Поехать на курорт...

Александр ГЕРАСИМОВ

ПОЕХАТЬ НА КУРОРТ...

   Два раза в год, в мае и в сентябре он брал на службе отпуск. На неделю за свой счет. Выезжал из дому. У платформы Ланской оставлял машину на стоянке, садился в следующую до Белоострова электричку и выходил на станции Сестрорецкий Курорт.               
   Миновав руины курзала, он брел по песку, не обращая внимания на окружающую его скупую северную натуру и вьющихся над его головой в ожидании дармового угощения чаек. Полоса тины и ломанного тростника отделяла край залива от покатого песчаного пляжа. Он шел по устланной морскими водорослями, человеческим мусором и хрупкими улиточными домиками дорожке и доходил до большого, заметного издалека камня. Там он останавливался и снимал с себя одежду. Уложив ее аккуратной стопкой на шершавом граните, он входил в воду и брел по мелководью к слипающемуся с зеркальной гладью в невнятную, едва различимую линию краю серого неба. Наконец, зайдя по пояс, он крестился на горизонт и плыл. Сначала загребая неловко, а потом все уверенней. Он раздвигал водную плоть бледными руками горожанина, высоко задирая голову, фыркая и отплевываясь от брызг. Манера плавания сразу выдавала в нем непрофессионала. Однако упорству его можно было позавидовать. Так он плыл, пока не начинал чувствовать, что силы оставляют его. Тогда он поворачивал к берегу.

   Возвращение было прерывистым, несколько раз он зависал в воде, перебирал только ногами, отдыхая. Руки не слушались, становились тяжелыми. Казалось они вывернулись из суставов и двигались неверно и дергано, словно руки плоского, вырезанного из кожи болвана в индонезийском театре теней. Наконец дрожащей от напряжения ногой он задевал за песчаное дно и, не в силах уже плыть, на цыпочках выходил на мелководье. Отдышавшись и трясясь от сделанных им усилий и холода, он выбирался на берег. Там он надевал одежду прямо на мокрое тело, натягивал на испачканные песком ноги носки и, сунув их  в башмаки, отправлялся в обратный путь. На станции, в остро пахнущем человеческими испражнениями дощатом павильоне, он покупал картонный билет, поднимался на открытую платформу и, дождавшись круговой электрички, возвращался на Ланскую.

   Вернувшись домой, он ставил машину на платную парковку, запирался в квартире и  пил горькую. На исходе недели  внезапно, словно выключенный из электрической сети прибор, прекращал запой, приводил себя в порядок и выходил на работу. Так продолжалось из года в год. Если бы случайный свидетель его поездок справился бы о причине этих странных заплывов и сопутствующих им загулов, вряд ли он смог бы ответить что-нибудь вразумительное.

   Однажды он, как обычно, приехал на залив вечером в начале сентября. Стояло индейское лето. Дни были еще теплые и безветренные. И только вечером воздух охлаждался и напоминал о грядущей осени. Нагретая за день вода привычно охватила его щиколотки. Зябко потерев плечи, он побрел в сторону чухонского берега. Зайдя на глубину, не задумываясь о том, что делает, поплыл, разгребая зеленую воду узкими ладонями. Вдруг на воду неожиданно опустился плотный белый туман. В одно мгновение он потерял ориентацию в пространстве. Только что берег был за спиной, и вдруг  сразу стало непонятно, куда плыть. Рыхлая вата тумана похоронила в своей мякоти все окружавшие его звуки. Он запаниковал. Рванулся в одну сторону, в другую, и окончательно запутался. Потом замер. В детстве он научился недвижно держаться на воде. Тихонько подгребая под себя, он напряженно, до звона в ушах, вслушивался в эту неестественную тишину. И судьба смилостивилась над ним. В невероятной дали он вдруг услыхал тихий собачий лай. Пространство получило координаты, в  движениях появился смысл. Выбравшись на берег, он еще долго плутал в темноте в поисках валуна, на котором оставил одежду. Но жизнь уже обрела новый тон и окраску. С этого дня все переменилось. Он уволился со службы, бросил пить и, оставив все нажитое, навсегда уехал из города.