Часть 13

                Часть 13

                В другой раз сам церковный староста, любивший  по
                временам раздобаривать  глаз на глаз с дедовскою
                чаркою, не успел еще раза два достать дна, как видит,
                что чарка кланяется ему в пояс.
                Гоголь

Оказалось, что, кроме «Бич-бара», на берегу, другого ресторана в отеле нет. То место, где я завтракаю и ужинаю, скорее можно назвать столовой. Тот бар, что возле бассейна, гордо рекламируя «блинчики»,  на самом деле подает только багеты с колбасой, сыром или тунцом, как будто я тех багет в Праге не ела.
     - Я хочу мяса, - сказала я.
     - Это на берегу.
 
     Пришлось обедать, где и вчера, только, сказала я, без всякой на этот раз «специалиты». У меня снова только десять динаров.
     Мне принесли эскалоп. Что за чудо был этот зскалоп! Мягкий, пропитанный каким-то маринадом, да еще с белым луком, красными помидорами, зеленым салатом и хрустящим картофелем. На керамическом блюде. К тому – бокал белого вина. Я ела минут сорок. Я смаковала каждый кусочек. Это тебе не шведский стол, где ты хапаешь все, что попадается на глаза, чувствовалось, что блюдо готовил и сервировал настоящий повар.
     - 11 динаров, - сказал бармен, посмотрев на мою довольную физиономию.
     - У меня только десять, я Вас предупреждала.
     - Один динар завтра принесешь.
     - Нет,  - сказала я, - Мы договаривались на десять. Берите десять, с мелочью, и мы в расчете.
     - Вот только потому, что я к тебе так неравнодушен…
     - Знаю.

     В половине третьего я вернулась к моим шезлонгам, красное полотенце, и в изголовье Ремарк, все лежало покойно и нетронуто. Но не успела я лечь на это полотенце, окунувшись в море, как передо мной возник вчерашний молодой араб, который приставал к Лесе.
     - Не угостишь сигаретой? – спросил он, нахально присаживаясь на край шезлонга, где я уже лежала, как дура.
     - Изволь, - сказала я, обрадовавшись возможности соскочить. Мы закурили.
     - Я здесь сикъюрити работаю, - сообщил он, глубоко затягиваясь, - Если хочешь – приходи в девять вечера. Сюда. Я буду ждать.
     - Да что ты! – рассмеялась я, - Я уже слишком старая для этого.
     - Не слишком, - определил он, абсолютно не постеснявшись измерить меня взглядом снизу вверх, - Ты очень даже ничего. Красивая.
     Если б я, допустим, взяла с собой Владика, он бы выглядел ничуть не младше. Мальчишка сидел передо мной:
     - Это ты красивый. Очень красивый. Тебе за молодыми девушками ухаживать нужно.
     - Спасибо, - сказал он по-русски, и как мальчишка, попросил:
     - А принесешь мне завтра пачку «Мальборо»?
     - Почему? – удивилась я.
     - Я сикъюрити,  я тебя охранять буду.
     - Здесь и без тебя охранников в избытке.
     - Ну, пожалуйста, - сказал он опять по-русски, и я дрогнула:
     - Принесу.
     - Так не обмани, - проговорил он, поднялся и пошел по белому песку, юноша шоколадного цвета, и уходил он надменно, лениво, красиво. Карфагенянин! Мне же Маришка говорила, что в древности на территории Туниса Карфаген стоял. Я теперь понимаю, почему у них повсюду здесь белый камень,  кровь с его поверхности легко смывается водой, и делает  камень еще белее.

     9 часов вечера:  Я, пока эскалоп переваривала, читала на море Ремарка. Там у него уже дошло до того, что немцы с тяжелыми боями  который месяц отступают. А русские наступают, и уже можно сказать, гонят их поганой метлой, вот немцы и уничтожают все за собой, дотла, дом за домой, улицу за улицей, деревню за деревней, город за городом. И главный герой рассуждает со своим однополчанином, ночью, в карауле, и этот однополчанин говорит, что у него в предместье Берлина своя усадьба есть, и вот он, как подумает, что бы с ней сделали русские, после того, что мы сделали с их домами, так ему не по себе становится. Главный герой на это пророчествует. Вот увидишь, - говорит он, - они поймут, что ничего не осталось, и рано или поздно, придут и спросят.
     Меня аж дрожь забила.
     Это Ремарк так о ВОВ пишет.
     Пишет: Да и то Неведомое, что неслышно и неспешно приближалось, было слишком огромным, слишком неуловимым и грозным. Говорили о военной службе, о жратве, о морозах. Но не о том, Неведомом, не о нем и не о мертвых.
     Я теперь понимаю, что он все время, наступившее после ВОВ, этим Неведомым называет. Шестьдесят пять лет  человечество в этом Неведомом живет. А советского народа-победителя уже не существует. И некому понимать, что ничего не осталось.

     Что-то я раскисла. Это опять идет стороной буря. Молнии на балконе выглядят как золотые клинки в полнеба, направленные в землю. Они сверкают так, что больно глазам. Если учесть, что вчера я в номере была уже часа в четыре, то, что я делала до ужина, по-вашему? Правильно. Двести грамм до того ужина выпила, и все в целях дезинфекции. По крайней мере, сейчас у меня от бутылки осталась треть, и за оставшийся вечер я эту треть приговорю. То есть одну бутылку я пила три дня. У меня есть еще одна бутылка. А оставшихся дней четыре.

     28.08.2009
      
     Пожалуй,  самое любимое занятие последних дней – возвращение в номер перед обедом. Горничная уже все перемыла, перестелила, вытряхнула, положила два чистых полотенца на угол кровати, поверх покрывала.
     Вот захожу под душ, а потом оборачиваюсь большим белым полотенцем. Нет, сначала наливаю рюмку водки, потом захожу под душ, потом оборачиваюсь полотенцем, потом рюмку выпиваю – портьера на окне тяжелая и плотная, в номере полумрак и колотун, беру сигарету и раскрываю черные двери – там ослепительно белый свет и раскаленный камень, если бы кресла не были деревянными, на них невозможно бы было сидеть. А так я на одно из них бросаю купальник, он сохнет через две минуты, а сама в другом курю, и наблюдаю, как высыхают капельки воды на обнаженных руках. Кожа у меня уже золотится, загар ложится ровнехонько, как тут не выпить еще рюмку? Еще рюмку – и в сауну, а уж потом – на обед. Так-то я должна была заплатить 15 динаров, но поскольку заплатила за две – сегодня одну, и одну в понедельник, стало мне это всего 20 динаров.

     5 часов вечера: Нет, самое любимое занятие последних дней – после сауны, после ста десяти градусов, ощущая себя в сорока градусах легко, и свободно, - к двум часам дня придти на обед в «Бич-бар», сесть за столик, и приняться выкобениваться:
     - Не хочу специалиту, не хочу эскалоп, хочу что-нибудь новенькое, но мясо.
     - Микс? Микс или секс?
     - Давайте микс. Только у меня снова десять динаров.
     - Знаю, - сказал араб, - Я таких самостоятельных женщин, как ты, просто обожаю.
     Он мне принес керамическое блюдо еще больших размеров. Там были кусочки оранжевой курицы и колбаски зеленого цвета, рядом лежала горка риса, нарезанный помидор и белый лук. Этот лук сладкий, сочный, и луком совсем не пахнет, я прямо готова  есть его с чем угодно. В бокале он принес мне нечто розового цвета, если это было вино, то это был «стрик».*
     В общем, я опять все съела до крошки, я хотела записать название этого «микса» по- арабски, но у меня с собой не было ручки:
     - Вот Вам 10 динаров, а этот динар передайте Вашему повару, ничего вкуснее я еще тут не едала.
      - Ты моя самая любимая клиентка, - сказал бармен и взял меня за шею, со спины, я еще сидела. Это было такое мужское прикосновение, что я похолодела. Что все-таки с этими арабами есть?  Используют они свою врожденную сексуальность для того, чтоб лучше торговаться с другими народами, или все-таки торгуются с другими народами только потому, что врожденно сексуальны?!

     Сикъюрити мой появился у шезлонга как из-под песка:
     - Принесла сигареты?
     Я смутилась. Еще с утра я таскала для него пачку, но на обеде ее открыла, и подумала, что лучше дать ему один динар, как я даю по одному динару своей горничной, Сурайе или повару, чем он должен отличаться от них? Однако, увидев его злые глаза, пробормотала:
     - Я тебя с утра ждала. А сейчас уже пачку открыла, так что не обессудь – тебе половина, и мне половина.
     Взяла из пачки несколько сигарет, а остальное отдала ему. Он усмехнулся. Как-то нехорошо усмехнулся. Я вспомнила, что это тот самый араб, который приставал к Лесе. И что-то этот мальчик меня заволновал.


                Ирина Беспалова,
                Сентябрь, 2009  г. Прага