Острием вверх

 Острием вверх


Любовь Петровна была женщиной шикарной и прогрессивной. Знавшие ее много лет, никогда не могли сказать, сколько ей лет на самом деле. Она всегда выглядела одинаково хорошо, не меняясь при этом годами, ну, если только в лучшую сторону. Она была зав. кафедрой иностранных языков местного Университета, сама владела в совершенстве английским, вполне прилично зная при этом французский и немецкий. Коллеги ее уважали и побаивались, зная ее неподкупность и принципиальность в вопросах, касающихся работы. Студенты же, ее обожали, и в те немногие часы, которые она себе оставляла, и так заваленная по уши проблемами кафедры и организацией учебного процесса, она отдавалась полностью, с наслаждением, заражая своей страстью даже тех студентов, которые пришли отоспаться на задних партах, пробалагурив всю ночь в общаге. Она была влюблена в свой предмет до фанатизма, и эта любовь передавалась всем, кто волей или неволей попадал под ее лучи. Любовь Петровна была вдовой уже много лет, сама вырастила дочь, которая тоже училась на ин. язе, проявляя недюжинные способности в изучении французского, мечтая стать переводчицей.

Жили они вдвоем с Гелей в огромной четырехкомнатной квартире. Одному Богу известно, чего стоило Любови Петровне ее заполучить. Начинала она с простого преподавателя, и много лет, после работы, давая частные уроки на дому, валилась замертво, после того, как захлопывалась дверь за последним учеником. Утром бежала на лекции, и все повторялось снова, день за днем, так как специалистом она была классным, и за не очень большие деньги давала очень приличные знания. Поэтому, ученики у нее не переводились никогда, как в прочем и деньги. И, хоть было не до жиру, у них всегда было масло, чтоб намазать на хлеб, и колбаска, чтоб положить на масло, даже в то время, когда ни того, ни другого не было даже под прилавками магазинов. В один прекрасный день, все жильцы съехали из коммуналки, в которой они с дочерью занимали одну из комнат, и через некоторое время, Любовь Петровна, похудевшая и осунувшаяся, сидя на табуретке в большой обшарпанной кухне, достала из сумочки ворох бумаг и бутылку водки, и обняв Гелю, вдруг заплакала и прошептала ей в ухо:
- Это теперь наша квартира, Ангелочек. Вся.

А когда Геля, двенадцатилетняя, тихо сопела у себя в кровати, Любовь Петровна выпила одна всю бутылку водки. Потому как все эти двенадцать лет она откладывала, копила каждую копеечку, чтобы в эту ночь напиться с радости и горя в своей четырехкомнатной квартире.

Периодически у Любови Петровны появлялись ухажеры, и не раз ей делали предложения руки и сердца. Но, отчима у Гели так и не появилось. Иногда, сидя в уже отремонтированной и засверкавшей уютом кухне со старинной своей подругой, Любовь Петровна, раскладывая карты, гадала ей под коньячок: что было, что будет, чем сердце успокоиться. У нее была легкая рука, и Бэла, ходившая к ней, как в аптеку за микстурой от невезения в любви, говорила ей своим толстым голосом, похожим на нее саму:
- Любка, ты б себе любовь нагадала бы!
Любовь Петровна вздыхала, и, тасуя колоду, отвечала ей так:
-  Была моя любовь, да кончилась. Не смогла предугадать, не могу теперь и забыть. Только в имени моем осталась она, любовь. Носить мне ее вечно, не сносить. Другой не жду.

Обладая даром предвидения, а проще сказать, женской интуицией, Любовь Петровна будто бы заранее знала о том, что должно произойти. Это срабатывало всегда, с точностью до дня, никогда не подводило ее природное чутье. Но, в тот злополучный день оно будто отключилось, то ли от счастья, переполнявшего ее сердце и затуманившего мозги, то ли по другому закону, называющемуся в народе - законом подлости. Неизвестно.
Но, провожая мужа и любимого, у нее ничего не екнуло под сердцем, может быть, потому что она носила там их дочь. Получив телеграмму, она долго не могла поверить, что ее Володеньки больше нет. Что погиб он, разбился насмерть в автомобильной аварии.
Теперь, по прошествии многих лет, боль утраты, конечно, притупилась, приглушила цвет, но иногда, лежа без сна в постели, она вспоминала тот день, когда полюбила свое имя, и тихо плакала, не утирая слез.
Это было на одном из первых свиданий. В тот раз она поняла, что любит этого человека и другого ей не надо.
- У тебя прекрасное имя.
- Да ну, что хорошего… Любка, как кличка у собаки.
- Никогда не говори так. В твоем имени заложен смысл жизни. Ты не Любка. Ты Любовь. Любимая. Я каждый раз, произнося твое имя, буду признаваться тебе в любви. Любимая моя. Любовь моя.

И еще раз чутье подвело ее, не разгадало беды, но уже не своей, а Ангелочка, дочери, которую любила она безмерно, находя в ней черты отца, которого той не довелось узнать.

Геля росла девочкой скромной, послушной и самостоятельной. Она была в меру ласковая и не капризная, эдакая вещь в себе. Иногда, чувствуя свою вину перед дочерью, зная, как ни кто, что девочке нужно больше внимания и теплоты (работа отнимала слишком много времени и сил), Любовь Петровна ложилась с ней перед сном, обнимала и долго целовала и гладила по заплетенным в косички тонким волосам. И тогда, Геля прижималась к ней, обнимала теплыми ручонками и шептала ей:
- Мамочка, любимая, моя! Моя самая – самая любимая!
 И Любовь Петровна успокаивалась, утешенная и прощенная любовью маленького сердечка.

Подрастая, Геля превратилась в настоящую красавицу, все больше становясь похожей на отца, смягчив в своем лице его черты. И, смотря на девичий расцвет, Любовь Петровна с сожалением думала о том, что рано или поздно, найдется тот, кто заберет у нее ее девочку. Но, Геля, не спешила оставить мать в одиночестве. Окончив школу с золотой медалью и поступив без экзаменов в университет, она приходила домой после лекций и садилась за учебники.
- Дочь, ты бы сходила куда – нибудь.
- Я не хочу, мам.
- Ангелочек, это не хорошо, ты все время сидишь дома… ну, на дискотеку пойди или в кино хоть… а?
- Мам, мне не интересно. Это же пустая трата времени.
- А кто этот Андрей, который звонил недавно?
- Одногрупник мой, не знаю, где он взял телефон, я не давала…
- Ну, так может хороший мальчик? Пригласи его к нам…
- Ма-ам! Он мне не нравится.
И Любовь Петровна уходила, оставив дочь с ее книжками, понимая, что больше она от нее не добьется ни слова.
Как-то раз, потягивая с еще больше располневшей Бэлой Baileys, Любовь Петровна делилась с ней своими опасениями:
- Знаешь, Бэл, это ненормально, не современно, как-то… Девчонка на третьем курсе, а сидит дома, как гвоздями прибитая. Телефон разрывается, ребята ее все спрашивают, а она ни в какую! Не нравится ей никто, понимаешь ли… По-моему, она еще не целовалась ни разу. Нет, это патология какая–то, точно, надо психолога найти, проконсультироваться.
Бэла, опрокинув мельхиоровую рюмочку в рот, вдруг выдала своим басом:
- А ты ей картишки разложи, как мне когда-то. Все сбывалось, что ты мне предсказывала. Моего Витьку ты ж мне тогда нагадала! Живем уже сколько! Давно б уже раскинула, на хрена эти психологи нужны, не по-нашему это, не по-русски как-то. Все у американцев учимся, только ничему не научимся, потому, как другие мы.
Любовь Петровна махнула на Бэлу рукой:
- Да ты что, это когда было, я уже не гадаю сто лет! Да и забыла я, как это делается… Нет, глупости! Да и, говорят, нельзя гадать-то, это мы тогда не знали этого, дуры… Карма разрушается.
- Ой, я тебя умоляю! Какая карма! Мне вот всегда помогало, даже морально. А вспомнить - это ж, как на велосипеде кататься, раз научился, уже не разучишься.

Долго Любовь Петровна, проводив Бэлу, которой вызвала уже ночью такси, не могла уснуть. Думала. А на следующий день, придя с работы, полезла в старую деревянную шкатулку и достала свои карты, гадальные, пожелтевшие и махровые по краям.

Геля смотрела на руки матери, как завороженная. На гладкую, отполированную до блеска поверхность обеденного стола ложились карты, одна за другой, по парам, веером и в линейку. “Что было” - совпадало один к одному, “что будет” - было похоже на правду, во всяком случае, карты указывали и на мечты, и на планы на будущее. Но, когда стали выпадать девятки, сначала треф, потом червей, Любовь Петровна даже загорелась румянцем. Любовные пошли! А вот и он, молодой человек, бубновый король. А казенный дом с чего? Так-так, интересно… И вдруг, Любовь Петровна вздрогнула, туз пик! Эта карта имела два значения, если вниз острием – это удар судьбы, а если вверх –  веселый праздник, шумное веселье. Карта легла острием вверх. Любовь Петровна выдохнула:
- Ну, что, дочь, видать скоро свадебку сыграем!
Геля, вдруг, как очнулась ото сна, вскочила, и со словами:
- Да, ну тебя, мам! – убежала к себе в комнату.

Жизнь потекла своим чередом, и скоро гадание забылось. На носу были экзамены, ГОСы, подведение итогов работы за год. Геля корпела над учебниками, а Любовь Петровна разгребала завалы, скопившиеся на кафедре за год. Когда же все закончилось, они поехали в Карловы Вары по путевке. Любовь Петровна обожала Чехию, с ее мостовыми и чудесным воздухом. Она готова была скупить все стекляшки и фарфор, не пропуская ни одной лавчонки. Останавливали ее только кусающиеся цены и перспектива тащить эту великолепную тяжесть обратно, поэтому она выбирала тщательно, подолгу, торгуясь и получая от этого безмерное удовольствие. Геля же, часами пропадала в книжных магазинах, отыскивая там чудесные образчики французской поэзии в прекрасных, приятных для глаз и пальцев изданиях.
Вернувшись в университет перед началом учебного года, помолодевшая, с сияющим лицом (не зря же руки чешских косметологов славятся на весь мир), Любовь Петровна принялась с новыми силами за работу, а Геля – за учебу. Не сразу, поглощенная работой, Любовь Петровна заметила перемены в поведении дочери, а вернее, только после окончания семестра, на каникулах. Геля, всегда сообщавшая матери, а вернее, никогда не скрывавшая, куда идет, стала уходить, ничего не сказав. Возвращалась она всегда в хорошем настроении, румяная, с сияющими глазами. - Наверное, мальчик появился, - подумала Любовь Петровна, понаблюдала еще немного за дочерью, а потом, как-то раз, зайдя в ее комнату, поцеловать и пожелать на ночь доброго сна, она присела на край кровати и спросила:
- Ангелочек, у тебя что, парень появился? Ты влюбилась?
Геля помолчала, а потом, вдруг, обняла мать обеими руками и зашептала ей в ухо быстро–быстро, как в детстве:
- Мам, он такой! Я не знаю даже, он лучше всех! Я его так люблю, так люблю!         
 Любовь Петровна поймала комок, подкативший к горлу и, гладя по волосам свою девочку, спросила:
- А кто он, Гелечка? Как его зовут?
Геля оторвалась от матери:
- Мам, ты не поймешь, не одобришь, то есть… я тебя знаю.
- Почему не одобрю? Что это за мальчик?
- А вот потому, что это не мальчик, потому и не одобришь!
- А кто?
- Кто? Это мой “препод” по французскому, Игорь Викторович!
Любовь Петровна обомлела, этого педагога она приняла на работу в начале учебного года, очень положительного вида молодой человек, с хорошим образованием, но такого она и правда не ожидала…
- Гелечка, ты мне скажи, у вас с ним что? То есть, было у вас что–то?
Геля вдруг покраснела и вспылила:
- Ты что, мам! Он не такой! Если бы ты слышала, какой у него французский! Знаешь, как он Рембо читает! Мы просто занимается, понятно?
У Любови Петровны отлегло от сердца:
- Так он ничего не знает? А еще с кем ни будь, он занимается?
- Занимается с ребятами некоторыми, на дому, уроки дает, как ты раньше, а со мной бесплатно. Видишь, какой он!
- Еще бы, с дочерью зав. кафедры он бы за деньги занимался, - подумала Любовь Петровна и поцеловала дочь.
- Ну, хорошо, я рада, что ты мне сказала. Спокойной ночи, Ангелочек!
Геля тоже поцеловала мать в щеку:
- У меня никогда такого не было, мам! Он самый лучший!
Уже от двери Любовь Петровна ответила с грустной улыбкой:
- Все когда–то случается в первый раз. Любовь – это прекрасное чувство, я очень рада за тебя, Гелечка.

На следующий день, задержавшись на работе, сидя у себя в кабинете, Любовь Петровна просматривала “Личное дело” нового педагога, Игоря Викторовича Понурина. Да, фамилия подкачала, не солидная какая – то, понурая. Сам из деревни, а учился в Москве, надо же! С третьего курса, за успехи в учебе, был направлен по обмену на учебу в Сорбонну, (ого!), потом, на пятом курсе возвращен обратно. Выгнали, значит! Без указания причин, странно… Защищался в своем ВУЗе, красный диплом. Год не работал нигде, ну, это бывает, искал себя, видно. И вот, теперь осел у нас. Молодой перспективный специалист.
Игорь Викторович был темной лошадкой. В коллективе его приняли хорошо, всегда  вежливый и учтивый, галантный, с хорошим чувством юмора, что особо ценилось на кафедре. Шутил он, правда, нечасто, но всегда в тему, и одет был всегда элегантно и дорого. Те, кто бывал у него на лекциях, говорили, что со студентами у него прекрасный контакт, в силу природного обаяния, прекрасного владения языком и небольшой разницы в возрасте. Но, ни с кем из педагогов он близко не сошелся за те полгода, которые проработал в университете, ни в каких совместных мероприятиях и нечастых вечеринках участия не принимал. Поэтому, кроме общих слов, и характеристик типа: душка и очаровашка, никто о нем не мог ничего сказать, ни плохого, ни хорошего. Ну, и еще, он занимался частной практикой, а услуги репетитора в наше время недешевы, стало быть, деньжата у него водятся. Вроде бы и не плохой вариант, не фонтан, конечно, но, бывает и хуже… Сорбонна, все-таки. Любовь Петровна питала слабость к людям, получившим хорошее образование, зная, как это не просто, не имея денег и связей. А у этого, связей не наблюдалось, сам-то деревенский, хотя сейчас, глядя со стороны, и не скажешь. Скорей, столичная штучка… Ладно, посмотрим, дальше видно будет, думала Любовь Петровна, вспомнив вдруг то, прошлогоднее гадание. Может, он и есть тот король бубновый? И казенный дом тогда к месту… Ну, чего загадывать, время покажет.
Ни разу Любовь Петровна не показала вида, что пристально следит, наблюдает за новым “французом”, на самом же деле, он был у нее под прицелом. Она ждала какого-нибудь промаха, какой-нибудь ошибки, педагогической ли, человеческой ли, все равно. Ей надо было проверить его, грубо говоря, на вшивость. Но, взяток он не брал, никогда не опаздывал, выполнял свою работу качественно и добросовестно, педагогической этики не нарушал, любимчиков среди студентов не заводил, проводил дополнительные занятия в свободное от работы время, то есть, вел себя крайне профессионально. Короче, придраться Любови Петровне было не к чему, как она не старалась.

Однажды весной, Геля пришла домой странная, красивая и румяная нервным румянцем, раскрасившим щеки, бросила сумку у порога и, не разуваясь, прошла на кухню и плюхнулась в кресло прямо в пальто.
- Что–то случилось, Геля? -  Любовь Петровна замерла перед раковиной, с губкой для мытья посуды в одной руке, и тарелкой в другой.
- Да! Случилось! -  Геля закрыла лицо руками.
- Ангелина, что с тобой? Да что? Говори!
- Мам, со мной - все! Все, понимаешь!
- Не понимаю…
- Он тоже меня любит! Любит!
Любовь Петровна выронила из рук тарелку, она грохнулась об пол, но не разбилась. Хорошее качество, не обманули, рекламируя, как не бьющуюся посуду. Она подняла тарелку с пола, сняла перчатки и села рядом с Гелей на стул. Они посидели так, молча, минут пять, а потом Любовь Петровна сказала:
- Ну, что ж, приглашай в гости. Я стол накрою. Давай, в воскресенье, в семь, к ужину.
- Мамочка! - Геля бросилась к ней на шею, осыпая ее щеки поцелуями, - Ты самая – самая лучшая!

И Игорь Викторович стал бывать у них. Не часто, но всегда не с пустыми руками. Это подкупало. Вечером всегда уходил домой (он жил в педагогической общаге, занимая там комнату), и даже не остался ночевать, когда, отмечая Гелин День рождения, засиделись за полночь. Это и нравилось Любовь Петровне, и настораживало. Уж слишком он приличный. Ее все подмывало спросить у дочки, как он в постели–то? И, один раз она решилась. Проводив Игоря, Геля, счастливая, уселась с ногами в кресло на кухне, доливая в чашку чай из заварника, и забрасывая в рот конфету, из принесенной женихом дорогой коробки.
- Ангелочек, все хорошо?
- Ага, мам!
- Слушай, дочь, а как у вас с этим делом… ну, с сексом?
Геля чуть не подавилась конфетой.
- Мам, ты что!
- Гелечка, ты не обижайся, но ведь это так важно… вы ж пожениться хотите…
- Какой секс! Игорь порядочный, он не такой, как все!
- Так вы, что… то есть, у вас еще ни разу не было?
- Нет, и не будет! Только после свадьбы!
- Это ты так решила, или он?
- Ма-ам! Мы решили! Вернее, я с ним согласна.
- А вдруг вы не подходите друг другу? Это же так важно, доченька…
- Что? Мы не можем не подходить, мы любим друг друга!
- Ну, а вдруг у него что-то не в порядке, вдруг…
Но, Любовь Петровна не договорила, Геля вскочила, и убежала к себе в комнату, хлопнув дверью.

Рассказывая это Бэле, Любовь Петровна чуть не плакала:
- Не понимаю я их, Бэлка, ну, честное слово, не понимаю…
Бэла разводила пухлыми пальцами, увешанными массивными перстнями:
- Ну, я тоже не понимаю, Люб, но, может это с религией какой связанно, мало ли… А, может, заскок, на девственнице хочет жениться? Поди, разбери их! Хотя от таких чистеньких меня, честно говоря, воротит. Сильно правильный – тоже не хорошо, подозрительно как-то.
- Вот и я о том же, а вдруг он - импотент, мучайся потом с ним!

Свадьбу решили сыграть после Гелиной защиты. Игорь предложил. Чтобы не было разговоров в Университете.
Подарком Любови Петровны молодоженам была путевка в Грецию, в пятизвездочный отель. Молодые были счастливы! И, оставшись в пустой квартире одна на две недели, Любовь Петровна, можно сказать, уговорила себя успокоиться, и успокоилась. Теперь все будет так, как надо, лишь бы Ангелочек была счастлива. Фамилию Геля оставила свою, сказала, чтоб не возиться с паспортами. Видать, и ей его понурая фамилия не нравилась.

Жить Игорь Викторович переехал к ним сразу после свадебного путешествия, как-то быстро освоился, чувствуя себя как дома в их роскошных апартаментах. А вот Любовь Петровну это еще долго напрягало, она привыкла не думать о том, что в доме посторонние, и ходила часто в неглиже, теперь же ей пришлось об этом забыть. Хотя, Игорь Викторович не стеснялся, и частенько расхаживал по дому в одном полотенце, намотанном на бедра. Фигура у него была отменная, нечего сказать, видно было, что он любил свое тело и ухаживал за ним. Геля устроилась на работу, преподавателем французского в школу, напрочь забыв о карьере переводчика.
И через время, кое-как притершись друг к другу, и стараясь не сталкиваться часто, как физически, так и морально, они вошли в ритм новой жизни втроем.
Однажды, придя домой раньше обычного, Любовь Петровна застала дома скандал. Кричал Игорь. Он обвинял Гелю в том, что она бесплодна, и пока она не вылечится, он не будет с ней спать, потому, как ему нужен сын, а тратить время на “непонятно что”, он не намерен.
Увидев мать в дверном проеме, Геля вскрикнула и, вытерев рукавами заплаканные глаза, сказала:
- Мама, иди к себе, пожалуйста, все в порядке.
Любовь Петровна посмотрела в глаза зятю, сказав одну только фразу:
- Я надеюсь, это впервые и больше такого не повторится! -  ушла к себе и не выходила до вечера, пока к ней в комнату не постучал родной кулачок.
- Да, Геля, заходи.
Геля прошмыгнула в комнату, прыгнула к матери на диван и, прижавшись, призналась:
- Мам, ты только не обижайся на Игоря, просто он распсиховался. Он говорит, что надо ребеночка родить.
- Ты тоже не обижайся, Ангелочек, но он на тебя кричал! Он орал! Да еще такие обвинения!
Геля всхлипнула, как маленькая:
- Понимаешь, я его очень люблю, я все сделаю, что он говорит! Раз надо провериться, значит – проверюсь. А вдруг, я и правда, бесплодная? Я не хочу, чтоб он меня бросил, не хочу!
Любовь Петровна целовала свою девочку, понимая, что кончилась ее беззаботная девичья жизнь, что теперь она обречена жить не только своими интересами. И хорошо, если б этим и ограничилось, но ведь слепая любовь может заставить думать не своей головой, а так недолго и себя потерять…
- Знаешь, доченька, у меня есть знакомые, я договорюсь, но, не плохо бы и его, тогда уж, проверить.
- Нет, мам, он и слушать не станет, говорит, что у него все в порядке…
- Ну, Геля, не у всех сразу дети получаются, бывает, на это уходят годы. Может, надо почаще сексом заниматься, просто? А? Как у вас с этим?
Геля покраснела и, потупившись, сказала:
- Да, вроде нормально. В Грецию когда ездили – занимались.
Любовь Петровна остолбенела:
- В Греции? И все? А потом что? Уже ведь полгода прошло после Греции…
- Мам, он хотел ребенка сразу, а потом сказал, пока не вылечусь – нет смысла этим заниматься, он и так на работе устает. Видишь, еще и на дому занимается со студентами, деньги-то нужны, он не хочет у тебя на шее сидеть…

И забегали они по врачам. Обследовалась Геля и в своем городе, и в столице, и нигде не находили у нее никаких патологий. Потом пошли бабки, гадалки и экстрасенсы, но результат был все тот же, то есть нулевой. Ребенок все не появлялся. Геля похудела, измучалась, и все чаще, приходя домой с работы, Любовь Петровна видела, как дочь прячет красные, заплаканные глаза. Попытавшись вмешаться, она получила отпор со стороны зятя, который чувствуя себя уже полноправным хозяином в доме, так и заявил, чтоб она “не лезла не в свои дела”. И Геля, замкнувшись, став резкой и агрессивной, чего с ней никогда не было, даже в переходном возрасте, перестала делиться с матерью, всегда становясь на сторону мужа, на все ее вопросы отвечая: -  Отстань! И спустя короткое время Любовь Петровна поймала себя на том, что ей не хочется идти домой, что ей там нет места. И, задерживаясь на работе все дольше, благо всегда было чем заняться, она приходя домой, старалась ограничиться пространством своей комнаты.

Так прошло несколько лет. Геля была несчастна, и это было видно. Она любила своего красивого мужа, выполняла все его желания, заглядывала ему в рот, ловя каждое слово, но не находила в нем ни поддержки, ни отклика на свою любовь. Она завалила себя работой, засиживаясь в школе допоздна, а по ночам портила себе глаза, проверяя тетрадки и делая на заказ курсовые и дипломные работы. У Игоря Викторовича ученики тоже никогда не переводились, каждый день к нему, один за одним, ходили заниматься студенты, все больше ребята. Так что деньги у них водились, и раз в году каждый из них мог себе позволить смотаться за границу. Первые два года Геля с Игорем летали вместе, а потом уже - по отдельности, мотивируя это тем, что у них не совпадают графики отпусков.

Однажды, мучаясь мигренью, Любовь Петровна плюнув на дела, даже отменив деловую встречу, поехала домой. Она знала, что от мигрени нет средства лучше, чем сон. Она хотела только одного, добраться скорей до своей кровати. Открыв дверь своими ключами, зная, что Гели в это время дома не бывает, Любовь Петровна, скинув, не наклоняясь туфли, чтобы не взбалтывать в голове боль, направилась в ванную. Переодеться и завалиться в постель, было ее единственным желанием. Из щели, в неплотно закрытой двери ванной, пробивалась тонкая полоска света.
- Вот, говнюки, опять свет не выключили, - пробурчала она про себя.
Открыв дверь, она остановилась на пороге, даже не сразу осознав, что происходит. Ванная комната была большая, поэтому ее вторжение тоже осталось незамеченным. Любови Петровне показалось, что ее глаза отделились от лица и повисли где-то в воздухе, сантиметрах в двадцати от ее, готовой взорваться, голове. Игорь Викторович, голый, держа за волосы склонившегося лицом в ванную мальчика лет восемнадцати, вводил в его голый худой зад свой член, похлопывая свободной рукой по ягодицам тихо постанывающего юнца. Глаза, отделившиеся от нее, смотрели странное кино, и никак не могли оторваться от происходящего, все звуки слились в один, все нарастающий гул, пронизывающий ее голову насквозь, как сирена. И, когда, повинуясь какому-то инстинкту, Любовь Петровна повернулась, чтобы выйти, глаза ее упали на пол, а вместе с ними рухнула и их обладательница в тяжелый, затяжной обморок. И уже откуда-то издалека, из другого темного пространства до нее донесся голос Игоря Викторовича, будто бы, съехавший иголкой с винила, произнесший: - Твою мать!

Очнулась она у себя в комнате, на диване. Запах нашатыря заставил открыть глаза. Удивительно, но голова не болела. Когда, собрав в кучу расплывающиеся пятна, Любови Петровне удалось навести резкость, она увидела, что на стуле, рядом с ее кроватью сидит он, Игорь Викторович. Она проглотила слюну и сказала тихо, но четко:
- Пошел вон.
Игорь Викторович улыбнулся губами и сказал:
- Ну, слава богу! Напугали вы меня, Любовь Петровна.
- Пошел вон отсюда, - повторила она еще раз.
- Вижу, вам уже лучше. Нам надо поговорить.
- Не о чем мне с тобой разговаривать.
- Ну, вам не о чем, а мне есть, что вам сказать.
И Игорь Викторович, уверенно и четко изложил ей свою позицию.
- Во-первых, вы же не хотите лишиться дочери, правда? Поэтому, вы - ничего не видели. У Гели слабая психика, она не переживет. Как женщина – она совершенно несостоятельна и не интересна, поэтому, приходится искать альтернативу. Вы же современный человек, надеюсь, не надо объяснять, что это нормально. И потом, если вы начнете дергаться, подумайте, какие последствия вас ждут в университете. Карьере конец. Город маленький, с мещанскими устоями, и от позора вам бежать будет некуда. Опять же, подумайте о дочери. И еще, если вы не послушаетесь и начнете предпринимать какие-либо действия, знайте - останетесь на улице, бомжами будете с доченькой вашей. Ну, вот и все, что я хотел сказать вам, дорогая Любовь Петровна. Надеюсь на ваш разум. А, теперь отдыхайте.
И он вышел, тихо и ласково прикрыв за собой дверь.

Любовь Петровне хотелось взвыть от наглости и цинизма этого негодяя. Но она этого не сделала. Она встала, подошла к бару и налила себе полный стакан водки, выпила его залпом, так, что потекло по подбородку и провалилось за шиворот. Потом, переодевшись во все чистое, сняв с себя платье, к которому прикасались его руки, и вызвав по мобильнику такси - поехала к Бэле, и всю дорогу у нее в голове крутилось только одно слово – педераст.

С Бэлой они пили всю ночь, но, Любовь Петровна не пьянела. И, как ее не уговаривала подруга заявить на него в милицию, вышвырнуть на улицу в чем мать родила, и рассказать, наконец, все Гельке, Любовь Петровна понимала, что ничего из этого не выйдет. Несколько лет назад, примерно спустя год после свадьбы, Игорь собирался выехать за границу (в Америку), а для этого необходимо было предоставить некоторые бумаги, и одна из них должна была свидетельствовать об имеющейся у него недвижимости. Так как таковой у него не имелось, Геля отказалась от своей доли в приватизации их квартиры в пользу любимого. Таким образом, ему теперь принадлежала треть их четырехкомнатной квартиры, одна четвертая была ее – Любови Петровны. И, если он осуществит свои намерения, останутся они с Гелей ни с чем, при размене им светит только однокомнатная, да и то, в лучшем случае. Этого она допустить не могла. Геле рассказать о том, что ее муж - гомосексуалист она тоже не имела права, зная, как она его любит, понимая, что девочка и вправду не переживет такого удара. А о репутации и говорить нечего, хотя, если б не все остальное, Любовь Петровна плюнула бы на эту репутацию, будь она не ладна. Выходит, что продумал он все заранее, влюбил в себя девочку и, как клещ вцепился в чужое, как паразит, отравил собой всю их жизнь, холодно, расчетливо и жестоко. Так и ушла уже утром от Бэлки Любовь Петровна, ничего не придумав, прямо на работу. И решила она молчать. Молчать до поры, чтобы не травмировать дочь, которая и так измучалась в поисках панацеи от бесплодия, которым не страдала.

Следующие два года, мучительные, гадкие, Любовь Петровна пережила только благодаря своей воле. Она возненавидела свою, некогда любимую квартиру. Она все не могла отмыть и без того сверкавшую чистотой ванную, брезгуя прикасаться к ней без перчаток. В каждом шорохе ей мерещился стон того, раскоряченного над ванной мальчика. Но, самое трудное было – это молчать. Геля и так превратившаяся в тень самой себя, будто бы потеряла краски, и даже ее синие глаза полиняли и не казались уже такими синими. И Любовь Петровна готова была расплакаться каждый раз при виде ее ссутулившихся плечиков, несущих на себе груз того, о чем она еще не знала.
Один раз у них произошел разговор, похожий на их давние теплые посиделки в обнимку. Геля зашла к матери в комнату, и забравшись на кровать, обхватив колени, вдруг спросила:
- Мам, а ты была счастлива с папой?
- Да, Гелечка.
- Ты его очень любила?
- Очень.
- Я тоже люблю Игоря. Почему же мне все время кажется, что я не счастлива?
Любовь Петровна присела и, взяв в руку ладонь дочери, сказала:
- Наверное, чтобы чувствовать себя счастливой, чувства должны быть взаимными…
Геля посмотрела матери в глаза, вздохнула и произнесла:
- Наверное.

Развязка произошла вскоре после этого разговора.
Однажды, во время совещания, у Любови Петровны зазвонил мобильник. Звонила соседка снизу, Аллочка, она, возбужденная, почти кричала в трубку, что они ее затопили и у нее с потолка льется вода, что уже отошли обои, а у них никто не открывает. Любовь Петровна не дослушав, схватила сумку, и выбежала из деканата, под недоумевающими взглядами педагогов. Дорогу домой она не запомнила, ей только казалось, что такси никогда не доберется до дома. Она взлетела по лестнице и дрожащими руками открыла дверь квартиры. Воды было по щиколотки. Она вбежала в ванную. В ней, в розовой от крови воде, переливающейся через край, сидела прямо в одежде белая, как мел, Геля. Любовь Петровна засунув руки по плечи в воду, вытащила тяжелое маленькое тело дочери и понесла к выходу. Таксист, чудом задержавшийся у подъезда, решивший протереть заляпанное лобовое стекло, увидев выходящую из подъезда пассажирку, матюкнулся, и открыв дверь, помог уложить Гелю на заднее сидение. И тут же, не растерявшись, вытащил из аптечки бинт, и перетянул вены на ее безжизненно висящих, как плети, руках. И помчал. Нарушая все правила, матерясь, он, въехав на клумбу возле больницы скорой помощи, сам отнес Гелю в приемный покой. Дальше все было как во сне. Капельницы. Переливание крови. Тяжелое выздоровление. Любовь Петровна не отходила от дочери ни на минуту. Ее приходила сменить Бэла, и тогда она могла немного поспать. Игорь Викторович не пришел ни разу. А если бы и пришел, Любовь Петровна взяла бы на душу грех, и вырвала бы ему сердце из груди своими руками.

А случилось вот что. Придя домой раньше обычного, Геля увидела сама то, что скрывала от нее мать. Прямо у них в комнате, на их кровати, в которой столько лет Геля плакала по ночам от одиночества, ее Игорь “натягивал” очередного мальчика. Увидев жену, он выскочил из комнаты, залепил ей пощечину и, обругав, ушел со стыдливо прячущим глаза в пол юношей, хлопнув дверью. И тогда Геля сделала то, что сделала.

Через несколько месяцев, уладив все дела с разменом квартиры и разводом, Любовь Петровна, сидя в маленькой, неуютной и необжитой кухне их новой однокомнатной квартиры, так как Игорь Викторович все же выполнил свои угрозы и отсудил у них “свое” приватизированное имущество, достала из сумочки ворох бумаг и бутылку водки. Как когда-то, много лет назад. Обняла Гелю и прошептала ей в ухо: -  Теперь это наша квартира, Ангелочек. Теперь у нас все будет хорошо. И они выпили эту бутылку с радости и горя, вдвоем.

Через пол года, Любовь Петровна поехала по работе в Швецию, и на научной конференции встретила свое счастье. Его звали Вольдемар, и он так забавно произносил по-русски ее имя: - Любофф.
Он был вдовцом, читал лекции по всему миру и был автором многих научных работ по словесности. И, прямо там, в Швеции он, стоя на одном колене, сделал ей предложение. И Любовь Петровна впервые за много лет была готова сказать: – Да, - но подумала и сказала: – Я подумаю.

- Мам, о чем ты думаешь, конечно, соглашайся!
Геля была рада за мать.
- Нет, доченька, только после тебя. Хватит с тебя, ты должна быть счастлива!
- Мам, ну какие глупости, будем считаться, кому первей быть счастливой?

И Любовь Петровна согласилась и вышла замуж. На их свадьбе Геля познакомилась с бывшим студентом Вольдемара, французом Андре. Весь вечер он не сводил глаз с Ангелины, которая была очаровательна, ее глаза опять светились синим, таким ярким, что казалось в них собраны все оттенки неба. А потом они танцевали и говорили всю ночь до утра. И, уже на рассвете, взяв ее за руки, на запястьях которых были одеты браслеты из бирюзы, он поцеловал ее в губы долгим французским поцелуем. И она поняла, что только теперь она готова стать по-настоящему женщиной.
И она ею стала.

Через пол года Геля вышла замуж и уехала с мужем в Париж. А еще через год она родила Андре чудесных двойняшек, девочку и мальчика.
Любовь Петровна приехала из Швеции, счастливая всеми их счастьями сразу. Держа дочь под руку, катящую коляску со спящими карапузами, она сказала Геле:
- Ну, вот, Ангелочек, по-моему, только теперь туз пик повернулся острием вверх.
- А ты знаешь, мам, ведь я тогда поверила в твое гадание.
- Так, у того, кто верит, у того и сбывается.
И они пошли дальше, под руку, счастливые, толкая перед собой коляску с двумя спящими малышами.