Судьба

«Я та, кого в твоей судьбе
Сам Бог послал тебе навстречу.
В холодный день, и в знойный вечер
Отрадой буду я тебе.
Я та. Безмолвна и легка,
Скользит туманная дорога,
И в млечном свете маяка
Иду к тебе через века,
Благословлённая рукою Бога….»

«Так труден и горек
Был Путь твой ко мне….
Позволь одарить тебя всем, что имею!»
               

      Ещё не пробился ни один лучик света на востоке, а мгла, окутывавшая пространство степи, тяжёлыми складками  уже оседала на землю, приводя в  обратное движение нетопырей и неугомонных сверчков. Дорога, угловатая, скользкая после дождя, с тяжёлыми комьями не раздробленной земли, змеилась под ногами, свёртывалась, скручивалась, неумолимо уводя всё дальше и дальше от родимых мест человека с котомкой за плечами. Ему было тридцать лет. Острый нос, большие серые глаза, шрам на левой щеке, искорёженный страданием рот. Капли пота струились по широкому лбу к переносице, оставляя грязные коричневые дорожки. Он на секунду приостанавливался, приподнимал большой палец левой руки и старательно «слизывал» им солёные, пропахшие усталостью капли.  Ощупывая языком пересохшие губы, шёл дальше, потрясывал полупустой котомкой. Человек не пом-нил, сколько дней брёл он по этой дороге, сколько хуторов и сёл встретилось на его долгом пути. Он возвращался с войны, увернувшийся от злодейки-пули, целый и невредимый, одинокий, озлобленный на весь свет, но не сдавшийся. Никого у него не было на земле. Родители давно умерли, а семьи завести не успел, опередила война. Так и шёл он в поисках стоящей работы и небольшого уголка, в котором нашла бы приют его осиротевшая душа.
      Почуяв чьё-то дыхание за своей спиной, он замер на секунду, а затем резко обернулся в надежде разглядеть существо, нарушившее горькое табу солдатского одиночества. Это был старик в тёмном плаще, сгорбленный, седой, лохматый. В худых руках держал палку, раздробленную годами дорог. Старый человек кивнул солдату и протянул ему  свою ладонь.  «Дай мне что-нибудь жевнуть, солдатик», - пробормотал он, и глубокие мимические морщины пробороздили его лицо. Котомка за солдатской спиной разом потяжелела, как-то обмякла. В ней находилась походная фляга с прогорклым вином да кусок свинины вперемежку с заплесневевшим хлебом, что дала  сердобольная хозяйка последней хибары, в которой ему посчастливилось заночевать.
     «Что ж я дам тебе, отец, коль мне тоже есть хочется, а впереди – пустота и неизвестность? Когда я доберусь до ближайшего хутора, а?» - прошептал хрипло солдат и тут же устыдился своим словам.  Старик угрюмо потупился вниз и, отвернувшись, зашагал прочь. Солдат помешкал, помялся и крикнул её и, торопливо в ней порывшись, вытащил на божий свет завёрнутые в газетные листы, потемневшие от времени куски незамысловатой пищи. Старик взял из его рук газетный свёрток, развернул, понюхал и проглотил не жуя. Солдат молча протянул ему флягу с вином. Тот откупорил горлышко, поднёс к потрескавшимся губам и, не расплескав ни капли, сделал несколько глубоких глотков. Солдат стоял и смотрел, не мигая, на то, как случайный попутчик расправляется с его едой. Лишь иногда шумно сглатывал слюну, осознавая, что наполнить своё собственное чрево ему теперь придётся нескоро. Старик вытер об осиротевшую газету свои руки, скомкал её и отбросил подальше за ненадобностью. Затем перевёл свой взгляд на солдата и улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.
«Куда идёшь, солдат?» - спросил он.
«Куда глаза глядят. Ищу работу и жильё», - пробормотал солдат, отводя глаза в сторону. Ему неприятно было глядеть на человека, который, опустошив все его съестные запасы, не нашёл ни единого слова для выражения благодарности.
«Не гневайся на меня, - вдруг проговорил старик, - хочешь узнать что-нибудь из своей будущей жизни? Я могу тебе сказать…»
«Да кто ты такой? Колдун? Предсказатель судьбы?» - солдат скривил губы.
«Да-да, что-то вроде этого», - усмехнулся старик, и странные искорки заплясали в его карих глазах.
      Солдат свёл брови на переносице и, немного помолчав, нехотя протянул: « Ну, раз ты колдун,  тогда поведай мне о моей судьбе. Где она, моя судьбинушка? Есть ли она на белом свете?»
      Старик усмехнулся, удовлетворённо кивнул, мол, понял, и указал рукой в сторону, где мгла расступалась, и день приходил на смену ночи.  «Иди на восток, пару часов пешего хода, и ты у своей судьбы за пазухой».
      Солдат впился глазами в полосу предрассветного неба, ничего примечательного там не увидел и повернул голову обратно, спросить, не шутит ли старик, но упёрся взглядом в пустое пространство. Его странного спутника уж и след простыл. Холодок пробежал по солдатской спине. Он дёрнул себя за ухо, не спит ли? Но дорога всё так же змеилась, впиваясь острым языком  в горизонт, а котомка была абсолютно пустой, не считая двух капель вина, которые оставил ему сумасшедший старик.  «Ну и дела!» - воскликнул солдат и покачал голо-вой. Затем он решительно повернул в направлении, указанном ему стариком, и стремительно пошёл навстречу своей судьбе.
     Когда вдалеке показалась крыша ветхого домишки, подобного сыроежке после дождя, облепленной еловыми ветками и палой листвой, солдат не удивился и лишь ускорил и без того быстрый шаг. Постучав в дверь, тихонько отворил её и вошёл в тёмный, затхлый предбанник.  «Эй! Кто здесь?» - крикнул он и затаил дыхание, прислушиваясь к громкому биению своего сердца. Никто не ответил. Солдат прошёл в комнату, огляделся. Посередине стоял широкий, видавший виды, стол с четырьмя стульями, прилепившимися к нему с разных сторон. На столе высилась бесконечная груда тарелок всевозможных конфигураций, чашек  с отбитыми ручками, ложек и вилок, в беспорядке разбросанных по дубовой поверхности. На стене, над столом, висела картина в ржавой раме с нарисованным на ней средневековым сюжетом. В углу замерла икона божьей матери, чуть прикрытая красивой тканью, расшитой чьими-то умелыми руками. Мадонна, цепляющаяся за своего божественного сына изящными ручками, глядела скорбно и осуждающе, словно говорила: «Грешник! Великий грешник…»
   Солдат отвернулся от иконы и замер в проёме двери, разглядев узкую щель в стене, свидетельствующую о том, что комната, в которой он находился, не единственная в этом доме. Он подошёл к отверстию и просунул в него руку. Что-то треснуло, и дверь, не заметная глазу, подалась, открывая проход в «иной мир». Солдат протиснулся в узкий проём и вошёл в комнату.
   У окна, загороженная сеткой от мух, стояла узкая кровать, на которой кто-то лежал, скорченный и маленький. Он подошёл ближе и нагнулся над тельцем, пытаясь рассмотреть существо, скрючившееся под грудой тряпья, наваленного на него кусками. Это была крохотная женщина, спящая с открытым ртом. Лицо её было обезображено язвами, маленький череп мог похвалиться полным отсутствием волос. Скулы острыми брусками торчали на бледном лице, руки, положенные поверх тряпья, истекали гноем. Она открыла глаза и прищурилась, заметив возле себя человека. Лицо её исказила гримаса боли, придав ему глупый, отвратительный вид.   «А-а! - прохрипела женщина, - дайте мне воды, я хочу пить. Прошу вас, пить, пить…»  Глаза её закатились в приступе боли, гнойные руки задёргались в сумасшедшем танце. Солдат опешил от столь чудовищ-ной картины, открывшейся ему. Странные мысли молниями сверкали в его голове. Жуткие чувства копошились в его сердце. Ему было и жаль бедную женщину, умирающую от ужасной болезни в своём убогом жилище, и в то же время, хотелось бежать прочь отсюда, поскорее, как можно быстрее прочь! Он метнулся в другую комнату в надежде раздобыть там воды для умирающей. Пошарил по кружкам. Оглядел кувшины и кастрюли, оседлавшие низкую лавку с подломленной ножкой. Пусто. Воды не было нигде. Солдат развёл руками и тут вспомнил, что в его фляге осталось немного вина. Какая – никакая, я всё-таки влага, питьё! Он вывернул наизнанку котомку, отвинтил крышку у заветного сосуда, доставшегося ему от отца, и выцедил драгоценные капли в первую попавшуюся кружку. Опустив глаза внутрь керамической ёмкости, удовлетворённо кивнул, мол, хватит, чтобы напиться. Сцепив узловатые руки на гладкой поверхности кружки, солдат прошел в комнату, где лежала женщина, осторожно ступая, боясь выронить драгоценность и разбить. Он поднёс кружку к алчущему рту и наклонил её как можно удобнее. Женщина дрожащей рукой обхватила кисть солдата и отхлебнула из кружки. Закашлялась, съёжилась вся, распрямилась и допила остатки. Солдат выдернул свою кисть из гнойных рук и отставил кружку в сторону.
«Благодарю вас», - тихо прошептала женщина и закрыла воспалённые глаза. Ещё секунда, и она спала глубоким, ясным сном, словно только что укачанный материнской рукой младенец.   
      Солдат присел на её кровати и задумался: «Вот те на….   Как его угораздило явиться сюда! Пришёл и облегчил муки несчастной». Он уже чувствовал себя героем, как вдруг вспомнилось морщинистое лицо старика, его белозубая улыбка и слова: «Иди на восток, и попадёшь к своей судьбе прямо за пазуху».
      Испарина прокатилась по его спине. Моя судьба? Вот это чудовище с гнилым черепом, зловонное, грязное, покрытое слоем смрадного тряпья?!! Не может быть! Это неправда, ложь!!!
      Но старик криво усмехнулся и кивнул головой: «Может-может, солдатик. Всё так и есть».
      Солдат встал и выпрямился во весь свой немалый рост. Нужна ли такая судьба кому-то? Захочет ли кто такую долю? Он ещё раз взглянул на приоткрытый рот, впалые щёки, острый нос, отсутствие ресниц и бровей, гнойные язвы, копошащиеся подобно червям на умирающем лице, и решил покончить с мучениями существа, которое чуть не стало его драгоценной судьбой.
      Украдкой взглянув на спящую, поднёс к её лицу руку и тут же отдёрнул. Страх, завёрнутый в не-приязнь, закопошился в его душе.  «Зачем старик обманул меня? Разве может это существо быть моей судьбой? Чем она больна? Проказой? Он посмеялся надо мной, над моей доверчивостью и наивностью. О! Как я ненавижу его! Чудак…»
      Солдат размеренно побродил кругами по столовой, незаметно для себя выцепляя глазами предметы, образующие пространство комнаты. Взгляд его приковался к тускло поблескивавшему топору с большим грубым древком, замершему под лавкой. Солдат подошёл, нагнулся и, протянув руку, выудил топор из его логова. Оглядев его со всех сторон, мужчина удовлетворённо кивнул: орудие под-ходило для дела, которое он задумал совершить.
      Решив, что одного древка будет достаточно, чтобы проломить лысую голову «судьбы», солдат подкрался к кровати и, размахнувшись, резко ударил древком по лбу спящей женщины. Послышалось глухое: «Буп!», и тонкая  струйка крови потекла из мгновенно образовавшейся раны на  мягко очерченный нос. Мужчина склонился над своей жертвой и прислушался к дыханию. Ничего не услышав, выпрямился, схватил дрожащими руками котомку и топор и бросился вон из дома.
      Он шёл без остановки несколько часов кряду, а когда, наконец,  на мгновенье замер, чтобы остудить перегревшиеся от напряжения естественные человеческие вентиляторы – лёгкие, страшная мысль пронзила его воспалённый мозг: забыл в  доме свою флягу! Ту самую, что подарил ему отец, уходя на войну. Единственную памятку, метку…
Он понимал, что возвращаться обратно нельзя, и сердце обливалось кровью. Кинув взгляд на небо, облепленное серыми барашками облаков, он изумился его жизненности и строгой красоте. Сочный синий цвет вперемежку с жемчужно-серым. «Почему небо всегда одинаковое: и когда на Земле мир, и если даже война? Я убил человека только из-за того, что какой-то сумасшедший старик поведал мне, что она – моя судьба!»
      Солдат устало повалился на траву, согнул ноги в коленях и прикрыл лицо руками.
«Что я наделал? Ну что я наделал?!! Да, я много убивал. Но то были враги моего народа. Если б не я, то тогда  бы они….  А её, эту женщину, зачем я убил? Что сделала она мне плохого? Только попросила воды….  Но она всё равно уже умирала. Так, может, я облегчил её муки?  О, если б это было так. А ежели болезнь её не была смертельной, и у неё имелись все шансы выжить, что тогда?»
     Солдат отмахнулся рукой, попытавшись отогнать собственные мысли на физическом плане. Согнувшись пополам, он ещё долго сидел на шёлковой траве и смотрел в синее-синее небо, постепенно догадываясь, что все дела, творимые людьми на земле, безразличны небу. Оно равнодушно наблюдает за людскими радостями и страданиями,  драмами и трагикомедиями, развёртывающимися где–то там, внизу…
     Прошло пять лет. Солдат исходил множество дорог и сменил огромное количество сапог, в которых бродил по нехоженым тропам. Он менял города и деревни, как модница меняет перчатки, устраивался на работу и через некоторое время уходил с неё, понимая, что она не для него. Многие женщины выражали желание разделить с ним свою судьбу, подарить ему тело и душу. Но сердце солдата молчало.
     Его всё время влекло куда-то, словно чья-то невидимая рука наматывала сердечные нити на тонкие пальцы и, нанизав достаточное их количество, тянула к себе изо всех сил.  От этого ему становилось так тяжело, настолько холодно и больно, что хоте-лось вылезти из своего жилища и, подобно волку, завыть, глядя залитыми солёной влагой глазами вверх, на ущербный лик земного спутника.  Тогда он вспоминал тот нелепый домишко и тщедушное тельце, обмотанное грязными лохмотьями, и топор, занесённый над лысой головой. И слёзы катились по его щекам. Горькие и густые.
     Город, который явился очередной преградой на его бесконечном пути, звался как-то по-детски: Незнанск. Оказавшись в его чертогах, солдат сразу же почувствовал светлую ауру этих мест. Домики были белыми, чистенькими, ухоженными. Дороги – не разбитыми временем, из цельного светло-серого кирпича.   На главных улицах, где скапливались  тесными грудками крохотные магазинчики, пахло свежевыкрашенной кожей, пряностями, тёплыми душистыми булочками. Все эти запахи смешивались между собой, создавая невообразимо прекрасный, восхитительный аромат человеческого тепла и любви. Встречные улыбались солдату. Некоторые приветственно поднимали руки и кивали ему. И солдат удивлялся такому настроению людей, словно не было в Незнанске горестей и бед, как будто война обошла этот чудесный город стороной. А он ещё не забыл о войне, не успокоился, не смог выкинуть из головы страшный образ смерти. Он был там, на поле боя. Один.
          Ему понравился Незнанск. И солдат решил устроиться на какую-нибудь работу. Подышать счастливым воздухом города, понежиться в лучах любви и доброты. У толстого румяного булочника он узнал, что на окраине города строится небольшая церквушка, в которой иконописец-художник ищет себе в помощники сильного мужчину с адским терпением и тягой к искусству. Тяги к искусству у солдата не наблюдалось, а вот терпения было, хоть отбавляй. Ну, какая такая помощь может потребоваться  блаженному художнику? Стропила подбивать, лестницы подтаскивать, кисточки вытачивать и смешивать краски. Работы, даже такой, солдат не боялся и не стеснялся. Всякое дело хорошо, если к нему подойти с уважением и любовью.
         Солдат приблизился к храму и оглядел его. Не-большой куполок сверкал на солнце, отражая своей чистой поверхностью голубизну городского неба.   «Хорошо…» - протянул солдат и ступил на церковный порог.
         Художник оказался маленьким, худощавым, с остроконечной бородкой, суетливым человеком. Мало приглядный, с бегающими глазками, он походил на юродивого, если бы не был одет в добротный костюм, состоящий из полосатых брюк, бело- тканой рубашки, вышитого ярким узором жилета и  твидового пиджака. Откидывая светлые волосы назад тонкой рукой, он так взмахивал маленькой голо-вой, что, казалось, сейчас опрокинется и окажется на дощатом церковном полу. Голос его был высокий, тонкий, ломающийся.
        Когда он что-нибудь говорил, если закрыть глаза, представлялся на его месте ребёнок, подросток лет четырнадцати. Но, увидев, как художник работает, солдат проникся уважением к этому худенькому, лишённому какой бы то ни было привлекательности, человеку. Глаза его оживлялись, морщинки расправлялись, губы чуть вздрагивали и становились алыми. Хрупкое тельце вытягивалось в струн-ку, и от этого он становился чуть выше. Тонкими изящными пальцами художник брал кисть и мелкими взмахами принимался накладывать краски на подготовленные солдатом стены. А его странный подмастерье любил стоять и смотреть, как тот работает. На деревянной палитре «красный кадмий» разбавляется «белилами» и «жёлтой охрой», добавляется какой–то ещё, лишь одному художнику известный состав, и начинается колдовство над ликом Мадонны. Мазки ложатся ровно, мерно, справа чуть больше, слева – менее насыщенно. Получается тонкий овал. В мешанину красок на палитре добавляется крупица «синего кобальта», крохотная капелька «коричневого марса», и лик приобретает живость, жизненность. Колонком прорисовываются крылья носа, на закругления ноздрей добавляется немного «карминной краски», словно Божья Матерь намеревается заплакать. Точечные мазки обозначают маленький рот, чуть приоткрытый, как будто Мадонне не хватает  воздуха, так стеснена её грудь от волнения за своего Ребёнка, которого она с величайшей нежностью держит на руках. Над глазами художник работает днями. Божественные очи должны быть чистыми, безукоризненно красивыми, такими, чтобы можно было утонуть в их глубине, забыться и успокоиться. Любит тщательно вырисовывать хрупкие и в то же время сильные руки, которыми Мать держит крохотное Дитя своё. Пальчики розовые, с тёплыми подушечками, острые блестящие ноготки. Голубенькие жилки замысловатым узором переплетаются друг с другом на тыльных сторонах кистей. Малыш сидит уверенно, игриво поглядывая на Мать. На затылке топорщится крохотная белая прядка кудрявых волос. Маленькая розовая ножка смешно выглядывает из-под складки пурпурной мантии, неплотно облегающей тело Мадонны. Фоном для божественного семейства служит девственный лес, бриллиантово-зелёный, с яркими птицами, порхающими на пушистых ветках невиданных деревьев, с причудливыми цветами, распускающими свои нежные лепестки под сенью их гигантских сородичей. Так представляется художнику рай, место, которое, словно магнит, притягивает к себе любого христианина; заповедник, пропуском в который служит безгрешная жизнь.
       Солдат со вздохом опускал глаза и отходил от тщательно раскрашиваемой стены.
Работа в церкви занимала всё его время, оставляя лишь «отдельные кусочки» на сон и еду. Но он не жаловался. Только сейчас, наконец, почувствовал, что та тянущая боль, не дававшая ему возможности спокойно дышать, пропала, словно её никогда и не было.
       Храм должен был вот-вот открыться, и священник, длинный, худой, с чёрными горящими глазами, ступая осторожно, и подозрительно оглядываясь по сторонам, привёл нескольких женщин в бежевых платочках, которые, словно пугливые лани, стайкой сбились у входа и, раскрыв рты, с восхищением рассматривали творения маленького художника. Солдат с интересом изучал пришельцев, узнав, что все они – церковные хористки с ангельскими голосами. Священник где-то нашёл пюпитры, «лани» вытащили из огромной сумы ноты и, окружив своё рабочее место, запели. У них были чистые  голоса, и все они на самом деле чем-то напоминали ангелов, особенно одна, в чёрном, вышитом цветами по подолу платье. Ей было лет двадцать пять. Худенькая, с огромными синими глазами, чуткими ноздрями, розовыми щеками и нежно очерченной верхней губой, женщина торопливо оглядела солдата и потупила свой взор. От этого быстрого взгляда у него перехватило дух. Сглотнув слюну, мужчина отвернулся к стене и продолжил работу. Но руки не слушались его, и какая-то неведомая сила заставляла вновь и вновь возвращаться к мыслям об очаровательной молодой хористке.  Хотелось ещё раз оглянуться и окинуть взглядом синеглазую с головы до ног. Голоса  струились и лились подобно горным ручьям, великолепным каскадом срывающимся с высоченных хребтов. И ему казалось, что среди этой гармонии он угадывает голос той, что затронула его сердце. Не выдержав, солдат оглянулся и с радостью увидел, что женщина тоже смотрит на него. Улыбка осветила её приятное лицо, и по всей груди солдата пьянящим потоком разлилась сладкая волна чувства, дотоле ему неведомого.
       С тех пор хористки каждый день приходили в храм и подолгу репетировали свои партии.
       И каждое утро солдата начиналось с ожидания, когда придёт синеглазая, с её светлой улыбки, адресованной ему. Она, как и другие женщины, всегда была в кремовом платочке, и солдат не знал, какого цвета её волосы. Однажды он пошёл вслед за ней  и увидел, как, стаскивая с головы платок, она обнажила белокурые прядки, мелкими кудряшками разлетевшиеся по ветру. Взглядом обнимая тонкую фигурку женщины, её изящные ручки, хрупкие ножки, выглядывавшие из-под длинной юбки при ходьбе, светлые волосики, смешно копошащиеся при движении, солдат вдруг решил, что она должна непременно стать его женой. И с каждым днём его уверенность в этом росла, пока, наконец, он однажды не подошёл к девушке и, взяв её за руку, не произнёс заветные слова, вызвавшие искреннее удивление у синеглазой. Она стояла и смотрела на него, не отрываясь, и лишь минут через десять, тихим мелодичным голосом, произнесла: «Вашей женой? Но вы же меня совсем не знаете!»
«Разве?  - искренне удивился солдат. – Не знаю? Да мне кажется, я всю жизнь только и думал о тебе, разговаривал с тобой, шёл к тебе».
       Женщина недоуменно посмотрела на солдата, но спорить не стала. Лишь тихо вспыхнули синие глаза. Его предложение было ей приятно. Он узнал, что живёт она с братом в тесном домике недалеко от городской площади. У брата есть семья: жена и двое детей, мальчик и девочка. Имя его избранницы было уникальное, звенящее, мудрое, красивое: Изабелла. Так назвала её мать, давным-давно умершая и теперь следящая за своей дочкой с не-бес. Солдат провожал Изабеллу в её каморку, и каждый раз спрашивал: «Ну, когда же, когда?» Она лишь тихо улыбалась одними синими очами и уходила. Он решился набраться адского терпения и ждать до тех пор, пока сама не скажет: «Пора!»  И терпению его можно было позавидовать. Прошли осень, зима, и наступила весна с тающими корками льда, журчащими ручейками, звенящими капелями, блестящими голубыми каплями на медленно оживающих деревьях. Изабелла пела в церковном хоре, а солдат, закончивший свою работу в храме, и напросившийся к понравившемуся ему ещё по приезде в Незнанск булочнику в подсобники, каждый вечер приходил в церковь и слушал, как поёт его возлюбленная. По выходе оттуда он брал её под руку и медленно вёл по направлению к дому, осторожно ступая, словно боясь спугнуть свою трепетную «лань». Девушка улыбалась своими синими глазами, нежно брала его за руку и, пожимая на прощание подушечки его жёстких пальцев, подобно тени растворялась в темноте своего дома.
«Сколько же это может продолжаться?» - бурчал солдат себе под нос и уходил восвояси несолоно хлебавши. Это длилось до тех пор, пока он твёрдо не вознамерился спросить Изабеллу в последний раз, и, если и на этот раз получит отказ, уйти из города навсегда. В тот вечер девушка была мила и разговорчива, и, когда они были уже у стен её дома, прошептала: «Я согласна стать вашей женой». Земля стала уплывать из-под ног солдата. Он не верил неожиданно обрушившемуся на него счастью. Да и кто мог быть на Земле в тот момент счастливее его? Он перецеловал все пальчики по очереди. Она засмеялась, и этот смех райской арфой прозвучал в душе солдата.
     Брат ничуть не удивился такому исходу дела и дал им своё благословение на брак. Свадьбу решили сыграть через неделю: скромное венчание в новом храме и праздничный обед. Изабелла светилась от счастья и  подолгу смотрела на жениха своими синими очами, полными нежности и любви.
Она обожала скромные  незабудки. Могла часами ходить по лугу и любоваться этими неприхотливыми цветами. Когда солдат приносил ей крохотный букетик незабудок, улыбка озаряла розовое девичье лицо, и Изабелла, вытянувшись в струнку, обнимала жениха за плечи и ласково прикасалась губами к щеке. «Почему ты так любишь эти простенькие цветочки?» - поинтересовался как–то он у своей невесты. Изабелла по-доброму улыбнулась и поведала о том, что много лет тому назад мама, принесши домой букетик незабудок, рассказала ей одну красивую легенду.  И эту самую легенду Изабелла помнит и любит до сих пор.

«Легенда о незабудке»
«В одной далёкой стране шла война. Брат воевал против брата, отец против сына. И не было ей предела. Но, как известно, даже в военное время хочется любить и быть любимым. И в крохотном городишке этой жестокой страны юноша и двушка полюбили друг друга. Не было конца их объятиям,  не было счёта поцелуям, которыми одари-вали они друг друга. Люди смотрели на счастливую парочку с восхищением, и никто из них даже не подумал сказать о влюблённых, мол, устроили пир во время чумы!
Время шло, и юноше исполнилось двадцать лет. По законам этой страны – обретение мужской силы, достижение совершеннолетия. И в день своего рождения ему пришлось надеть военную форму, чтобы отправиться на войну. Он пришёл к любимой и,  поцеловав на прощание, произнёс: « Увидимся ли мы вновь?»  Горючие слёзы потекли по девичьим щекам, и она припала к груди возлюбленного, судорожно сжимая что-то в своих руках. «Что прячешь ты в ладошках?» - спросил юноша.  «Букетик незабудок. Я сорвала их на лугу для тебя сегодняшним утром» - прошептала несчастная девушка и протянула ему измятый букет.  Юноша хотел, было, взять из дрожащих рук синие цветы, но, помедлив, решительно произнёс: «Нет, я не возьму эти хрупкие цветы! Поставь их в вазу на окошко, и, если они не завянут до того времени, как я приду домой, и всё так же будут радовать глаз своим сиянием, стоя на окне, это явится для меня знаком твоей верности и любви ко мне».
Опечалилась девушка.  «Но цветы имеют обыкновенность вянуть, ибо нет ничего вечного на Земле», - робко прошептала она.  «Вот как? Значит и любовь, и преданность женщины – всего лишь утренний туман, который сам по себе развеивается к полудню?» - отпарировал ей жестокий юноша и ушёл, не оглядываясь.
А девушка поставила синенький букетик в прозрачную вазочку на окошко своего дома и принялась ждать. Прошёл день, и ещё один, и ещё. Каждый вечер глядела она на незабудки и вспоминала своего жениха….
 Цветы завяли. Но находчивая девушка не расстроилась. Она побежала на соседний луг и нарвала синих незабудок, которые поставила в блестящую вазочку на окошко своего дома….
Прошло много лет, война закончилась, и юноша, за долгие годы трудностей и лишений ставший мужчиной, вернулся, наконец, в родной город. С замиранием сердца он шёл к дому, в котором жила его невеста. Мужчина давно уже раскаялся в своих жестоких словах, обращённых к любимой, понимая, что не могут незабудки «ждать» вечно.
 Каково же было его удивление, когда он разглядел на блестящем окошке домика своей невесты букетик синих незабудок, живописно притаившийся за цветной шторкой!  Сердце мужчины залила непомерная радость.
Его любимая выбежала к нему навстречу и нежно обняла его, плача и смеясь от счастья.  И, обезоруженный таким проявлением преданности, он произнёс: «Боже мой, неужели твоя любовь ко мне столь велика, что произошло чудо, и букетик си-них незабудок  не завял, а, наоборот, будучи бессменным сторожем твоего сердца,  дождался меня?» Ничего не ответила ему девушка, лишь таинственно улыбнулась.  Незабудки же с тех самых пор стали считаться символом вечной, неувядающей любви и женской верности»…

       Солдат не помнил, как прожил эту неделю и как дождался, наконец, своего звёздного часа. Разодетый и надушенный, он вошёл в дом невесты, чтобы повести её под венец. Изабелла стояла в белом воз-душном платье, тоненькая, прозрачная, окутанная паутинкой фаты.
       Новоиспечённый жених торопливо схватил её за руку и увлёк за собой. Он смутно помнил, что происходило в церкви и за праздничным обедом. Всё ждал, когда, наконец, они останутся одни. Изабелла сидела, потупившись, вся пунцовая от волнения, охватывавшего её. Солдат теребил маленькие пальчики и губами прикасался к мягким ладошкам, пытаясь нежными движениями показать всю силу своей любви к прекрасной невесте.
      Когда последний гость покинул дом, они поднялись наверх, где им была приготовлена огромная кровать, застеленная тонким, пахнущим лепестка-ми роз, бельём. Изабелла не сопротивлялась, когда он стремительно раздел её  и, уложив, торопливо и судорожно овладел её телом. Она лежала прекрасная в своей наготе и настороженно смотрела на смахивающего с губ капли пота солдата. Он решил приласкать её в знак признательности за то наслаждение, которое невеста подарила ему, и, отодвинув белокурую прядку со лба, наклонился, чтобы поцеловать. Огромный, на весь лоб, шрам глядел на него. Всё похолодело у него внутри.  «Откуда это?» -  только и смог тихо произнести.
      Изабелла тяжело вздохнула и рассказала ему, как несколько лет назад она жила с мамой в глухой, богом забытой деревушке, в маленьком домике у дороги. После войны жить было голодно, даже соль тяжело было раздобыть, не то, что кусок румяного пышного хлеба. Многие умерли с голоду, в том числе и её мама, которая все крохи отдавала своему несравненному чаду. Но, похоронив маму, Изабелла оказалась перед лицом ещё большей опасности: тиф доделывал то, что не сумел сделать голод. И девушка слегла. Вокруг не было ни души. Она лежала одна в пустом доме без малейшей возможности выжить. И однажды к ней забрёл какой-то человек, который, напоив её вином из походной фляги, ударил несчастную древком старого топора, валявшегося в горнице под лавкой. Изабелла не знала, как долго она провалялась без сознания, но, когда очнулась, жар спал. То ли великолепное здоровье помогло ей выжить, то ли молитвы Божьей Матери, её заступницы и хранительницы. Тот человек забыл впопыхах  серебряную флягу, из которой поил её вином, и которую Изабелла хранит до сих пор в память о странном и жутком событии, чуть не погубившем её жизнь.
     Она подняла на него свои синие глаза и прошептала горько: «Я так и не узнала, что же сделала этому человеку плохого? За что он меня так?»
    Солдат потупился в пол и ничего не сказал, а, когда его невеста заснула, поднялся с супружеского ложа, собрал свои вещи и, выбравшись из дома, по-брёл, куда глаза глядят. Прочь от Незнанска, подальше от своей судьбы. И не мог он себе объяснить, зачем сделал это. Только в чистые синие глаза своей прекрасной жены взглянуть был не в состоянии.
Ему бы с ней век прожить, а он бежал от своей единственной любви как от чумы…

     Прошло десять лет. И в хороводе дней и ночей, проведённых без Изабеллы, он смог-таки притупить душевную боль.  Воспоминания о ней заглушились новыми жизненными впечатлениями, борьбой с нескончаемыми трудностями. Солдат долго путешествовал. Побывал в дальних странах, многое увидел и познал. Жар египетского солнца опалил его тёмные брови и волосы. Солёная вода Тихого океана  высушила клетки его смуглой кожи. Пронзительные ветры северных стран заставили его мускулистое тело стать твёрдым как кремень. Жизнь сделала солдата мудрым так же, как когда-то несчастная любовь – угрюмым и злым.
    Очутившись снова в Египте, солдат по привычке зашёл в один из древних храмов, покрытый от пола до потолка странными, диковинными надписями. Разглядывая рисунки и иероглифы, он и не заметил, как прошло около двух часов. Завороженный странными статуями в полный человеческий рост, пирамидионами, расставленными  в определённом порядке во всех углах храма, солдат предавался своим думам в тот миг, когда человек, пристально наблюдавший за ним в течение полутора часов,  неожиданно подошёл к нему.               
   Древнеегипетский парик, подведённые охрой глаза, белое длинное одеяние, - так он выглядел. Улыбнувшись, протянул навстречу солдату сухие тонкие руки: «Мы ждали вас, пройдёмте!» Наш герой, опешивший, крайне удивлённый, медленно побрёл за жрецом, таращась по сторонам, стремясь окинуть взглядом всё пёстрое, разноцветное пространство храма. Красивее места он не видывал. И теперь искренне восхищался мастерством художников и скульпторов, украсивших стены и ниши древнего дворца. «Храму восемь тысяч лет, а великие надписи не стёрлись, не растворились, не выцвели, не были уничтожены руками варваров» - прошелестел жрец, заметив искры восхищения в глазах солдата. Они проходили комнату за комнатой, и солдат замечал, что потолки каждой следующей залы на несколько сантиметров ниже предыдущей, а стены – уже.  Жрец всё сильнее сгибал свою спину, и лишь усмехался про себя, поворачивая к солдату лицо. « Мы рады, что вы, наконец, пришли. Мы ждали вас» - добавил он, остановившись в крохотной тёмной комнатушке, где горел всего лишь один факел, да и тот невыносимо чадил. Солдат онемел от такого странного гостеприимства, и стоял, молча, вопросительно смотря на умное, покрытое сеткой морщин, лицо жреца.          
     Неожиданно ему почудилось, будто стены комнатки расступились, и вошло ещё несколько жрецов в светлых, лёгких одеждах. Они окружили солдата и о чём-то заговорили друг с другом на незнакомом ему языке. Некоторое время спустя, после бурных прений, жрецы заулы-бались и, подойдя к солдату вплотную, принялись его щупать руками. Он весь съёжился от странных действий «египетских монахов» и попытался вырваться из плотного круга, но не сумел: жрецы были сильны. Они сорвали с него всю одежду, оставив лишь нательный крест и, взяв за руки, потащили куда-то вниз, в открывшийся в стене проход, из которого вышли сами. Сколько они брели по мрачным коридорам, солдат не ведал. Но когда усталость стала брать над ним верх, его завели в абсолютно круглую залу, украшенную разноцветными изображениями, а также множеством странных овальных светильников, озарявших пространство комнаты непривычным, режущим глаза, оранжевым светом. Посередине комнаты стояло узкое, покрытое непонятными надписями, ложе. Разместив на нём солдата, жрецы тихо удалились, и он услышал, как заскрипели засовы: его заперли! Страха солдат не испытывал, он бывал в переделках и похуже. Рядом с кроватью он заметил поднос с едой: несколько белых сухарей, кисть чёрного винограда и бокал сладкого вина. Насытившись незамысловатой пищей, забылся мертвецким сном. Очнувшись, заметил, что светильники изменили цвет с оранжевого на лиловый.  И от этого «превращения»  место его заключения показалось ему причудливым и необычным.  Со стен на него глядели, изображённые на больших квадратных полотнищах, странные существа и предметы. Это были и люди, и звери, и падающие башни. Он смотрел и смотрел, не в силах оторваться. Прежде всего, солдат обратил внимание на изображение Смерти с косой. Старуха злобно усмехалась, а тёмные глазницы её, казалось, вбирали частички его души. Коса поблескивала в лиловых отсветах. Солдат вспомнил войну, убитых товарищей, сладость победы и торжество над смертью. Ликование. Смерть подмигнула ему, и мужчина понял вдруг, что она специально проходила мимо него на полях сражений лишь для того, чтобы он очутился здесь, в этой зале. Лик Смерти тот-час перестал волновать его. Следующей была картина, изображавшая молчаливого человека, медленно бредущего в потёмках с фонарём. И солдат вспомнил, как одиноко плёлся по ночной дороге, мечтая лишь о пристанище и куске белого хлеба,  как встретил  старика, напоил его вином из серебряной фляги и узнал о своей судьбе. Ударив топором Изабеллу, он не сумел своим ужасным поступком стереть то, что написано в Книге Жизни. Лишь прочнее затянул узел на своей шее. Он и сейчас отшельник, никому не нужный, никем не любимый. Сердце мучительно сжалось. Отшельник вышел из картины и протянул к нему свой тусклый, запылённый годами долгих одиноких дорог, фонарь: «На, оглянись вокруг, прозрей! Хватит блуждать в потёмках своей грешной души.  Время настало». Солдат перевёл взгляд на другую картину, где были изображены мужчина и женщина, взявшиеся за руки и глядящие с любовью друг на друга на фоне поднимающегося солнца. Эта картина не принесла ему успокоения. Кто они?  Почему их встречу освещает солнце? Неужели на Земле может быть счастье? Не-ет!» - он отвернулся от изображения любовной идиллии и упёрся взглядом в другую картину: это была женщина с повязкой на лице. В руках она держала весы. Справедливость! Каждый получит то, что заслужил. Женщина сорвала повязку с лица, и на ошеломлённого солдата уставились пустые глазницы Смерти. Он прикрыл глаза, повалился на ложе. И неожиданно понял, что, выйдя из своего, практически добровольного заточения,  уже никогда не станет таким, как прежде.
        Потянулись дни и ночи.  Он и не знал, дни это или ночи. Ему приносили еду, отхожий горшок, переодевали, обмывали, и оставляли наедине с самим собой и с изображениями на стенах. Солдат молчал, жрецы были немы, и лишь улыбались ему, мягко, ненавязчиво. Каждый миг приносил свои плоды.
        Иногда один из жрецов жестом показывал ему, мол, следуй за мной, и выводил своего «гостя» на «прогулку».  В тёмных коридорах храма было достаточно холодно, и солдат  видел пар, исходящий из его рта при дыхании. Они совершали несколько кругов по узким, озарённым лишь крохотными светильниками, коридорам храма. И в странном полумраке, при одиноком сиянии тоненькой свечи, которую ему давал жрец при выходе из круглой залы, в холоде, душа солдата очищалась. На ум ему приходило удивительное слово: инициация. Солдат не знал, что оно означает. Но душой понимал: круговые коридоры древнего «монастыря» - это те страдания, которые приходится испытать душе на Земле. Он думал так: «Во тьме кромешной бредём мы, в полном незнании, в тёмных, холодных коридорах земного бытия. Идём, и бьётся в дрожащих руках трепетный огонёчек свечи, грозя потухнуть каждую минуту, каждый миг прохождения нами земных страданий. Вот она, свечка – душа, тускнеет, огонёк становится очень тоненьким, хрупким, и сердце замирает в ужасе: сейчас она потухнет! И мы своей ладонью прикрываем огонёк, защищаем его от неминуемой гибели, задерживая и без того тихое дыхание. И нас вознаграждают: огонёк вспыхивает, разгорается с новой силой. Вздохнув с облегчением, идём дальше. И чудные мысли рождаются в нашей голове: «О, Боже, дай выстоять мне на трудном жизненном пути! Пошли покой, смирение и силу. Дай мне пройти скорбный мирской путь сей с должной храбростью, в полном молчании и мире с самим собой. Пошли, Боже, блаженство покоя и не дай свечке – душе потухнуть ранее срока, тобой отведённого». Солдат оглядывался назад, на бредущего следом за ним жреца, и видел его лицо в хрупком блеске крохотного огонька. Подсвеченное изнутри, оно было одухо-творённым. Святость лежала на челе его.
        В боковом проёме храма полустоптанные ступеньки вели вверх, в «кельи» жрецов и «трапезную». И хозяева изредка позволяли своему «гостю» заходить туда.  В «трапезной» было крохотное окошко со старинной решёткой. И только оно, это маленькое, покрытое пылью веков стекло, являлось связью солдата с внешним миром. Он подолгу глядел в это окошко, упираясь взглядом в чудную равнину с растениями, которые подобно морским волнам, бегут по египетскому полю под воздействием лёг-кого ветерка.
       «Воля!» - мысленно восклицал тогда солдат. Теперь он знал, что чувствует душа, вырвавшись из тяжких земных пут, что видит она! Находясь в запутанных лабиринтах жизни, путешествуя по тёмным коридорам земного бытия, «частичка господня» уверена, что лучшей доли для неё и не бывает, всё для здесь неё внове, всё интересно. Но лишь вырвавшись на свободу, она, наконец, осознаёт, как далеки земные чертоги от Рая. Только познав «подвал», поймёшь, что есть «небо». И это окошечко с древней решёткой явилось для «добро-вольного узника» маленькой щелью в Царствие Божье. И солдат тосковал по Дому, - вернуться бы туда! Но понимал, что ещё не время, слишком рано, он не выполнил миссии, предназначенной для него Всевышним. Иногда он ощущал райские ароматы, казалось, испускаемые самими древними стенами, бывало, слышал стройное мужское пение, торжественное и чистое, заставлявшее его вспоминать об Изабелле, её нежном голосе.       
       Как-то он услышал странный шум, словно неведомые силы заиграли великолепную, неслыханную доселе никем мелодию. Может быть, это лишь ветер играл в той самой оконной решётке. Но солдату хотелось думать, что это ангелы поддерживают его, помогают не сбиться с пути…
      Он свыкся с изображениями Смерти и Отшельника, Башни и Сумасшедшего. Ему нравился Иерофант. Мог часами смотреть на Правосудие и Воскрешение. Но мужчину и женщину, взявшихся за руки и улыбающихся друг другу на фоне выплы-вающего из мглы солнца, он ненавидел.
      Однажды, проснувшись, обнаружил возле себя огромную, расписанную странными знаками, Книгу. Он раскрыл её и стал разглядывать. Диковинные символы: птицы, люди, руки, ноги, кресты всевозможных расцветок и форм заполняли толстые жёлтые страницы. Солдат долго, с восхищением, рассматривал её, пока вдруг неожиданно не осознал, что понимает сокровенный смысл этих знаков. Здесь рассказывалось о судьбе Египта, о его легендарном прошлом. Картины былого великолепия и могущества этой необыкновенной страны вставали перед его внутренним взором. Он наслаждался победами древних полководцев, восхищался смелостью великих царей древности, способных помериться силой в схватке с леопардом или огромным львом.
      Солдат видел Тутмоса 111, играющего мускулами закалённого годами тренировок тела, который забирается в боевую колесницу, туго обматывая свою талию поводьями и стегая позолоченной плетью прекрасных белогривых жеребцов, встающих на дыбы при каждом развороте колесницы. У них такой же крутой нрав, что и у царя. В бою, одинокий, сдерживающий порыв разъярённых лошадей, он правит ими одним движением своего торса, ибо руки фараона заняты стрелой и луком, бьющими врага без промаха….  Много величайших битв выиграл Тутмос 111, великий завоеватель.  Много радостей и горестей вкусил он за свою долгую, полную приключений жизнь.
       А на другом куске исторического полотна великий царь – борец, несравненный Эхнатон, протягивает свои руки к вельможам, а в них – золотые кубки, броши, перстни с драгоценными камнями. Он дарит их свои любимчикам, «счастливчикам на мгновенье». На время их жизни на Земле.   «Пользуйтесь, носите, всё равно это не ваше и не моё.  «Великое Ничто» - вот истинный хозяин изумительных изделий из драгоценных металлов. Берите, я легко отдаю то, что мне не принадлежит, и вам принадлежать не будет, ибо не являемся мы хозяевами даже тел своих. Берите, пользуйтесь и радуйтесь, что были выпущены из «Великого Ничто», чтобы насладиться лёгкостью и красотой своего бытия и навсегда убраться обратно.  Древний мастер, изготовивший эти чудные вещицы, чьи руки – золото, чьё сердце – арфа, а душа – песня, без сожаления отдал мне их.  Ибо знал: «Всё проходит. И этот миг пройдёт, и следующий». Энергия души великого мастера останется в прекрасной вещи, и поэтому, чтобы жить вечно, нужно творить. Творить так, чтобы и через тысячелетия «эфемерные создания Господа» приходили в восторг от созерцания её. А вы уйдёте из этого мира навеки, ибо тот, кто не созидает, не отдаёт миру энергию своей бессмертной души, не живёт вечно. Так что берите драгоценные вещицы, забавляйтесь ими и не забывайте меня, вашего владыку, которого, после его смерти, с радостью втопчете в грязь, предадите вечному позору, говоря: «Он бредил всю свою жизнь. Эхнатон был сумасшедшим». Ваши же далёкие потомки усмехнутся и мудро возразят вам: «Он был воистину велик, этот гениальный сумасшедший!» И вот я, отдающий своё золото вам, мои прелестные «иуды», чудовищный сумасшедший, не кану в Лету, а останусь в Вечности, буду жить в сердцах потом-ков. Вы же, позорящие меня, испаритесь, нигили-руетесь, станете дорожной пылью, ибо имя вам – ничто»…
      Хуфу преклоняется перед древними пирамидами, возвышающимися золотистой громадой над платом Гизы. Он изучает древние надписи, ходит по тёмным коридорам Великой Пирамиды, надеясь разгадать её тайну. Десятки жрецов, самых умных людей страны, призваны неутомимым фараоном для раскрытия тайны Пирамиды. Хуфу не жалеет золота, драгоценных камней, шёлковых тканей и великолепных украшений, рассыпая их коврами у ног умнейших из умных. Он умоляет мудрецов приподнять плотную завесу чудесной тайны. Хуфу знает, что Пирамида никогда не служила усыпальницей царю. Она всегда была пустой. Много лет бьётся фараон над загадкой величайшего чуда света, но жрецы, отвергая золото и драгоценности, молчат. Тайна остаётся неразгаданной.
     Погружённый в дела мира «иного», солдат не знает, что прошли не месяцы, а годы. И его заключение подходит к концу. Он изучил историю древней страны, познал то, о чём мечтал Хуфу, во злобе начертавший своё имя на одной из стен Пирамиды, дабы хоть как-то стать причастным к делам вечности.  Этот смешной поступок оставил память о нём на тысячелетия, придав любопытному царю ореол величия.
     Из Книги солдат узнал тысячи различных рецептов излечения от многих смертельных болезней: как заживлять язвы, избавляться от водянки, успокаивать разбушевавшуюся кровь, заставить биться  остановившееся сердце и многое другое. Книга обладала странным, волшебным свойством: читая мудрые записи, человек не просто проговаривал их в уме. Но проживал их, проигрывал в своей реальности, как будто всё было наяву. Десятки раз ему приходилось делать операции на сердце, тысячи раз он успокаивал зубную боль, сотни раз излечи-вал тиф, проказу и чуму. Изучал строение человеческого мозга – вместилища души, делал сложнейшие операции на полушариях самого загадочного человеческого органа. Руки его стали сверхчувствительными, зрение -  острым, обоняние -  тонким. Бывший солдат нашёл, наконец, ключи от ворот Мудрости. Взгляд его стал отрешённым, движения – медленными и плавными, улыбка – всепрощающей и кроткой. Отдыхая от чтения Книги, Целитель продолжал изучать изображения на стене, приходя в восторг от умного лица Папы, находясь на вершине Колеса Счастья, оплакивая заточение человеческой души в Богадельню, посмеиваясь над мужчиной, который не в силах выбрать из двух возлюбленных себе жену. Он уходил в «коридоры изображения» и гулял по миру иллюзий, прекрасно осознавая, что в этой вселенной свои законы, и невозможно понять, чья реальность более жизненна: та, в которой он существовал, или эта, красочная, символьная, слепленная из эфемерных мыслей причудой человеческого разума. Когда что-то в картине тревожило Целителя, рождая непонимание в его душе, он раскрывал Книгу на любой странице и находил ответ, для него предназначенный. Герои картины двигались, разговаривали, смеялись, любили и ненавидели, заставляя Целителя плакать и радоваться вместе с ними. Иногда он сам становился героем картины, и тогда архетипическая история совершалась уже не просто на его глазах, а в глубине его многострадального сердца. 
      Характер освещения его комнаты изменялся через определённые промежутки времени, помогая Целителю начинать либо завершать день. Обновлялась не только цветовая палитра, но и его форма. Только теперь мужчина стал понимать, как разнообразны проявления цвета и что семицветной радугой ограничивается лишь земной мир, а в Божьем Вместилище есть даже целая Вселенная, построенная на высших проявлениях цвета. Увидев и объяв многочисленность, неисчислимость, бесконечность миров, Целитель осознал весь размах Божьего Промысла.
       Когда жрецы в белых мантиях вошли в его комнату в полном составе и поклонились ему в ноги, Целитель встал и, скрестив руки на груди, прошептал на древнеегипетском: «Я ухожу. Хочу забрать с собой лишь вот это!» - и он указал рукой на картину, изображавшую мужчину и женщину, которые улыбались друг другу на фоне восходящего солнца.  Жрецы склонились ещё ниже.  И Целитель, подойдя к стене, протянул руку по направлению к картине. Полотно, задубевшее от времени, вдруг стало мягким и лёгким и,подбитой птицей соскользнув со стены, упало на ладонь Целителя. Он обмотал его вокруг своей руки, поклонился в пояс жрецам и медленно вышел в открывшийся между стенами узкий проход. Путь, по которому он выбирался к свету, был ему до боли знаком. На протяжении не-скольких лет он летал по замысловатым проходам в своих «снах» и «инициационных походах».
        Выйдя из храма, Целитель остановился на мгновенье, любуясь красотой открывшегося ему вида.  Он  вдохнул сухой египетский воздух, улыбнулся солнцу, прекрасному Ра, плывущему в золотой ладье навстречу своей смерти, чтобы затем, подобно птице Бену, сгорев, возвратиться в мир обновлённым, и решительно побрёл прочь из Египта. Был уверен, что обучение не окончено, и тибетские мудрецы с нетерпением ждут его…. 
       Прожив в монастырях Тибета несколько лет, Целитель, наконец, занялся практикой: лечением людей. Он ходил по Земле, и где бы ни появлялся, народ спешил к нему, зная, что пришёл к ним не простой человек, а пророк, целитель, маг. И он оправдывал народные чаяния, исполнял просьбы людей, находя странное удовлетворение в благих деяниях. Желал всем здравия и счастья, зная, что сам счастливым не станет никогда.
       Несколько раз посылал письма в Незнаск, умоляя брата Изабеллы рассказать ему  об её жизни, но ответа не получал. Однажды донеслась до него весть, что его жена покинула  райский городок и уехала куда-то, не вынесши косых взглядов, кидаемых на неё городскими жителями, как на брошенную. От вести этой сердце Целителя сжалось и замерло. Синие глаза Изабеллы преследовали его по ночам, в полдень, на заре и в холодные сумерки. Укором светились её глаза. Слёзы стекали по бледным щекам. «Прости, прости меня! Не могу я! Нельзя мне!» - кричал тогда Целитель куда-то во тьму и захлёбывался от накатывающих на него рыданий. Наступал новый день, он собирал свои пожитки и уходил в другие селения помогать людям бороться с жизненными трудностями. Все любили его, почитали, как святого.  И никто, никто на Земле не догадывался о том, что их ГУРУ, великий отец, благой и всепрощающий, никто иной, как бывший солдат, грешник, убийца. Человек, который бросил свою жену лишь из-за того, что не смог признаться ей в своём грехе.
        Когда люди кланялись Целителю в ноги за то, что он  спас их ребёнка или маму, либо брата или сестру от смерти, страшной болезни, тот лишь усмехался, думая про себя так: «Кому поклоняетесь вы? Убийце и трусу!»  Сам же методично растирал лечебные коренья в порошок, упорно варил спасительные зелья; медитируя, привносил в мир новые молитвы, чудодейственные, волшебные. И глаза его, бледно-серые, блёклые, постепенно приобретали глубину, мощь и свет, прекрасный, неземной. От Целителя веяло теплом, лучистым сиянием, он, словно гигантский алмаз, притягивал к себе многочисленные взоры, заряжал невыразимо прекрасной энергией сердца людей, живущих на Земле. Руки его стали чуткими, Целитель ощущал подушечками пальцев цветовые переливы человеческой ауры, гармонию или дисгармонию телесных чакр, здоровье или болезнь физических органов.
        Середина ладони загоралась, закипала, и от руки начинало исходить золотистое свечение в тот орган, который был поражён недугом. Он чувствовал, как больная ауральная оболочка нагревается под его рукой, шипит и пузырится, озаряясь целительным светом. Видел, как меняется её цвет, как начинает она играть переливами оранжевого и жёлтого оттенков. Горение пропадало само по себе, когда орган оживал и выздоравливал.  Человек уходил обновлённым, очищенным от скверны, и Целитель падал замертво на свою кровать. Ему снились цветы и деревья, которые он сажал своими руками. Ему снились дети, которых он вылечил. Ему снились женщины, которых он мог оплодотворить. Но никогда, никогда ему не снилась Изабелла. Во время сна Целитель пополнялся новой энергией взамен растраченной. Оживал для грядущих добрых дел. Так и бродил он по земле. Всеми любимый, уважаемый, ценимый, обожествляемый ….  Одинокий нищий, не нужный самому себе.
        В глухой деревушке, на краю белого света, Целитель решил срубить себе дом из вековых дубов, росших неподалёку. Он пришёл туда на заре и сразу же ощутил то же самое, что и тогда, в Незнанске: возможность быть счастливым. Радостно вдыхал аромат леса, рассматривал чистую, незамутнённую дурными мыслями ауру этого места, осознавая, как же привольно и хорошо ему заживётся здесь!
        В тот же день, в дом, где он остановился, постучали. Вошёл юноша лет пятнадцати, высокий, бело-курый, синеглазый. Он смущённо взглянул на Целителя и промолвил: «Я наслышан о вашей силе. Помогите мне! Сестра моя тяжело больна. Вот уже год, как не может ходить. Отсохли её ноги. Но болезнь не останавливается, руки тоже перестают слушать её».
«Я приду и помогу, чем смогу», - проговорил Целитель и, накинув дорожный плащ, пошёл вслед за юношей. Они долго бродили по ночной деревушке. Тропинка всё вилась и кружилась, заставляя ноги путников отдавать ей всю свою силу. Наконец показались светящиеся окошки, и путники поднялись на порог добротного дома. В горнице горели три свечи, источая тёплый медовый аромат. В дальнем углу стояла кровать, на которой лежало крохотное тельце, укутанное огромным одеялом. Целитель на мгновенье замер, вспомнив другую деревушку, другой дом и другую кровать, вновь мысленно проникнув в тот злосчастный день, который перевернул всю его жизнь с ног на голову. Глубоко вздохнув, он подошёл к постели больной и приоткрыл одеяло: на него смотрели испуганные синие глаза. Глаза того юноши, который нарушил покой Целителя.  «Пить…» - послышался слабый стон, и девушка прикрыла глаза. Юноша  кинулся исполнять волю своей сестры, и во всех его движениях  чувствовалась такая любовь, такая нежность, что Целителю стало не по себе от столь щедрого изъявления тех чувств, которые он привык скрывать даже от самого себя. Взяв из рук юноши кружку с напитком, он поднёс её ко рту больной. Девушка приподняла голову и медленно принялась пить, делая крохотные неловкие глотки, словно вода не спешила проходить по её горлу в желудок. Насытившись, она благодарно кивнула, и этот жест предназначался не Целителю, а её родному брату. Рассматривая её, мужчина нашёл, что и она, и юноша очень похожи друг на друга, как если бы они были близнецами. Поймав его изучающий взгляд, юноша улыбнулся и прошептал: «Мы и есть близнецы». Мужчина удовлетворённо кивнул и принялся изучать ауральную оболочку девушки. Она действительно была тяжело больна, но эта болезнь была совсем иного рода, чем те, с которыми привык иметь дело Целитель. Но он знал, что послан Господом в это глухое место, чтобы излечить её, сделать здоровой и счастливой.
«Завтра на заре и начнём, - промолвил он, потряхивая руками, - будет нужна ключевая вода, берёзовая кора, несколько кустиков мха и сосновые почки, найдёшь?»
Юноша молча кивнул и с надеждой взглянул на притихшую сестру.  «Она будет жить?» - говорили его глаза.  «Конечно,  я спасу её, будь в этом уверен», - говорили глаза Целителя.
           На заре бывшего солдата разбудили тихие голоса, раздававшиеся за стеной, к которой примыкала  его кровать. Он отряхнулся от сна, приподнялся на подушке и, наклонившись, нащупал внизу, на стылом полу, мягкие тапочки. Обувшись, бесшумно по-добрался к простенку и увидел брата, склонивше-гося над сестрой. Юноша медленно водил по её кудрявым белым волосам и говорил  ей, улыбаясь: «Представь, как обрадуется мама, когда ты встанешь на ноги! Я вижу её счастливое лицо,  глаза, мерцающие в полумраке комнаты. Боже, неужели такой день наступит?»
          Девушка покачала головой и прошептала: « Боюсь, что все его слова – ложь, и успокоение принесёт мне лишь могила».
         Брат замахал в ужасе руками и воскликнул: «Нет! Я не смогу жить без тебя! Как ты можешь такое говорить? Даже думать не смей».
         Целитель вышел из своего потайного угла и, потёрши вспотевшие от напряжения руки, промолвил: «Начнём!»
         Брат торопливо вскочил со своего места, в два шага перепрыгнул полкомнаты и, достав из корзины маленькие пучки мха, берёзовой коры и почек, про-тянул Целителю. Последней была бутыль с водой, прозрачной, отливавшей голубым цветом.
         Целитель развернул мох, понюхал его и провёл по нему рукой. Затем то же самое проделал с почками и берёзовой корой. Взяв большую миску, сложил ингредиенты, перемешав их между собой, и поставил на крохотную плитку, раскалившуюся до бела.
         Закипев, зелье изменило цвет и продолжало вариться. Целитель сидел рядом и держал руку над миской. Смесь странно бурлила и пыхала. Через час стал раздаваться неприятный запах. Целитель подлил воды и продолжал варить, держа руку над посудиной и произнося странные, непонятные наборы звуков, причём, при проговаривании каждого из них,  колдовская каша поднималась вверх и плюхалась обратно, словно была живая. Варка зелья была закончена лишь к заходу солнца. Целитель аккуратно снял готовое варево с плиты и, перелив в чёрную, специально для этого приготов-ленную бутыль, поставил на стол. Взглянув на девушку, внимательно следящую за всеми его движениями, он подошёл к ней, поднёс руку к её лицу и сказал тихо: «Пить будешь каждый день на заре по глотку в день. На седьмые сутки приду и попро-бую твои ноги».
       Промолвив это, развернулся и пошёл прочь из дома.  Он направился прямиком в лес, и, сложив на крохотной полянке себе шалашик из свежих веток, принялся ждать. 
       Каждое утро молился, произнося удивительные напевные слова. Молился и окутывал мысленно больные ножки золотым свечением. Целитель знал, что девушка сейчас ощущает своими бесчувственными ступнями райское тепло, мерно разливающееся по клеткам  поражённой кожи. На исходе седьмого дня к нему прибежал возбуждённый  юноша, и захлёбываясь, начал говорить: «Она шевельнула ногой! У неё получилось! Ваше зелье помогает!»
       Целитель усмехнулся и промолчал в ответ. Он-то знал, что обыкновенный отвар из гниющего мха с почками и корой может лишь расслабить кишечник. А основное лечение заключалось в том, чтобы убедить её с помощью магических пассов,  что это варево поможет. Ноги девушки были абсолютно здоровыми. Основная причина заключалась в её голове. И голова сдалась. Осталось лишь закрепить полученный эффект. Он пошёл к девушке. Поклонившись ей, развернул одеяло, потрогал ножки, удовлетворённо кивнул и проговорил: « Моё лече-ние дало неплохие результаты. Ты и сама это ви-дишь, девочка. Я сварю для тебя укрепляющий чай, который будешь пить несколько недель, а затем научу тебя ходьбе».         
       Девушка улыбнулась и кивнула. Брат просиял. И Целителю стало вдруг так легко и хорошо, впервые за много-много лет, что он даже испугался такой своей реакции на обыкновенное  человеческое счастье. Промычав  что-то нечленораздельное, он выскочил из дома и помчался к своему шалашу.
       Через неделю юноша пришёл к нему и предложил свою помощь в строительстве дома для Целителя. Тот согласился, ощущая странное духовное  родство с человеком, стоящим рядом с ним и с величайшей благодарностью смотрящим на него.
      С утра до вечера они вместе рубили вековые деревья, распиливали их, складывая в вязанки, удобные для переноски. Затем тащили  на живописную лесную полянку, озаряющуюся каждое утро ярким солнечным сиянием. Проходили недели, и ноги девушки становились всё сильнее и сильнее, наливаясь чистой жизненной энергией. Целитель подолгу наблюдал за ней, когда девушка, думая, что её никто не видит, высовывала крохотные ступни из-под одеяла, внимательно рассматривала их, крутила ими сначала по часовой стрелке, а затем обратно, сжимала пальцы и тихо, счастливо улыбалась, радуясь своим успехам.
      Юноша с интересом слушал рассказы Целителя о его путешествиях в другие страны. Его синие глаза становились подобными звёздам, когда тот говорил о высоких белоснежных горах Тибета, крохотных монастырях, спрятанных в скалах, где молодые монахи изучают  законы жизни под руководством древних учителей – высокородных лам. Где учатся они владению энергией Света, тренируя телесные чакры, как, обучившись азам великой науки, монахи летают по свету в тонких эфирных телах и помогают людям, оказавшимся в беде.
     «Я хочу в Тибет» - однажды прошептал юноша, и Целитель вдруг понял, что это не просто желание, а  нечто гораздо большее, может быть, тяга подобного к подобному. Он решил сделать всё, зависящее от него, чтобы осуществить мечту юноши.  Правда, в ответ лишь кивнул головой, хотя в душе очень обрадовался выбору человека, которого втайне называл своим единственным другом.  Про себя же решил научить юношу всему, что знал сам. И со следующего дня приступил к осуществлению задуманного. Он показывал ему целебные травы и объяснял, какую болезнь можно вылечить с помощью нежных лепестков и жёстких кореньев. Целитель рассказывал юноше о различных родах энергии и давал возможность самому почувствовать те из них, которыми владел сам. Обучив его релаксации, он приступил к объяснению медитационных практик, и удивлялся, с какой быстротой его ученик усваивал полученные знания. Настал день, когда они  вместе, выйдя из физических тел,  попытались побродить по окрестностям их деревушки, и эта прогулка доставила им колоссальное удоволь-ствие! Светящееся тело юноши казалось отражением тела Целителя. Они держали друг друга за руки и, поднявшись всего в нескольких сантиметрах над землёй, медленно скользили в воздухе, нагретом  энергией их тонких тел. Великолепные, божественные ароматы населяли эфир.   Цвета переливались и струились подобно мириадам водных брызг, тёплым потоком  мчащихся вниз, с крутых склонов гор в цветущую, зелёную долину. Небывалой красоты музыка пронизывала пространство, заставляя наслаждаться щедрыми дарами этого мира, восхищаться замыслом Творца. Их крохотная деревушка преобразилась. И Целитель впервые задумался о том, что обычные люди лишены видения такой головокружительной красоты. Они не могут даже представить себе, что рядом с ними, лучше сказать,  в них самих,  существует иной, невероятный, безумно притягательный мир.
      Работа над постройкой дома продолжалась, когда настал счастливый, знаковый для Целителя день: девушка опустила свои ноги на пол, и, робко покачиваясь, впервые за много лет, сама поднялась со своего больничного ложа. Брат кинулся к ней, на лету подхватывая тонкую фигурку девушки и со слезами на глазах обнимая её своими крепкими руками. Целитель смотрел на них, стоя поодаль, и впервые в жизни возносил благодарность Всевышнему за Египет и мудрых жрецов, вылепивших из него то, чем он сейчас был. Увидев синеглазую девушку стоящей на своих собственных ногах и во весь рот улыбающуюся ему, Целитель вдруг почувствовал, что та «мучительная мантия», которая долгие годы покрывала его душу, рассыпалась на мелкие кусочки. И они, эти кусочки, растаяли в воздухе, не успев долететь до земли. Он прикрыл глаза и глубоко, облегчённо вздохнул, мгновенно осознав, что прошлая боль ушла, уступив место тихой радости.  Целитель стал, наконец, полностью свободен! Излечение девушки помогло ему избавиться от тяжкого осознания греха убийства. Тонкая фигурка Изабеллы соединилась с хрупким телом  сестры человека, который за эти месяцы стал ему безумно дорог. Слившись, обрела плоть и кровь,  стала прекрасной, умиротворённой, цельной. И Целитель простил себя.
      Развернув картину, которую носил с собой долгие годы скитаний, он с удивлением заметил, что они прекрасны, эти мужчина и женщина, взявшиеся за руки и наблюдающие восход солнца.  «А ведь лучше картины и быть не может!» - подумал он и повесил её на одну из стен своего недостроенного дома.
     День ото дня ножки девушки крепли, и она уже передвигалась по дому без посторонней помощи. Целитель узнал от юноши, что их  с сестрой вырастила мать. Муж бросил её ещё до их рождения.  Несчастная женщина, опасаясь насмешек  людей, живущих с ней по соседству, уехала из своего родного города и, долго скитаясь в одиночестве, с двумя крошками на руках, наконец, нашла пристанище в этой деревушке, на краю белого света.
     Так и росли они, под материнской опекой, счастливые в своём единстве друг с другом и здешней природой, дикой, необузданной, девственной. Незадолго до прихода Целителя в их деревушку, мать уехала в ближайший город на заработки. У неё был ангельский голос, великолепное сопрано, и женщина солировала в сборном хоре. Её приезда близнецы ждали со дня на день, уповая на то, как удивится и обрадуется мать, увидев дочь, самостоятельно ходящей по двору.
     Крыша дома была почти готова, когда она вернулась.
     Наступила весна, и вишнёвые деревья стояли, окутанные лепестковым дымом, источая дивный, пронзительный аромат. Светило яркое солнце, посылая свою живительную энергию всем существам, обитающим на Земле. Он заметил её издали, тоненькую фигурку в бежевом платочке. Конечно, это была ОНА! Среди миллионов женщин, живущих на белом свете, Целитель сразу же узнал бы её. Изабелла  медленно шла, улыбаясь, стягивая на ходу косынку с головы. И он увидел мягкие озорные прядки, тонкие кисти рук, сжимающие платочек, разглядел морщинки, покрывшие за двадцать лет любимое лицо, и понял, что всю жизнь к ней шёл, и всё, что ни делал, совершалось только ради неё, его судьбы. Изабеллы. Лишь она одна существовала для него на Земле!
     Изабелла подошла к нему близко-близко, почти вплотную и улыбнулась своими синими очами. Её глаза, которые он тысячи раз мечтал увидеть хотя бы во сне, наполненные бархатистым незабудковым светом, с великой любовью и нежностью смотрели на него. Её губы, ещё не утратившие свежести, мудро улыбались. И вся она светилась от счастья.
     Раскрыв сумку, переброшенную через плечо, женщина вытащила из неё блестящую серебряную фляжку и протянула Целителю. Конечно же, он сразу узнал её!
     Не в силах ничего произнести, растроганный, испуганный, ошеломлённый, Целитель упал перед ней на колени и упёрся лицом в её подол, обхватив стройные ноги своими сильными руками. Мужчина  беззвучно рыдал и взглядом молил о прощении. Изабелла стояла и гладила его по седой голове. Она давно уже простила его. Всю жизнь ждала его, и вот, наконец, дождалась.  Не нужно говорить, что близнецы были его детьми.
     И лишь одно скажу напоследок: от Судьбы не убежишь, не скроешься. Она настигнет тебя везде и всюду, чтобы ты ни делал, куда бы ни стремился, ибо твоя Судьба и есть твоё счастье, а чужого – не надо.


КОНЕЦ