Германия в сердце. Гл. 1

Воспоминания о Германии,отстоявшись, как хорошее вино, обретают особую притягательность, свой неповторимый и волнующий аромат. Она пахнет кофе, хорошим мылом, ароматическими добавками, которые, нагреваясь от пламени свечи, наполняют комнату запахом хвои, ванили или чайной розы. Крошечные флакончики таких благовоний, привезённые несколько лет назад, до сих пор радуют меня.

Дом моих друзей наполнен самыми разными запахами. Второй этаж, кажется, навсегда пропах едва ощутимым ароматом хороших духов, мужского одеколона, экзотических растений и трав. Они повсюду: в керамических сосудах, тряпичных куклах, подвешенных на ручки дверей, в шкафу. В подвале запахи стирального порошка, жидкого мыла, шампуня, смешиваясь, вызывают ощущение стерильной чистоты.

Об ароматических таблетках в общественных туалетах довоенной поры читала ещё у Г.Бёлля. Почему-то именно эта деталь вспомнилась, когда повела детей в аэропорту Франкфурта-на-Майне в привычное место общего пользования. Малыши растерялись и притихли, переступив порог изящно отделанного, поблёскивающего кафелем, с идеально вычищенной сантехникой помещения. Тонкий аромат дорогого мыла, приглушённый свет, мягко закрывшаяся дверь ошеломили не привыкших к комфорту ребятишек.

Надо было видеть, как аккуратно мыли они руки, стараясь не капнуть на блестящие плитки пола, как осторожно отрывали бумажные полотенца, как внимательно рассматривали в зеркалах свои изумлённые мордашки!.. Главное, что остаётся после Германии, – ощущение хорошо организованной, разумной и опрятной жизни, где напряжённая работа соседствует с полноценным отдыхом. Здесь не принято стирать и убирать в воскресенье или проводить выходные с тяпкой на грядках, добывая нехитрое пропитание. Для большинства сельских жителей воскресное утро начинается с проповеди в кирхе.

Когда мы пропускали богослужение из-за дальних поездок, я испытывала какое-то внутреннее беспокойство. Вероятно, в генах было что-то от предков-католиков, заставлявшее тянуться душой к непышной церемонии тихого разговора с Всевышним. Я полюбила утренние часы у сельской кирхи St.Markus в Браунсхорне, около которой расположилось очень ухоженное, но не ставшее от этого менее печальным кладбище. Здесь нашла свой последний приют мать Луизы, фрау Мария тер Меер. И это соседство места последнего упокоения и старой кирхи рождало в душе лёгкую и светлую грусть.

Мне нравилось незаметно наблюдать за прихожанами на воскресных службах в Эбшиде. Они время от времени опускались на колени и застывали на мгновение, как будто прислушиваясь к чему-то в себе. Потом снова усаживались на отполированные временем скамейки, открывали молитвенники и пели вслед за пастором. Проповеди, на которых мне довелось присутствовать, были вполне светского характера, но как внимательно слушали их взрослые и дети!..

Как трогательны были подростки, помогавшие пастору вести службу!.. Облачены они были в длинные одеяния, из-под которых трогательно выглядывали джинсы и кроссовки. Мне не забыть пережитый лёгкий шок, когда в один из воскресных дней тот же пастор, переодевшись в костюм егеря, отправился с мужской половиной прихода пить пиво в курортный городок на берегу Рейна.

Весьма живописно смотрелись на нём кожаные бриджи, ботинки на толстой подошве и шляпа с пером на крупной, с седой тургеневской гривой, голове. В этом одеянии он появился спустя несколько минут после окончания службы. С односельчанками Луизы мы на двух машинах отправились в другом направлении.

Для начала фрау решили отобедать в придорожном ресторанчике с великолепной кухней, потом поехали пить кофе в соседний городок на берегу Рейна. Побродив немного по набережной, мы спрятались от начавшего накрапывать дождика в маленьком, уютном кафе, где заказали причудливо украшенное вареньем, орехами и шоколадом итальянское мороженое, а закончился дамский «загул» в пивной четвёртого посещённого в этот день городка.

Обрушившийся ливень загнал нас в старую немецкую пивную, где запах пива был густо смешан с ароматом крепких сигарет, жареного мяса, кофе. Сидящих за соседними столиками трудно было разглядеть в дыму и полумраке осеннего вечера. За окнами шумел по-летнему проливной дождь, на террасе мокли белоснежные столики и кресла. Небольшой с невысокими потолками зал быстро наполнялся застигнутыми дождём прохожими, отряхивавшими у входа зонтики.

Негромкий гул, перекрывавший шум дождя, совсем по-домашнему сохнущие на спинках кресел куртки, поблёскивающие в баре бутылки создавали удивительную атмосферу тепла, комфорта и уюта. Настроение у женщин было великолепным. Негромко и оживлённо обсуждали они сельские новости, рассказывали о детях и внуках, да мало ли тем для разговора у нескольких собравшихся вместе приятельниц?!..

В кафе и ресторанах каждый платит за себя сам. Это избавляет от определённой неловкости, а главное, даёт возможность выбирать блюда и напитки по вкусу и средствам. Хорошим тоном считается угостить приятелей, объявляя, что этот заказ – будь то бокал пива, вина или кофе – оплачивает он. Вспомнилось, как приятель Германа и Луизы при расчёте в придорожном ресторанчике предупредил официантку, что кофе и яблочный пирог, заказанный мною, оплатит он. Я поблагодарила, но сделать в ответ то же самое мне не позволили.

Луиза гневно отводила руку при моих не слишком настойчивых попытках уплатить за себя. В той первой поездке с детьми я получила целых шестьдесят марок командировочных на месяц от родного независимого профсоюза. Хватило как раз на посещение туалетов в экскурсиях с детьми. Обменять рубли на валюту тогда ещё было сложно, да и нечего было менять.

Вернулись домой уже затемно. Герман смотрел телевизор, отужинав в одиночестве, а Хайнц, уехавший кутить с мужчинами, припозднился, заявившись после нас, счастливый, веселый, хорошо отдохнувший.

Немцы умеют устраиваться основательно, комфортно и красиво. В их жизненном укладе нет ничего от купеческого размаха, свойственного выбившимся из низов новым русским, нет мотовства и показной роскоши. Во всём хороший вкус и чувство меры. В обустройстве быта столько индивидуального, говорящего о привычках и пристрастии хозяев, что найти сходство в обстановке гостиных и спален, оформлении лестниц и прихожих практически невозможно.

Появившееся в последние годы в быту обеспеченных россиян понятие «евростандарт» для немцев – вещь обыденная. Именно так отделаны не только жилые, но и подсобные помещения, маленькие сельские магазинчики или кафе, остановки автобусов в деревнях и беседки на пешеходных дорожках, связывающих деревни и хутора. За всей этой ухоженностью и лоском стоит тяжёлый повседневный труд.

В курортных городках среди отдыхающих особенно много пожилых пар, элегантно одетых, в удобной мягкой обуви. Они прогуливаются по набережным и узким средневековым улочкам, бережно поддерживая друг друга. Нельзя не заметить, как затруднена их походка, как деформированы тяжёлым физическим трудом суставы рук и ног. Русским людям тоже пришлось немало потрудиться, особенно после двух мировых войн, восстанавливая разрушенные с немецкой педантичностью и основательностью строения и коммуникации, но они так и не дожили до сытой и обеспеченной старости.

Трудолюбие, основательность, высокое качество работы присущи большинству немецких тружеников. Я была потрясена, увидев скульптуры из дерева и кованого железа, созданные зятем Луизы Арнольдом. Отделанная им беседка во дворе дома в Леверкузене – законченное произведение искусства. Сколько вкуса, изящества, мастерства во всём, к чему прикоснулись руки этого мастера, рядового в нашем понимании труженика, ныне пенсионера!.. Не меньше поразили меня куклы, собственноручно изготовленные племянницей Германа, продавцом маленького магазинчика в курортном городке Санкт-Гоа.

Вышивки в рамках на стенах, забавные мягкие игрушки, набитые ароматическими травами моей приятельницы Луизы, отделанные руками Германа ванные комнаты, туалеты, подвалы – предмет особой гордости их близких и приятелей. Немецкий труженик никогда не возьмётся за работу, которую по-настоящему делать не умеет. Классный плиточник Герман для отделки своего особняка пригласил специалиста по наружным работам, не пытаясь сделать это своими руками. Испорченную лампочку в аквариуме приехал и заменил специально приглашённый мастер. Дилетантство на этой уютной, благоустроенной земле не приживается.

Не могут не вызывать симпатии терпение и настойчивость, отсутствие суетливости и поспешности, придающие всему, что выходит из их рук, вид законченности и совершенства.

Один из удивительнейших архитектурных памятников Европы – Кёльнский собор – возводился семьсот лет. Если строится новый дом, то жить в нём удобно и комфортно сможет не одно поколение.

А с какой трепетной и нежной любовью сохраняются старые замки и крепости, простоявшие не одну сотню лет в горах вдоль Мозеля и Рейна!.. Сколько корзин с землей нужно было перетащить немецким крестьянам на горные склоны, чтобы вырастить виноградники, ступенями спускающиеся к берегам рек!.. Как нужно любить свою землю, чтобы обиходить каждый её клочок!.. Старые крестьянские дома в южной Баварии, построенные задолго до первой мировой, надёжно служат не одному поколению их владельцев.

И всё-таки, спустя неделю пребывания в этой уютной и ухоженной стране уже тянуло домой, на нашу не очень обустроенную, но такую родную землю.

ЮБИЛЕЙ

Юбилей Луизы стал подлинным событием в деревне. За день до торжества к дому подъехала машина. Молодой водитель позвонил в дверь. Через минуту мы уже выгружали ящики с пивом и водой, складные столы и скамейки, металлические конструкции и пластик. Примерно через полчаса с помощью соседей перед домом вырос небольшой павильон, в котором без труда за столами могли разместиться 40-50 человек. На мой вопрос, не холодно ли будет – время осеннее, Герман указал на тепловую пушку, отапливаемую газом. Подсоединил баллон, и в павильоне сразу стало тепло и уютно. Всё было готово к приёму гостей, оставалось лишь накрыть на стол. Соседи начали подходить уже во время завтрака, когда мы неспешно попивали кофе, зная, что первая встреча назначена на полдень. Луиза, предполагая ранние визиты, с трёх часов ночи уже хлопотала у плиты. Заглянувших к юбилярше ранних гостей потчевали пивом, соками, бутербродами.

Днём на кофе были приглашены родственники и односельчане, на ужин съехались друзья из соседних городков и хуторов. Уже стемнело, мы собрались у павильона, и я заметила, как с двух сторон на хутор сворачивают машины. Вереница огней, особенно ярких в осенних сумерках, приближалась, и тут я занервничала.Хватит ли мест, справимся ли с угощением многочисленных гостей.

Приглашений было разослано пятьдесят, но поздравить уважаемую соседку пришло около сотни человек. Праздничный немецкий стол, на первый взгляд, однообразен. Большой кусок отварного или жареного мяса, картофель с грибами, подливами или спагетти, которые немцы любят не меньше итальянцев, салат – вот, пожалуй, и всё. Юбилейный ужин у Луизы весьма показателен в этом смысле: суп-гуляш, два вида запечённых со специями колбас, несколько салатов, сыр, пиво, вино, минеральная вода.

Всё это было расставлено на отдельном столике, приглашённые подходят с тарелками, сами выбирают закуски и подсаживаются к столу. Здесь не принято уговаривать откушать то или иное блюдо, нет недоеденных и размазанных по тарелкам салатов и навязанных, но не осиленных кусков. То же и с напитками, нет многословных тостов, их заменяют приветственные слова при встрече с виновником торжества в самом начале вечера, а потом завязывается оживлённый разговор с соседями по столу.

Торжественный вечер начался с выступления самодеятельного хора, исполнившего а капелла, специально сочинённую для Луизы песню. У соседнего дома заметила группу соседей, из темноты наблюдавших за праздничной церемонией. Большинство из них поздравили утром или были приглашены на кофе днём, а вечером стали просто зрителями и слушателями. Я смотрела на это праздничное действо, и испытывала разноречивые чувства. Было приятно, что так тепло и сердечно чествуют Луизу, и с грустью вспоминала своих подруг, взваливших на плечи неженский груз забот. А вот праздников на их долю выпало немного.

На следующий после юбилея день в точно назначенное время подъехала та же машина. Втроём с Луизой и водителем мы за час разобрали и погрузили в машину лёгкую конструкцию, в которой накануне около полусотни гостей отметили юбилей немецкой подруги. Немцы вне зависимости от возраста любят публичную жизнь. Два-три раза в неделю мы отправлялись в гости, на экскурсию, презентации каких-то кухонных приспособлений и механизмов, дегустацию вин нового урожая, традиционно заканчивавшихся совместными ужинами в ресторане. Не знаю, как теперь живут мои знакомые и друзья, всё описанное относится к 2000 году.

В номере профсоюзной газеты, поместившей мои заметки, внимание привлекла фотография славной русской женщины, продавца сельмага. Ниже следовал текст, из которого я узнала, что скромный магазин стал центром притяжения для всего поселка. Другой возможности у сельских женщин отдохнуть и обменяться новостями в горячую летнюю пору нет.

Да и сама героиня публикации, занятая большую часть дня в магазине, успевает держать солидное подворье, заготавливать в сезон несколько сотен банок солений и варений, вести дом, воспитывать детей. И сохраняет при этом подлинный оптимизм и бодрость. Горько стало от этого сравнения, от попыток некоторых сослаться на традиционную русскую лень, неспособность обустроить свой быт. Не меньше трудится наш народ, только получает за это гроши. И прежде, и теперь мало что изменилось.

АМ ФРИДХОВ

Эта фраза звучала в доме один-два раза в неделю. Не сразу я поняла, что она означает. Лишь сопоставив, что в один из дней, быстро вымыв посуду и поставив в багажник вёдра, маленькие грабли и сменную обувь в непогоду, мы отъезжаем на кладбище, я поняла, что означает слово «фридхоф». Об уровне цивилизованности общества судят по кладбищам.

Сдержанное поведение европейцев в тяжкие минуты прощания с близкими лишь подчёркивает отношение к этой неизбежной для каждого из нас горькой участи провожать в последний путь. Когда-то меня поразила простая, в сущности, мысль о том, что человек отличается от прочих представителей животного мира тем, что хоронит своих сородичей.

Как глубоко ранит вид заброшенных, поросших бурьяном могил, покосившихся памятников и оградок, с облупившейся краской!.. Наверное, поэтому, а не только из соображений гигиены, мы стыдливо выносим их подальше от городов и селений. В Германии кладбища зачастую расположены в центре разросшихся городов и посёлков, но их не закрывают, не загораживают кирпичными заборами, а трепетно ухаживают за могилами, превратив эти скорбные вечные поселения в цветники и парки.

В Кобленце я не сразу поняла, что нахожусь на кладбище. Мощные стволы вековых деревьев, справа от входа образовавшие идеально прямую аллею, просматривавшиеся вдали живописные цветники, укрывшие надгробные плиты на захоронениях начала прошлого века, показались мне парком. Мы прошли дальше, и я поняла, что это кладбище. Пять лет назад мы с друзьями отмечали юбилей фрау, покоящейся ныне в одной могиле с супругом. С ним, братом Германа, мы объездили когда-то все окрестные магазины в поисках диктофона. Теперь здесь они обрели вечный покой.

Луиза пояснила, что у них принято хоронить супругов вместе, «цузамен». Я кивнула, что у нас тоже распространены семейные захоронения. Поставив цветы, подруга достала из пакета траурные свечи, зажгла их. Несколько минут мы молча постояли у могилы со скромным деревянным крестом. Спустя год его заменят мраморным или гранитным памятником.

Могилы на кладбищах, как правило, не ограждены. Изящные надгробия не очень отличаются друг от друга, и лишь подбор цветов или эпитафия выдают вкус и отношение близких к ушедшему. Нет кричащей пышности и дурного вкуса, поселившихся на наших кладбищах. В своё последнее посещение я отметила, что осенью мы ездили на кладбище раз в неделю, летом цветы приходилось поливать и пропалывать чаще.

Теперь Луиза ухаживает не только за могилой матери, но и за соседней, где упокоилась навечно семейная пара из соседнего дома. Старик умер несколькими годами раньше, а Ризи, по выходным обедавшая у Луизы, угощавшая русских мальчишек шоколадом и мороженым, ушла из жизни в начале 2000 года, оставшись с мужем в ХХ-м веке. Пока я поливаю цветы на могиле Марии, некогда терпеливо выправлявшей моё произношение, Луиза пропалывает цветы и меняет свечи на соседней, и успевает подойти к могиле подруги, улыбчивой и симпатичной Хельги, чей муж вторично женился на россиянке.

Сообщая мне это, Луиза недоумённо пожимает плечами, и я понимаю, что выбор Вольфганга ею не одобрен. Но врождённая деликатность не позволяет ей комментировать это событие, хотя я понимаю без слов. Теперь на маленьком кладбище у кирхи так много могил со знакомыми именами, у которых я останавливаюсь, чтоб поклониться праху тех, кто ещё недавно сердечно принимал русских детей, нёс в дом, где мы останавливались, сладости и одежду для маленьких «шанобыльцев». Немцы слово Чернобыль произносили с заглавной «ш», да и это давалось им нелегко к восторгу русских второклассников.

Уход за могилами занимает не более пятнадцати-двадцати минут. Луиза успевает собрать засохшие лепестки и листья, которые мы заберём домой и опустим в специальную ёмкость из пластика, размером со среднюю дубовую бочку. В таких когда-то савинские хозяйки замачивали антоновские яблоки, а эта, с плотно закрывающейся крышкой и надписью на ней «KOMPOST», служит совсем для других целей. Собрав однажды сухие листья, приоткрыла крышку и отпрянула от неожиданности при виде жирных червей, копошащихся в чёрной гуще. Туда же Луиза выбрасывает очистки от овощей и фруктов, брикеты использованного кофейного порошка, превращая отходы в удобрения для небольшой клумбы и бесчисленного множества домашних цветов в горшочках, в комнатах, на лестнице, на специальных подставках и подвесках в небольшом дворике, на стене гаража.

Перед отъездом я пришла к могиле Марии одна. Был октябрь. У памятника в горшочке стояли поздние осенние цветы. Я зажгла свечу, поклонилась, а в памяти неотвязно вертелась строчка из стихотворения любимого поэта: «На могилах у мёртвых расцвели голубые цветы. Расцвели и опали...» Мне вспомнилась недавняя поездка к давним знакомым. В семье Вили и Хэтти, принимавших девочек из Алексеевки, мне представили сестру хозяйки Урсулу, только что вернувшуюся из России.

Пожилая фрау была переполнена впечатлениями. Санкт-Петербург поразил её воображение, но главным стало посещение немецкого кладбища, восстановленного в поселке Сологубовка Ленинградской области. На нём покоится прах их с Хэтти девятнадцатилетнего брата. Когда из пакета извлекли фотографии, мы отставили кофе, было уже не до него. С одной из них на нас смотрел мальчик в форме, знакомой по фильмам о войне, на цветных – напряжённо вглядывалась в объектив группа женщин с такими узнаваемыми суровыми лицами!.. в платках, наполовину закрывающих лоб, вязаных шапочках и дешёвых турецких пальто, прозванных в народе «сиротскими».

Фрау пояснила, что это местные жители пришли на встречу с немецкой делегацией. Я представила, как нелегко далась этим женщинам, привыкшим к понятию «немец – значит, враг», необходимость принять, как неизбежное, восстановление немецкого кладбища.

Ещё одна фотография – чёрное поле, скромные дощечки с фамилиями, небольшие букетики у каждой. А пожилая немка, с трудом вспоминая русские слова, рассказывала, как потрясло её другое кладбище – в Ленинграде, с сотнями тысяч погребённых жертв блокады.

Я подсказала: «Пискаревское», и она благодарно закивала, повторяя трудно произносимое «пискарьевка». Потом заговорила о встречах в Сологубовке, о могиле брата, восстановленной энтузиастами. Наверное, должно было пройти не одно десятилетие, чтобы немецкий солдат, навсегда оставшийся в чужой для него земле, обрёл имя, скромный крест и букетик полевых цветов на могиле. Такие вот невесёлые мысли навеяла пожелтевшая фотография, на которой безмятежно улыбался мальчишка в форме рядового армии вермахта, оставшийся для своих близких навсегда девятнадцатилетним.

В велосипедных прогулках по окрестностям Дуденрота частенько заезжала на кладбища. На одном из них моё внимание привлёк скромный надгробный камень, находившийся в стороне от могил в глубине кладбища. На нём было выбито русское имя. Как-то я поинтересовалась у женщины, поливавшей цветы, не знает ли она, кто упокоился под этой скромной плитой.

Меня удивила надпись: только имя, без дат рождения и смерти. Преклонных лет фрау, поняв по акценту, что не праздное любопытство побудило меня обратиться к незнакомке, уточнила, русская ли я. Я кивнула утвердительно. Назвала своё имя. Оно было таким же, как на надгробном камне. Она рассказала историю, услышанную от местных жителей. Сама она переехала в эти тёплые края лет сорок назад.

По её словам, русская женщина появилась в этих местах в 1946-47 годах с мужем – бывшим немецким офицером. Война была позади, ему удалось сдаться американцам. Он недолгое время пробыл в лагере. После проверки – а это был офицер, танкист – тяжело раненый на Курской дуге, он был отпущен. Родные не приняли его супругу. Они переехали в эти места, но обосноваться толком не успели. Молодая женщина погибла при невыясненных обстоятельствах, муж тоже исчез. Похоронили её хуторяне, знавшие только имя. Видно было, что за могилой никто не ухаживает – ни холмика, ни цветка.

Перед отъездом на Родину, я снова приехала сюда. Захватила скромный букетик и свечу. Зажгла, постояла молча, подняла камешек у могилы. Я увезла его с собой, а потом уже на нашем кладбище оставила его у заброшенной могилы. Мне показалось это справедливым.