Вот это да! Все люди умирают!

    В детстве я очень любила свою маму. Хорошая фраза, нечего сказать. Разберёмся. Маму я люблю и сейчас. Но её уже нет пять лет. Рак. Похоронили. Это одно. Другое, что кое-как повзрослев, и надо сказать, довольно поздно, я поняла, что маму я любила прямо-таки до сумасбродства. Тут уместны любые трафареты как то: «культ личности», фанатизм, паранойя и сектантство. О нездоровости или хотя бы неадекватности моей привязанности к маме можно было уже заключить из реакции посторонних. Фанатела, да! С гордостью и упоением, конечно же. И с верой в её непогрешимость, всемогущество и безграничную мудрость. Проверять эти качества на их наличие в голову естественно не приходило.
   
    Маме, думаю, нелегко было при такой дочери-фанатке. Спусти она пораньше меня на землю, отношения у нас выровнялись бы и окрепли. Вылились бы в настоящие отношения близких людей. Но это, как я замечаю, бывает не часто. И нам, к сожалению, не привелось.  К  сожалению большому, чтоб не писать безграничному.
 
    Мне было семь лет. У нас с братом была комната, одна на двоих. Но зато, отдельная от взрослых. Словом, детская. Как мы её и называли. Не знаю почему, в детской стоял пылесос «Ракета» в своей же коробке, в которой прибыл из магазина. На эту коробку брат почему-то аккуратной стопочкой складывал свою одежду. Шортики, рубашки…А иногда коробку покрывали легким, полосатым каким-то, ковриком. Вот на этот коврик на коробке с пылесосом я улеглась, чтоб реветь всю ночь, когда поняла, что умрёт моя мама. Не в том смысле, что она была смертельно больна и виделась близко её кончина. А просто вдруг стало ясно, что когда-никогда,  но точно – умрёт! Не помню ничего из той цепи, по которой до меня дошел этот постулат. Прискорбнейший на тот момент( а сейчас разве он «полегчал»?) Как меня огорошило не помню, а переживание в результате запечатлелось с подробностями.
 
   На пылесосе было неуютно, но в постель лечь я себя никак заставить не могла. В доме все уснули. День ушедший был совершенно обычный. Все спали. Мама с папой за стеной. Брат в своей постели. А я старательно горевала на коробке. Лечь всё же хотелось. И чтобы хоть не совсем на голый пол, я устроилась на пылесос. И плакала, плакала, плакала…

   Какой кошмар! Какой ужас будет, когда мамочка моя умрёт! Моя любимая мамочка! Лучше мне умереть вперёд. А как же тогда моя мамочка? Она же от этого будет плакать и горевать! Придется жить. Жить в этом ужасе. Ведь мама всё равно умрёт обязательно. И это так плохо, так плохо!
 
   Всю ночь примерно вот  в этом духе. Под утро уснула, конечно. Поделиться с мамой открытием не получилось. Почему? Сейчас странно. Была эта досадная дистанция между нами? А ещё более странно, что  мне тогда не пришло в голову, что умирают абсолютно все люди. Никто больше не уместился ни в моей душе, ни в детской головке. Никто-никто! Только моя мамочка. Мой вождь, мой Бог, мой лидер.

   Прозрение и избавление от этого греха принес мне материнский инстинкт. И он во мне проснулся, вероятно, тоже с опозданием. Параноидальное обожествление матери блокировало во мне множество самых разнообразных инстинктов. Пришлось впоследствии разбираться, поскольку инстинкты никуда не делись. И после разблокировки проявились.

   Материнский инстинкт полностью проснулся к шести годам моей пыхтелочки-дочки. Взрывом освободил меня из-под монолита всепоглощающего увлечения своей матерью. Своего ребенка я любила задолго до зачатия. Именно девочку. Именно дочку. Даже знала, что будут каштановые вьющиеся волосы. Это тем более странно, что у меня волосы черные прямые, и я на момент этих грёз не имела избранника. Вот так , девочкой, просто –напросто мечтала о дочке, минуя мечты о любимом, который мне её подарит. А она и родилась такой! Такой, о какой мечталось. Любимая ещё до зачатия и с первого мгновения появления здесь.


   Мама была на первом месте. Амбиции ли, заблуждения ли, заведомые вольности её поведения ни коим образом, не только не пресекались. Они редко подлежали обсуждению. Со смехом мама могла изречь такое: «Не ищите во мне отрицательных качеств! Их у меня просто нет!» К тому времени я уже видела, что есть. Да ещё сколько! Но любовь(или чем по сути  это являлось?) по-прежнему блокировала элементарное :протесты, сомнения, противостояние.  Контрабандой я любила свою дочь. Свою сбывшуюся мечту, свое второе Я. Любила таясь, как непристойное скрывала. Лет до шести. И даром игра в контрабандисты не прошла. «Не сотвори кумира» пришло так внезапно, горестным взрывом отчаяния. Выяснилось, что придётся спасать здоровье моей малышки. Потому что умирают все люди. Все. И моя любимая мамочка, которая кормила и кормила булочками(« в них все витамины») мою малышку, и моя любимая дочка, получившая диагноз «ожирение сердца». И папа, и брат, и муж, и сынулька, и я сама. Все люди умирают. Как долго я не могла этого понять. От своих семи лет до шести лет своей дочери.