Станиславский

Станиславский

 

            Станиславский очень любил театр и мечтал о том прекрасном времени, когда каждый человек станет актером. Ради приближения этого прекрасного момента он даже унижался, превращаясь из режиссера в обычного зрителя, но быстро спохватывался и кричал привычное «не верю!» Идея Станиславского оказался очень заразительной. Сам Мейерхольд попытался расширить число актеров за счет зрителей. Естественно, зрителям была уготована роль массовки без права пройти пробы и занять места ведущих актеров. Как объяснял этот парадокс Мейерхольд, перевод зрителя в разряд массовки хорош, но в качестве полноценного актера зритель не нужен – на профессиональном актере и так пробы ставить некуда. Впрочем, постепенно он изжил это чванство. В его лучших спектаклях профессиональные актеры начинали играть роль зрителей, а массовке предоставлялась право на иллюзию игры в главных актеров. Ещё успешнее традицию Станиславского стал развивать Маяковский. В его трактовке даже маузер становился актером. Пьесы Маяковского настолько потрясли Станиславского, что при виде маузера он терял дар речи и не мог произнести привычное «не верю!» Театр развивался, актер становился всё массовитее и боевитее. Даже сам товарищ Сталин, как человек во многом консервативный, не выдерживал и замечал «хорошо играете, товарищи, но при правильном восприятии, кто-то должен сидеть на специально отведенных местах!» Творческое замечание товарища Сталина было учтено. Революционные пьесы стали предусматривать возможность посидеть как для актеров на сцене, так и для рядовых зрителей.

            К концу жизни Станиславский начал разочаровываться в театре и его массовости. «Понимаете», - говорил он, почесывая затылок. – «Когда каждый становится актером, уследить за всеми невозможно. В итоге, каждый актер сперва пытается стать режиссером для себя, а потом норовит стать режиссером для окружающих». Это печальное обстоятельство особенно проявилось в 37-ом году, когда роль доносчика стала исключительно популярна, и никто не понимал, кто выступал в роли режиссера, кто – актера, а кто – обязанного сидеть зрителя. Блаженствовал только Сталин. Ему всенародно было присуждено высокое звание Режиссера Всех Режиссеров. Зрители его приветствовали стоя и боялись присесть, а он скромно раскланивался, делая вид, будто он всего-навсего ведущий актер большого, общего театра. Станиславский громко аплодировал, кричал вместе со всеми «верю, верю!», но не понимал, что происходит. Искусство явно зашло в тупик. И тупик этот мог быть преодолен только через жесткое разграничение места в театре актера и режиссера. Увы, в борьбе за своё место каждый режиссер стал ещё актером. Станиславский так и писал в своих мемуарах – казалось, став ещё актером, режиссер понимает лучше актерскую массу. На самом деле грань между актером и режиссером стирается, и постановки спектаклей приобретают всё более любительский характер. Ещё хуже, когда каждый актер начинает воображать себя режиссером. Все думают, будто друг друга понимают. На самом деле понимают участники спектакля друг друга только как актер актера. В этой чехарде теряется адекватное восприятие самого главного спектакля – реальной жизни. Боюсь, даже зритель уже не может понять этот гигантский спектакль, поскольку зритель в зале давно превратился просто в участника массовки. Далее, как истинный сталинист, Станиславский добавляет – какие бы не были после Сталина другие режиссеры, они явно потеряют чувство сцены. Скорее всего, они будут добрее к актерам, поскольку сами побывали в их шкуре, но это будет их единственным, хотя и очень важным достоинством.

            Иногда Станиславский вспоминал свою молодость и краткое общение с известным режиссером и эмигрантом из Советской России Михаилом Чеховым. Михаил Чехов, племянник известного писателя Антона Павловича Чехова, довольно скептически относился к режиссерам и актерам. В общении со Станиславским он прямо говорил о необходимости зрителя, свободного от необходимости быть актером не только в зрительном зале, но и в реальной жизни. «Видите ли, коллега», - заявил он однажды в 1910 году Станиславскому. – «Качество театра зависит от качества пьесы. Оценивать же качество пьесы должен свободный от театральных условностей зритель. Когда жизнь превращается в театр, она умирает от неправильных слов и жестов». Молодой Станиславский тогда очень удивился такому подходу, а присутствовавший при беседе Мейерхольд просто взорвался от негодования. «Мы, молодые режиссеры, способны творить самые яркие пьесы. Пусть даже вымрут все профессиональные писатели и сценаристы, мир этого не заметит! Радость возможности стать актером победит способность зрителя к тупой критике и непрофессиональному восприятию нашего творчества!» - громко крикнул Мейерхольд и чуть не набросился с кулаками на Михаила Чехова. «Тогда вы кончите тем, что мир превратится в скопление театров одного актера, где все будут задыхаться от нехватки зрителей и собственной бездарности», - попробовал возразить Чехов, но получил от Мейерхольда в ухо и ушел, не попрощавшись. Станиславский потом вспоминал этот эпизод жизни – да, пьеса важна для театра, но, позволив писателю стать выше режиссера и воспринимать только мнение профанов, мы невольно пойдем выше правды жизни и театральной субординации. Как режиссер, я не могу найти способа преодолеть это противоречие. Театр по сути обречен всегда пытаться решить свои проблемы за счет создания нового зрителя. Увы, он уже создан, и я не понимаю, в какого очередного нового зрителя этот продукт следует лепить дальше. Хулители скажут, что кризис театра является только отражением кризиса жизни. Однако молодая, социалистическая жизнь цветет и опровергает подобное мнение. Согласился бы я с Чеховым хотя бы относительно пьес, но Мейерхольд прав. Писатели пишут всё хуже и хуже, и режиссерам приходится всё за них переделывать.

            Умер Станиславский в полной растерянности. Зато школа Станиславского до сих пор никаких сомнений в собственной правоте не испытывает.