Картинки с армии

1.

Для того чтобы рассказывать об армии не надо знать тайный пароль. Тут все коротко и четко.
Я отдал Родине два года.

2.

Это правда. Я люблю рассказывать об армии, как все любят рассказывать об армии, и я верю во все, что о ней рассказывают. 


3.

Это тоже правда. Закончив под Питером четырехмесячные курсы по специальности «засекречивающая аппаратура проводной связи (ЗАС)», я был направлен для обеспечения тайных разговоров училища радиоэлектроники в город Череповец. Аббревиатура училища представляла собой в то время трудновыговариваемое слово ЧВВИУРЭ, поэтому свои его называли просто «чвакус».
Узел связи, где мне суждено было отдалживаться за свое без дураков счастливое детство Стране Советов, начавшей проживать свою последнюю тысячу дней, назывался СУСом (стационарный узел связи), а его работники и насельники – СУСликами. У нас была репутация хлюпиков и вшивых интеллигентов. По первой причине нас часто жалели, а по второй всегда прислушивались к нашему мнению.
В первый же день моей настоящей службы, в батальоне курсантской обслуги случился аврал, и все куда-то уехали, включая уже назначенные наряды. СУСлики  в наряды не ходили, поскольку отбывали боевое дежурство, к нарядам причисленное, но мы, связные додики, не успели вписаться в штат и находились на довольствии батальона вообще. На аврал уехали все действующие и почти действующие исполнители, дембеля же к таковым не относились, поэтому некоторых назначили командовать переназначенными нарядными командами. Нам с Вовкой Рогачевым, с которым мы вместе приехали из учебки, досталась столовая. Вел нас в трудовое крещение дембель по фамилии Воробьев. Михаил Воробьев.
Он совершенно не оправдывал свою фамилию. Высокий, крупный, отменно накаченный, он более всего походил на матерого дальнобойщика, готового к любым испытаниям на глухих российских магистралях. Едва войдя в помещение столовой, он распорядился: «Ты сюда, ты – туда, тебе - это». Я был побойчее, чем Вовка, поэтому, решив уточнить задание, начал: «А что …»
Дальше я ничего сказать не успел. «Солдат!!! – грянул адовым громом голос Воробья, – ты не понял?!!»
Он подскочил ко мне, расправил широченную грудь, протянул руку, которая была толще моего бедра, и я оказался вжатым в столовскую стену, стоящую за мной, так, что толщина меня едва ли превысила толщину тени, отбрасываемой мной на ту же стену мгновением раньше. «Я все понял, товарищ сержант!!!» - заорал я по уставу, абсолютно уверенный в том, что это мои последние слова. Мне было кошмарно стыдно и страшно.
Неожиданно Воробей улыбнулся, превратился в доброго, мохнатого ручного Мишку, и легко похлопал меня по плечу. «То-то. Молодец, быстро схватываешь. А то, знаю я вас, СУСликов – с умилением пророкотал он, - ваш майор и голоса на вас не повысит».


4.

И это было правдой. Майор Пучков, которому до выслуги лет оставалось года полтора, был матерым секретчиком, чей лексикон составляли исключительно штампы советской пропагандисткой бюрократэрии, проговариваемые тихим, оглядывающимся назад голосом. «Солдаты, вы же должны всегда быть бдительными» - и мы не могли понять, имеет ли он в  виду внешнего врага, или, например, самого себя. Один раз он проговорился, в сердцах бросив: «почему дежурный по училищу докладывает мне, что мои солдаты ходят в столовую без строя и с ремнями через плечо? Я же говорил вам – о бдительности…» Пучков укоризненно покачал головой и, видимо, осознав нарушение самим собой заповеди утаивать точную информацию, моментально ушел в себя. Недоговоренность, двусмысленность, уход от темы и другие шифровые элементы языка мы измеряли в пучках. «Сегодня майор сам себя превзошел, - хвастались мы на пересменке, - выдал пучков этак двенадцать!» Это означало, что в сказанных майором подряд двенадцати осмысленных фразах не было ни единого байта информации.
За тот год, что в стране происходила встряска, и в газетах печатали секретные разоблачающие власть сведения, майор постарел лет на пять. Еще ничего, по сути, не изменилось, а старый секретчик уже чувствовал из глубин своего никому неведомого опыта – грядет небывалое, страшное и, самое главное, гибельное. Он стал еще тише, демократичнее и нервознее. Казалось, его лицо полностью переместилось на затылок. Общаться с ним становилось все тягостнее, и он, понимая это, редко выходил из кабинета. Мы даже подумали, что он предается тому греху, в котором сам часто упрекал своего зама, капитана Прохиндеева. «Леша, ты зачем опять напился  с прапорщиками?» - со всей возможной грубостью вкрадчиво говорил майор. «Вот придет твоя стерва – и мне отдуваться за тебя придется».


5.

И это было правдой. С забавной двадцати – десяти дневной периодичностью, приходящейся на дни выплаты довольствия, на узле появлялась бегающая и кричащая дама в известного рода кокетливых одеждах, нарушавшая все абсолютно приличия секретного заведения. «Где капитан Прохиндеев!! Куда вы его спрятали» - орала она, бегая по узлу и пытаясь прорваться в секретку, – «Пучков, это вы послали его к прапорщику Мешалкину? Он увез его в Заозерье? К этим шлюхам?!! Я дойду дотуда пешком!» В глухом загородном лагере Заозерье даже поварами работали солдаты, женщин там не было вовсе, и мелкий чин любил напиваться там вдрызг. Но жена Прохиндеева в это не верила. После ее ухода, столь же бурного, как и приход, коммутаторская барышня под первым попавшимся предлогом исчезала, и плохо заметенные следы ее вели в здание управления. Потом Пучков тихо матерился, когда его вызывали в управу, однако разобрать можно было только «прохиндей чертов» и «коммутаторская сплетница».


6.

И это было правдой. Коммутаторская барышня, имени которой я почему-то не помню, была на редкость глупой и немолодой девицей, начинавшей безудержно трындычать с приближением любого мундира. Чем ближе был мундир, тем быстрее был трындеж. Среди тысяч и тысяч курсантов и офицеров, проходящих в течение долгих лет через училищное КПП, она так и не смогла подцепить себе мужа, что уже наводило на серьезные размышления. Радист Карелин завел было интрижку с ней, однако после первого ночного посещения ее квартирки, он плевался и еле сдерживал тихую ярость. «Она вылила на меня ушат помоев, искренне  веря, что кормит меня борщом», жаловался этот сибиряк. Она стала рассказывать своему горе-солдатику о каких-то мифических сверхкапитанах и подмайорах, которые ежедневно летают в Москву и ежемесячно в Болгарию. Но все эти чины, если бы они существовали наяву, вряд ли вообще заметили бы ее, во всяком случае, не помешай им физическое препятствие, они прошли бы сквозь ее трындеж, как сквозь дымовую завесу, отряхнувшись после, хотя газ вряд ли оставил на одежде следы. Почему-то весь ее женский интерес к офицерскому званию располагался в непролазной узости  между капитанами и майорами, однако ревновала она к жене Прохиндеева, потому что запойный замСУСа умел ее смешить.


7.

И это было правдой. У капитана Прохиндеева был на редкость лукавый вид, его глаза просто излучали из себя смешливое баловство. С солдатами он говорил откровенно заговорщически.  Например, история про то, как нас увидел расхристанными дежурный по училищу, звучала  в его устах словно политический детектив. Собрав на утреннюю политинформацию в Ленинской комнате свободную смену, он начинал:  «Значит так. Разбираем тему воинской дисциплины. Товарищ майор вам уже говорил. Все поняли? Хорошо. Теперь расскажу подробности. Дежурный рассказывал, только тише… Иду, говорит, вижу – солдаты. Строя нет, ремни через плечо, хохочут, честь не отдали… Ну, думаю – стройбатовцы с нового корпуса на работу идут, креста на них нет… Пригляделся – связисты! Да не может быть! Стал догонять – точно пучковские. Плюнул я и обратно пошел. Вот до чего дожили с вашей гласностью! Ты, говорит, Пучков накажи их». «Ой, ребята, ребята…умора… - прибавлял он от себя, и подмигивал нам, – так что, берите уставы и учите наизусть от сих и до сих. Потом расскажете друг другу» - и он уходил. Наш сержант спустя пять минут собирал уставы и уводил нас спать в казарму.
Служебное пьянство и семейные раздоры не оставили следов на прохиндеевой физиономии, и он не горевал, что «на дембель» ему не дадут майора. С Пучковым они были одногодками и даже однокурсниками.
Несмотря ни на что, он мог материально поддерживать странный взгляд на «от кутюр» своей вздорной супруги, и за это отвечала его дружба с прапорщиками, стоящими во главах складов и хозчастей. Поскольку в образцовом училище постоянно все красили и перекрашивали, самой ценной фондовой операцией здесь были манипуляции с краской. Это породило анекдот, авторство которого я смело могу приписать себе. «Солдаты потеряли бдительность, и попали за забор. Тут они увидели, как из дырки в заборе вылезает капитан Прохиндеев с двумя канистрами краски. «А что мы будем красить, товарищ капитан?» - спросили солдаты. «Зачем это краску красить?» - обиделся капитан Прохиндеев и ушел».
Хотя в секретке не было практически никаких в бытовом или коммерческом смысле пригодных запасов, Прохиндеев дружил и с нами. Дело в том, что на секретку выделялось наибольшее подушное количество спирта. Почему? Не знаю, может быть, чтобы скрасить постылое одиночество  наших тайных дежурств? Так или иначе, спирт у нас был, а наш прапорщик Котов был убежденным трезвенником. Единственный из всех училищных унтер-офицеров, он не пил ни капли.


8.

И это было правдой. Старший прапорщик Котов, непосредственно отвечающий за состояние засекречивающих блоков, был очень высоким крупноватым мужчиной, чей вид ассоциировался, скорее, с потертым и ленивым зоопарковым львом, нежели чем с игривой кошкой. Он приходил на работу рано утром, забрасывал на спинку стула китель и шел к своему коллеге-радисту рыться в радиодеталях. Им доставляло несказанную радость заменить какой-нибудь резистор из своего старого гражданского приемника на военный аналог. После удачной процедуры он заходил в секретку и долго и с удовольствием мурлыкал какую-то песенку. Все песенки были на один неразборчивый мотив, а слов мы не могли расслышать. В эти минуты он вполне оправдывал свою фамилию и должность. Примерно такова была разборчивость текста в промежутке между двумя шифровально-дешифровальными блоками.
Ближе к моему дембелю, Котов ушел в отпуск, а, вернувшись, обнаружил, что его квартира сгорела, но не дотла, а изнутри, словно бы все, ее наполняющее, включая металлические части, было сделано из медленно тлеющего трута. Пол, стены, потолок, остатки, как показалось, вещей покрылись иссиня черным и невероятно толстым слоем копоти. Пучков посетил оботлевшее семейство, и по возвращении тоже был заметно озадачен. Пожарных не вызывали, гарь не была залита водой, в  воздухе и день, и ночь черным снегопадом летали легкие сухие хлопья сажи. Майор снял с дежурства всех, кого мог, и мы по очереди несколько дней шпателями и тряпками устраняли последствия несчастья.
Оказалось, что реально сгорела только проводка. Прапорщик отсутствовал в отпуске долго, не устраненное, видимо, замыкание потихоньку расширяло очаг нагревания, вокруг эпицентра раздался вширь крупный круг выгоревшего внутрь каркасного бетона. Поскольку процесс копчения котовского жилья шел медленно, соседи с ним свыклись. Можно представить себе, как они сперва принюхиваются, входя в родное парадное, и говорят друг другу: «откуда-то гарью несет, вы не находите?» Потом, поскольку абсолютно ничего не происходит, разговоры о возможном пожаре становятся реже, а к концу второй недели хозяева удивленно пожимают плечами на слова своих давно не бывших гостей о запахе, отвечая, мол, в подвале недавно трубу заваривали.
Мебель и технику удалось-таки отчистить, и эта дешевая советская штамповка неожиданно приобрела оттенок самой благородной старины. От Котова же с тех пор несло не устранимым запахом родного пепелища, он стал знаменит, и его вовсю приглашали под разными предлогами в разные кабинеты управления. Известность нарушала профессиональные привычки засовского «кота». Он все чаще по возвращении из обонятельных гастролей говорил мне: «Уйдешь, Коля, на дембель, никому не рассказывай, где служил, и что делал. Пять лет».
Я не рассказывал дольше.

9.

И это тоже правда.

10.

Почему секретчики, скрывая малое, узнают всё?