бога. После того, как Отец Павел оставил церковную службу, он слыл  в округе как народный целитель. Китайцы начали страдать наркотиками намного раньше, чем мы. Многие из них имели нездоровое пристрастие к опийному маку, наверное, поэтому самые первые методы борьбы с этой привычкой появились именно в Китае. Один такой рецепт и рассказал китаец в числе прочих  Отцу Павлу, а тот записал, хотя и не понял тогда, для лечения какой болезни он предназначался. Хотя китаец был знатоком целительных сил растений, самого его они не спасли, и он вскоре умер, а Отец Павел похоронил его на краю городского кладбища.
Когда четыре года назад я разочаровался во всем, и, став жертвой собственного любопытства, пристрастился к наркотикам, когда поезд унес мое бренное тело неизвестно куда, я вышел неизвестно где, и шел, шел, шел... Ветер швырял мне в лицо колючий песок, но мне было все равно, потому что я решил свести счеты со своей непутевой жизнью. Я шел пока не почувствовал, что подкрадывается ломка, что меня сковывает по рукам и ногам, я даже хотел вернуться туда, где я выбросил в мусорный бачок одноразовый шприц и пузырек с последними каплями почти бесцветной жидкости, но было поздно, потому что я все уже решил для себя. Меня предали друзья, меня бросила любимая девушка, которая ушла к более богатому и уже немолодому типу, разъезжающему на мерсе и имеющему стабильные заработки. Я же в отличие от него, ходил пешком и смысла жизни в деньгах не видел. Первое время мне очень хотелось набить морду новому другу моей девчонки, но это бушевали во мне эмоции, и потом я уже передумал, потому что он был не при чем, выбор сделала сама девушка. Ее тоже нельзя было обвинять, потому что каждый человек волен выбирать для себя что-то лучше в жизни, просто я оказался похуже в финансовом плане. Конечно, у меня и работы тогда не было как таковой, кому нужен почти нищий поэт-неудачник  без образования и специальности, живущий разовыми заработками, шагающий по жизни без компаса. Когда я начал колоться, в первую очередь меня толкнуло на это мое же собственное любопытство и дружки-идиоты, то после уколов становилось немного лучше, вся окружающая меня суета уносилась прочь, и я оставался один в океане тишины и покоя, без прошлого, настоящего и будущего, но потом все снова возвращалось. Глядя на людей, мне казалось, что я смотрю какой-то всеобщий спектакль и все вокруг ненастоящее, все наигранное, поддельное, слова фальшивые, жесты грубые, суфлер пьян, программка затерялась. Я выпал из течения жизни, я не чувствовал ее ритма, вокруг меня все крутились и вертелись, выбивали бабки отовсюду, а я смотрел на все это и все это было мне чуждым. Весь Мир отвернулся от меня, а я решил отвернуться от него. Горсть таблеток дающих сон, которые я проглотил на вокзале, должна была переправить меня на ту сторону жизни, и я бы пополнил собой список пропавших без вести, а степь стала бы моей могилой. Я не хотел, чтобы мои бывшие друзья узнали о моей смерти и в темных красках уличного сленга оповещали друг друга об этом: « Ты слышал, что Вадим наглотался колес и откопытился?!». Я не хотел, чтобы моя бывшая девушка пришла на мои похороны, а я точно знал, что она бы обязательно пришла, хотя и бросила меня. После нашего разрыва она несколько раз звонила мне, пыталась заговорить, но я ложил трубку, а потом, узнавал, что она расспрашивала у знакомых как мои дела. Наверное, я все же был ей небезразличен, хотя мне было уже все равно, она сделала свой выбор, и я не хотел остаться ее безликим другом. Если уходишь - уходи навсегда. Вот и я решил просто уйти, исчезнуть. Единственные люди, которых мне было жалко это моя мать и бабка, в моем мутнеющем сознании мелькали их плачущие лица. Когда я не смог больше идти и мое тело наполнилось болью, я упал на холодную землю, и вокруг меня сгустилась тьма. Не знаю, сколько я так лежал, а когда меня подхватили чьи-то руки, я, конечно же, этого не почувствовал. Странно как-то все получилось, жизнь вообще странная, она то бьет тебя, то гладит, и не знаешь чего ожидать от нее дальше. Вот и тогда, когда я сказал ей «Прощай», она сказала мне «Здравствуй!». Меня нашел именно тот человек - единственный во всем огромном, жестоком и разноликом Мире, кто мог меня спасти и он действительно вырвал меня из костлявых рук смерти, вернул меня к жизни, поставил меня на новый путь. Этот человек был для меня не просто человеком, он стал для меня Богом, потому что ОН создал меня заново. Он вернул меня с того света, где я уже собственноручно здоровался за волосатую лапу с псом Цербером. Наверное, Отцу Павлу пришлось очень долго повозиться со мной, но он знал свое дело, и через неделю беспробудного сна я открыл глаза и понял, что жив.
Суть метода лечения пристрастия к наркотикам состояла в том, что больному дают пить несколько раз в день специальные отвары с терпким и неприятным запахом, на вкус они вообще поганые. Как только это питье достигало желудка, то сразу же стремилось обратно со страшной силой и казалось, что все кишки выворачиваются наружу. Таким образом, очищался желудок, а вместе с ним,  как не странно - мозги. Не так давно я видел по телевизору передачу о каком-то китайском монастыре, в котором делают что-то подобное и тоже лечат наркоманов и они так же выблевывают всю свою дурь корчась в витиеватых судорогах. Вот и я корчился, а в перерывах забывался глубоким сном, выпив еще каких-то травяных настоев. И, в конце концов, я забыл, что такое наркотики, а Отец Павел очистил меня не только физически, но и духовно, а отучил не только от наркотиков, но и от сигарет.
В доме Отца Павла было тесно, надо сказать, что и четыре года назад я находился в его доме только неделю, когда спал мертвым сном.  Потом он отвел меня в другой дом, который располагался не на отшибе, а среди таких же окружающих его домишек. Там жила одна женщина лет сорока-пяти с больным ребенком, у них я прожил тогда еще три месяца, из которых почти два месяца заняло лечение. Целые дни я проводил у Отца Павла, только ночевать уходил в другой дом. В том доме я старался вообще меньше бывать, потому что вид живущего там неизлечимо больного ребенка расстраивал мое и без того паршивое настроение. У меня почти всегда бывает мрачное настроение, не знаю почему, но, тем не менее, я стараюсь смотреть на все, что меня окружает философски. Если не можешь или не хочешь просто смотреть вокруг, то другого выхода у тебя не остается, и ты пытаешься себя успокаивать, притупляя чувства и эмоции и заменяя их гипотетическими размышлениями.
Отец Павел угостил нас чаем из каких-то трав, мы сидели за маленьким столом с чашками в руках и беседовали за жизнь. Хотя Отцу Павлу было уже под девяноста, я неоднократно поражался ясности его мыслей и рассудка. Обычно в таком возрасте люди становятся пленниками жадных пауков - склероза, старческой немощи и маразма, которые оплетают людей своей липкой паутиной, превращают их в бесчувственный, малоподвижный кокон и высасывают из них интеллект, свободу мышления и прочие физические и умственные качества. Я помню, как в соседнем подъезде нашего дома жили когда-то в одной квартире три сестры - три глубоко верующих бабушки-баптистки. Они были весьма дружелюбные и миловидные вегетарианки в возрасте. Когда маразм проник в их добродушные организмы, они стали между собой драться и выколачивать друг другу и без того уже редкие зубы. Это было и смешно и страшно одновременно, еще страшнее думать о том, что будет с самим тобой лет эдак через сорок-пятьдесят.
Продолжалась наша беседа, и красивый голос бывшего священника ласкал мой слух. Я рассказывал ему обо всем, что произошло в моей жизни за все последние годы, хотя я по своей природе скрытный человек и мало с кем делюсь тем, что сидит внутри меня, но Отцу Павлу я мог рассказать все, потому что знал, что он может быть единственный человек, который меня поймет. И я рассказывал о себе, о своей работе, о взлетах и падениях, об удачах и неудачах, а он смотрел на меня проникновенным и понимающим взглядом. Я вкратце рассказал о проблеме Веры, а она только молчаливо кивала головой, глядя то на меня, то на Отца Павла и была похожа на маленького ребенка на приеме у детского врача. Отец Павел сказал, что с утра следующего дня можно будет начать лечение и приготовление необходимых для лечения средств не займет много времени. Мы очень долго и увлеченно беседовали, не заметив, что уже давно начало смеркаться. Нам надо было расположиться на ночлег и мы, подхватив сумки и пакеты, отправились к поселку. Отец Павел пошел нас провожать. Минут через пятнадцать мы уже проходили через незапертую калитку к большому дому с освещенными неэлектрическим светом окнами, а где-то в темноте двора тихонько кудахтали куры. Нам открыла дверь женщина,  ее звали Елена, отчества я не знал, так как называл ее просто тетей Леной. Она была очень доброй и умной женщиной и работала учительницей литературы в местной школе. Она меня тоже узнала сразу:
--- « Вадим! Здравствуй!» - вскрикнула она, всплеснув руками и бросившись мне навстречу. Есть люди, которые любят сопровождать свою речь интенсивными жестами рук. Эта женщина была из их числа и махала руками постоянно.
--- « Здравствуйте тетя Лена! » - сказал я, попав в ее приветственные объятия.
--- « Мы уж и не надеялись, что ты нас навестишь»
--- « Я же обещал что приеду, вот и приехал, как я могу о вас забыть»
На самом деле, я всегда помнил этих людей, они были мне просто родными, и я очень часто о них думал и вспоминал.
--- « А это что за красивая девочка с тобой? » - сказала она, осматривая Веру с ног до головы.
--- « Это моя хорошая подруга, у нее такая же проблема, как и у меня, была четыре года назад»
--- « Такая молоденькая, а уже колешься, что за дураки тебя этому научили?» - сказала тетя Лена, обращаясь к Вере.
--- « Есть такие! » - ответил я за нее, а тетя Лена покачала головой с седеющими волосами, и еще добавила:
--- « Ну, ничего, Отец Павел тебя вылечит, как Вадима, все будет хорошо!»
Она посмотрела на меня и улыбнулась:
--- « А ты возмужал, поправился вроде немножко! Совсем взрослый теперь!». Конечно, я был уже не мальчик, и на моей голове уже начинали появляться седые волосы.
Она провела нас в дом и усадила на диван. В доме было немного холодновато, потому что комнаты были большие, а печка топилась скудно. Этот дом построил муж Елены, он был на все руки мастер и дом получился классный. Семь лет назад муж тети Лены умер, его забрал рак в сорок один год. Он даже не увидел своего сына, хотя может быть к лучшему, потому что если бы увидел, то точно бы не обрадовался. По какому-то жестокому стечению обстоятельств, когда родился мальчик, ему дали имя Костик. А через некоторое время, врачи сказали, что у мальчика болезнь костей. Серьезная аномалия организма, недостаток толи кальция, толи еще чего-то сделали кости хрупкими и ломкими, а ребенка несчастным, обреченным на муки и страдания. Кости были настолько непрочными, что при каждом неосторожном движении ломались. Мальчику было семь лет, но развивался он только умственно, а физически почти не развивался. Передвигался он ползком, отталкиваясь кривыми и узловатыми руками, волоча по полу атрофированные ноги. Несмотря ни на что мать не отказалась от больного ребенка, хотя могла это сделать, за это я очень сильно ее уважал. Ее образ очень часто представал перед моими глазами как символ материнской любви. Невозможно было глядеть на мальчика без внутреннего содрогания, и когда я смотрел на него, то мне становилось больно, казалось, будто бы кто-то пнул меня в живот тяжелым армейским ботинком и я, судорожно корчась, ловлю губами воздух. Еще казалось, что меня раздирает что-то изнутри, скрежещет по моим нервам, как гвоздем по железу и хотелось закрыть глаза, а открыв их, обрадоваться тому, что это был просто очередной сон.
Но это была жестокая действительность нашей жизни, в такие моменты хочется поднять голову к небесам и крикнуть целую серию нехороших слов, как вызов Высшему разуму, хочется станцевать на Библии танец попрания и, сорвав с шеи крестик с цепочкой, зашвырнуть его в унитаз. Если Высшему разуму насрать на детей, то, как он может относиться к нам самим?  Священники сказали бы по этому поводу, что Землей сейчас правит Люцифер и изощряется, как может, а Бог наблюдает за этим, чтобы узнать, чем это все кончится. Если бы Он был всемогущ, то почему бы ему просто не заглянуть в будущее и не мучить понапрасну невинных, отягченных лишь первородным грехом. Бывает время, когда ты теряешь веру в Бога, я терял веру в него каждый раз, когда смотрел на этого несчастного ребенка, похожего на скомканного пластилинового человечка, которого начали лепить, а потом передумали. Я и сейчас не знаю, верю ли я в Бога, конечно, я верю в его существование, но не в его доброту и мудрость, потому что относительно нас - людей, эти качества часто теряются и получается так, что то, что хорошо для Бога, не всегда хорошо для нас. Наверное, Бог не может быть только плохим или только хорошим, скорее всего в нем поровну и добра и зла и каждый раз, когда согласно его невидимой воле на одной стороне Земли рождается гений, то в это же время на другой стороне рождается калека. Такой Божественный поступок невозможно морально характеризировать с человеческой позиции, потому что он никакой поступок - «порция» добра гасится «порцией» зла, и они друг друга поглощают. Среди людей добро и зло, наверное, распределяются также - пропорционально друг другу и если на Земле живут несколько миллиардов нехороших людей, то тут же, рядом с ними, живут несколько миллиардов хороших. Глобально вся наша планета на пятьдесят процентов добрая, на пятьдесят процентов злая, а, в общем, она никакая, безликая, как и сам Бог. То, что мы -  люди, дробим на две противоположные части, на самом деле - одно целое и не могут одновременно все люди быть счастливыми, как бы они не старались, потому что так устроен Мир. Если ты счастлив, то это только потому, что кто-то в это же время несчастен и наоборот. Вся Вселенная зиждется на законах равновесия добра и зла. Все поддается философскому объяснению, но видеть глазами намного хуже, чем видеть головой. Реалии жизни иногда хватают тебя за яйца и никакая философия тебе уже не поможет.
Мы сидели на диване когда Костя «вышел» из соседней комнаты. Он был умным мальчиком и осознавал свою неполноценность, которой стеснялся и которую ненавидел всем своим естеством. Увидев большое количество людей - Отца Павла он знал хорошо, меня едва ли помнил, Веру и вовсе не знал - он хотел вернуться обратно в свою комнату, но я его остановил:
--- «Костя, постой! ». Он застыл на месте и даже немного вздрогнул, как будто бы испугался моего оклика.
--- « Постой, не уходи» - сказал я, занизив тон своего голоса.
--- «Поздоровайся с нашими гостями!» - сказала его мать.
--- « Это дядя Вадим, он жил у нас, когда тебе было три годика, а это тетя Вера, они приехали в гости к дедушке Павлу и немного поживут у нас» - продолжала она, сопровождая свою речь взмахами рук в сторону меня и Веры. Я перехватил взгляд Веры, устремленный на мальчика, и мне показалось, что она вот-вот расплачется, я почти незаметно махнул ей рукой, намекнув, что нужно держать себя в руках.
--- «Здравствуйте» - очень тихо произнес Костя.
Я выбрал один из привезенных с собой пакетов. Подойдя к мальчику и присев возле него на колени, я придвинул к нему пакет:
--- «Привет Костя! Это тебе, ты себя хорошо ведешь? Маму слушаешься?».
Костя, покосившись сначала на меня, потом на большой пакет,  утвердительно кивнул головой.
--- « Вот и молодец, забирай свой подарок!»
--- « Спасибо!»
Я встал и отошел от мальчика, тетя Лена начала махать руками и говорить, что не стоило ничего дарить, но я был рад доставить этому ребенку хоть какое-нибудь удовольствие. Костя удалился с подарком в свою спальню, и оттуда стали раздаваться шелест пакета и разнообразных игрушечных и конфетных упаковок и тихие восторженные возгласы ребенка. Потом я пошел на кухню, там горела керосиновая лампа, и было довольно таки светло. Окинув кухню легким взглядом, и найдя, что особых изменений не произошло, я встал около окна.  Я стоял у окна и смотрел во тьму улицы, когда сзади тихонько подошла Вера и прижалась ко мне, положив руки на мои плечи. Я развернулся к ней лицом и посмотрел в ее красивые глаза, из которых катились блестящие слезинки. Я прижал ее к себе:
--- « Не плачь, а то и я заплачу, нельзя плакать! »
--- « Почему все так? » - спросила она, обращаясь как будто бы не ко мне.
--- « Все так, потому что быть иначе, наверное не может, так устроен Мир.»
--- « Как глупо и жестоко он устроен»
Я смахнул кончиками пальцев слезы с ее лица:
--- « Ничего не поделаешь, мы должны принимать этот Мир таким, какой он есть. Мы должны жить и искать лучшие стороны жизни, ведь их тоже много, не меньше чем плохих».               
 Мы стояли, прижавшись друг к другу и смотрели во тьму, все более сгущающуюся за окном. Я чувствовал, что мне нужно поговорить с Верой, во мне кипело столько всего несказанного, что я уже не мог держать это все внутри. 
--- « Послушай Вера, мне нужно с тобой поговорить. Я просто хочу сказать тебе ... »
 Почему всегда так сложно объясняться? Особенно если говоришь о чем-то очень важном и значимом. Теперь я тоже замолк на полуслове. Вера смотрела на меня и улыбалась. Улыбалась, я второй раз видел ее улыбку.
--- « Знаешь, я рад, что ты рядом со мной сейчас, я рад, что ты есть в моей жизни. Ты как будто бы из сна моего вышла и вошла в мою жизнь. Я тебя всего лишь четвертый день знаю, но ты мне очень нравишься. Отец Павел тебя вылечит, ты будешь свободной девушкой, и ты можешь уйти, начать все сначала, хоть это и трудно, но ты сможешь. Ты молодая и красивая, все парни будут у твоих ног. Но ты можешь и остаться со мной, если хочешь...»
--- «Ты сделал для меня больше чем все люди, которых я когда-либо знала, ты очень добрый...»
Я перебил ее:
--- « Я хочу тебе сказать, все, что я для тебя сделал, я просто должен был сделать, и ты мне ничем не обязана, ты не должна мне ничего. Ты свободна и можешь выбирать, в любом случае, я останусь твоим другом и буду тебе помогать, даже если ты уйдешь»
Вера долго молчала, глядя на меня, потом улыбнулась и сказала:
--- «Если можно, то я останусь с тобой, я не хочу никуда уходить. Ты больше чем друг, ты самый лучший человек в моей жизни...»


Две недели спустя из низенького дома вышли два человека. Они шли, взявшись за руки, и утро ласкало их хорошей погодой. Снег почти растаял, и ноябрьская осень еще не торопилась сдавать свои позиции.
Откуда-то из-за горизонта выкатывалось ярко-оранжевое солнце. Его лучи падали на идущих людей, лаская их своим теплом.
Свершилась история любви, и шли по избитой дороге два счастливых человека, нашедших друг друга среди мрака и холода безликих городов. Счастливые люди часто останавливались и сплетались в легких объятиях, что-то тихо друг-другу говоря и целуясь. Солнечные лучи падали прямо к ногам идущих, как будто бы образуя восходящую к небу дорогу.


               
 
 
          Эпилог.

Прошла золотая осень, за ней пришла холодная зима, а потом после весны наступило теплое лето. Мы живем вместе с Верой и у нас все здорово. Сейчас мы сидим, обнявшись на скамейке в парке, который располагается прямо около моего дома. 
               
В моих зеленых глазах отражается звездное небо, такое красивое и далекое, пугающее и манящее к себе - в недосягаемые дали похабно разверзнувшейся Вселенной. Темная и мрачная бездна. Интересно, что там, как там, кто там? Есть ли там жизнь, если есть, то какая она - фантастично- аллегоричная или такая же, как наша? Кто топчет невиданными лапами корявую поверхность неведомых планет - громадные и чуждые нашему пониманию исполины, сотрясая родную им атмосферу громогласными воплями и криками или маленькие создания с большими и емкими мозгами, бороздящие космические глубины и удивляющие друг друга воплощениями мечты в реальность. Безмолвные тени большеглазых гуманоидов, застывших в позах слепого поклонения ликам чешуйчатых святых, простирают к небу замысловатые конечности, прося и моля о чем-то непостижимом нашему разуму. Мистерия рас, цивилизаций, культов, религий, невиданное никем лицо Бога  - все это бешеный, загадочный и сумасшедший танец жизни, непостижимые пути Высшего Разума. Свет уже несуществующих звезд одиноко блуждает по Вселенной не находя покоя и наполняет грустью безликое пространство. Ирреальные города похожие на нонсенс снов человеческих, в одном квартале которого по объему могла бы разместиться вся наша планетка, красуются под светом нескольких солнц и лун, омываемые оранжевой водой океанов заменделеевского состава. Шумят цивилизации разумных и сверх интеллектуальных вирусов, мыслящих, морально и социально обустроенных, вся много триллионная популяция которых поместится на мизинце у младенца.
 Эйфория космической фантасмагории, пульсация миллиардоликой жизни, эхо плачущих метеоритов, немой язык мерцающих пульсаров, танец звезд, микро и макро галактики, черные дыры, вспышки сверхновых, миллиарды планет, бесконечность Вселенной - все это отражается в моих глазах, потому что я лежу на скамейке и гляжу на усыпанное звездами небо. А еще в моих глазах отражаются твои глаза, такие же зеленые, как и мои. Мне хорошо с тобой, мне никогда не было лучше, ни с кем. Все внутри меня изменяется и волнуется, миллионы клеток ведут между собой химические реакции, кипит клеточное взаимодействие, каждая частица которого, сама того не осознавая, становится участницей колоссальных процессов, играя маленькие эпизодические роли, в результате которых я чувствую, вижу, осязаю, мыслю, хочу. Внутри меня целый Мир, царство физиологии, которое никогда не будет полностью доступно взгляду современной науки, целая Вселенная, мыслящая, чувствующая плоть, каждый частик которой рвется к тебе, к твоим губам, рукам, телу. Я целую тебя, мои руки купаются в твоих волосах, ласкают тебя.
         Наш Мир уже давно сошел с ума, но он такой - какой он есть, спрятанный на маленькой планетке в глубинах Вселенной, живущий своей обособленной и специфичной жизнью, состоящей из миллиардов маленьких человеческих жизней, коротких и прозаичных.               
Я, ты, Земля, звезды, Вселенная - все это моя жизнь, мое самосознание, восприятие Мира в котором есть место для всех людей, которые мне дороги. Где-то вдалеке стоит одинокий домик Отца Павла, там же смотрит в темное окно с затаенной внутри мечтой мальчик Костя, где-то рядом со мной ходит гений и тиран «Доцент», куда-то мчатся по рельсам одинокие поезда, взлетают с чужой земли тоскливо щебечущие птицы. Все это и близко и далеко - беспорядочно разбросано в окружающем пространстве – но, кажется, что все это рядом, стоит только протянуть руку, и ты до всего этого дотронешься. Все это переполняет меня и становится моей неотъемлемой частью.
 Я не хочу больше думать и говорить ни о чем, я хочу, просто молча лежать на скамейке, смотреть на звезды и чувствовать твое присутствие, прикосновения твоих рук и губ. Это все, что я хочу сейчас от жизни...
 



               


 

                1997 год.