Город

              Ей было двадцать. Серо-голубые глаза смотрели холодно и вопрошающе, пшеничные волосы струились весёлыми кудряшками по плечам. И экскурсия эта была ей ни в радость, ни в тягость. Они объехали уже десятки различных мест, рассмотрели множество диковинных конструкций, услышали сотни невиданных сюжетов. Их уши насытились, глаза наполнились, движения замедлились.
             Она дышала ровно и  медленно. На вдох открывала глаза. На выдох закрывала. Свет – темно, свет – темно, свет – темно. Какой ласковый, нежный обман! Как хорошо!
             И, когда они подъехали к стенам Города, её уже сморил сон. Автобус замер, туристы направились покорять свою новую жертву. Она же запередвигала ногами к очередной  Голгофе.
             Размышляла о Христе и Иуде.
             Христа среди людей нет. Зато Иудой каждый в своей жизни хоть единожды, да бывает. А то и не единожды, и не дважды, и даже не трижды, а раз двадцать на дню.
             И этот Иудин порок перестаёт быть преступлением перед человечеством, становясь нормальной жизненной суетой, лишённой ореола презрения и грязи.
            Её предавали. Неоднократно. Иногда предавала и она. Ненавидела предательство. И терпела. И прощала. Как могла. Когда силы прощать истощались – уходила навсегда.
            Железные ворота с тонкими чёрными листочками, витыми паутинками и птицами заскрипели и с грохотом раскрылись, пропуская шумный туристический люд.
            Перед глазами предстала панорама унылого, опустелого, брошенного, мёртвого Города. Холодного, неприступного, давящего.
            Они шли молча, и стук каблуков по асфальту раздавался громко и отчётливо: тук-тук, чок-чок, шварк-шварк, чонг-чонг.
            Она замёрзла и покрылась мурашками. То ли от холода, то ли от Города.
            Серые огромные здания,  лишённые каких-либо признаков жизни, медленно надвигались на неё. Она  сразу почувствовала их кровожадность, адское желание поглотить, подчинить, раздавить,  размять. И ощутила себя крохотной, маленькой, тоненькой и очень-очень беззащитной. Девочкой.

           Её шаги глухо звенели в пустоте мостовой.
               
                ЗВЕНЕЛИ.
                О Д Н И.
                ТОЛЬКО  ЕЁ  ШАГИ.

               
           Обернувшись, замерла. Туристы исчезли. Все до одного.
Оставили её, бросили. Вернее нет, не бросили. Она никогда и не чувствовала себя  не одинокой, не отчуждённой от мира.
          «Одиночество – одна из моих черт», - смеясь, всегда говорила. За свою недолгую жизнь она слилась с одиночеством, стала его частью, крохотным винтиком в сложнейшем механизме. Одиночество стало Ею.
          Город, стремящийся лишить её этой исключительности, одиночества, - растоптать, разрушить, нигилировать, был ненавистен ей. Презираем, страшен, уродлив. Он был Иудой. Иудой, подбирающимся к Христу. Пытающимся забрать Святое Одиночество, растоптать его, сравнять с сорной травой   - судьбишками простых смертных грешников. Нет, она не считала себя Христом. Ха-ха, не считала. Далеко. Зато Город стал Иудой. Мечтающим об отмщении за  свое горькое одиночество. Ибо Он был брошен, забыт, оставлен. Но, в отличие от неё, ненавидел одиночество, боялся его. В своей ненависти и боязни ещё больше возненавидел её как ярчайшего представителя вражеской стороны. И должен был её убить, во что бы то ни стало. Лишить радости христова одиночества.
          Она шла, каблучки стучали, эхом отзываясь в глубинах серых домов и в её душе. Волосы нервно вились змеями по плечам, губы затекли от напряжения. Руки сжались в кулаки, а ногти впились в мякоть ладоней.
         Она шла всё быстрее и быстрее. Быстрее и быстрее!
         Быстрее, быстрее, быстрее, быстрее, быстрее!

         Как взлетала, даже не почувствовала.
         Как оторвалась от земли, даже и не поняла.

        Лишь увидела себя со стороны – пшеничную птичку с роскошной гривой белокурых волос, часто-часто взмахивающую руками-крыльями, летящую навстречу занимающейся заре, просыпающемуся солнцу.

        И так легко и хорошо ей стало, так чудесно и спокойно!
        Она вырвалась из жутких невообразимых тисков Города, которого и не было  вовсе.
        Вырвалась и полетела. Как всегда одинокая, гордая и независимая.
        Как всегда.

        А Город стоял и смотрел ей вслед. Он, и только он мог разделить с ней её непростую судьбу, не искорёжив, не испепелив слабую душу. Подарить ей радость разделённой любви, тихой гавани в бурном океане страстей. Светлой и заполненной жизни, лишённой самого злейшего врага человека
               
                О Д И Н О Ч Е С Т В А.


                КОНЕЦ