Пять Минут До Заката

Я сидел в баре, уплетал за обе щёки сэндвич и запивал капучино. Эта их человеческая еда была чертовски хороша. Вчера я пробовал салат с креветками, сыром и зеленью, но сегодня пришёл к выводу, что сэндвичи мне нравятся больше.

Это было самое замечательное место в мире — полуподвальное помещение, в котором смущённо приютился стрип-бар. Всё здесь отдавало некой неустроенностью, как если бы давний знакомый вынужден был попросить остановиться у тебя на выходные и поставил рамочку с фотографией жены на столик в комнате для гостей, не смея потеснить царящий на нём хлам.

Как и всякий порядочный стрип-бар, это заведение было страшенным притоном. Каждую неделю здесь в туалете вспыхивали драки, а плохо одетые девицы в дальних комнатушках не успевали удовлетворить весь спрос. Дилеры чувствовали себя как дома; полиция сюда не заявлялась — уговор дороже денег — так что любой желающий мог со счастливыми и безумными глазами выбраться наружу и поспешить домой кипятить шприц.

Самым интересным в этом месте была публика. Я любил ходить мимо этих людей, часто меняя местоположение и украдкой наблюдая за ними. Играла гадкая музычка, большинство людей с разной степенью интереса смотрело на происходящее на подиуме. Другие громко болтали и время от времени разражались взрывами хохота. Третьи безнадёжно смотрели на свои бокалы, не проявляя интереса к внешнему миру.

Меня тянуло к людям, особенно — к молодёжи. Мне нравились непредсказуемость, максимализм, наивность, любознательность, надменность, сочувствие, отчаяние, бесшабашность, решительность, сомнения, страсть и злость, которые сопровождали любые, даже самые незначительные события в их жизни. Например, старший брат опять сошёлся с загулявшей женой. Подруга хотела подработать на выходных и вляпалась в неприятную историю. Любимая кошка сдохла. У меня снова пересдача, и надо бы готовиться, а я тут с вами сижу.

Раньше я не понимал, как можно тратить столько слов на подобную ерунду, но потом дошло — это подпитывает эмоции. Я всё время искал новые их источники и взахлёб поглощал любой такой никчёмный разговор. Многие разговоры со стороны могут показаться никчёмными, возразят мне. Не буду спорить — может. Особенно, если они действительно не стоят и выеденного яйца.

Рядом сидел парень, весь на взводе. Внешне он ничем не выдавал своего состояния, за исключением того, что судорожно потягивал тоник каждые двадцать секунд. Тоник, не долго думая, кончился. Он заказал ещё. Потом ещё один. Вышел в туалет, вернулся, сел на свой стул и перешёл на виски.

Я смотрел на его возню с интересом, хотя он за всё время так и не сменил одну единственную мысль. Она сквозила через каждую его клетку и была примерно следующей: “Теперь всё будет по-другому. Что-то сломалось уже безвозвратно.” Он мусолил это так и сяк и никак не хотел сменить пластинку. Тогда я просто подошёл, дружески похлопал его по колену и сказал:

— Слушай, друг, да это полная ерунда. Вот например, золотистый стафилококк — это точно безвозвратно.

Реакция была стандартной. Для него факт похлопывания незнакомцем его колена был настолько шокирующим, что он чуть не упал со стула. Готов спорить, смысл моих слов до него так и не дошёл. Я вообще считаю японцев слабым народом. Вот в прошлом году я жил в Рио-де-Жанейро, и в таких ситуациях люди, в основном, реагировали молниеносно.

Так или иначе, парень что-то промямлил в ответ, взял свой стакан и переместился на дальний стул у стойки. Очень скоро его мысли вернулись в прежнее русло.
Рядом сидела крашеная блондинка. Миловидная девчонка, вздёрнутый нос, подобранная со вкусом одежда, голова набок и безразличный взгляд, следящий за собственным указательным пальцем. Им она водила по столу, размазывая пролитую из полупустого стакана колу. Туда-сюда.

“Я могу бросить собственную мать и уехать с ним в Европу. В конце концов, её никто не тащил за него замуж. Сама не доглядела, я не виновата. Не прощу ей того, что он со мной сделал. Или… проберусь в больницу и стащу для него немножко яда.” Пауза. “Но я ведь так хочу увидеть Милан.” Туда-сюда.

Весь этот поток сопровождало абсолютное эмоциональное молчание. Я понял, что здесь мне делать было нечего. Взглянул на часы — можно было отправляться домой.

Каждую ночь я проводил в местах, подобных этому, раскиданных по всему Токио. Когда начинало светать, и неотдохнувший город снова начинал гудеть и двигаться, я не спеша шёл в свой отель по узким улицам, рассматривал отчаянно вопящую рекламу на зданиях и старался приободрить случайных прохожих похлопыванием по спине и упоминанием вcкользь каких-нибудь болезней.

— Здравствуйте, отказ почек еще не повод не радоваться жизни!

— Берегите себя, цирроз печени — это совсем не игрушки.

— Привет, плохо выглядите, не может же у вас быть саркома лёгкого, в самом деле!

Надо ли говорить, что подобное ободрение не всегда приходились по вкусу попадавшимся мне на пути. Кто-то с достоинством игнорировал меня, кто-то отшатывался, а кто-то наотмашь бил меня по руке и чертыхался вслед.

Я говорил громко, улыбался, кивал, подмигивал, всячески пытаясь вызвать расположение. Некоторые старики были склонны оценить такое участие со стороны незнакомца, останавливались и начинали рассказывать о своих болячках.

— Ой, не говорите, только на лекарства и работаешь!

— Да я вот вчера только у врача была, знаете, чт; он мне сказал? “Бросайте курить”. Нет, вы слышали? Бросить курить, в моём возрасте?

— Нервы, знаете ли. Мне уже давно пора пожить спокойно, так нет ведь! Родственники меня решили со свету сжить.

Или:

— Да что у меня — вот мой сосед сверху, видимо, уже не оправится от инфаркта!

— Всяко лучше, чем мой брат — уж месяц как похоронил его.

И даже:

— Да вы знаете, я до сих пор в себя прийти не могу! Одного чувака при мне змея из бутылки укусила прямо за язык! На моих глазах окочурился!
С некоторых пор я перестал приставать к старикам.

***

В последнее время меня мучает один и тот же сон. Не кошмар, но он в самом деле мучает. Я иду по залитой солнцем городской улице, и мне нечем дышать. Очень душно, я хватаюсь за грудь и всё время хочу куда-нибудь присесть. На любую встречную скамейку, на низкий заборчик вдоль дороги, на саму дорогу, наконец. И при любой попытке это сделать рядом оказываются маленького роста люди в одинаковых поварских фартуках и мягко, но неотвратимо толкают меня дальше. Я чувствую, что мне нужно сосредоточиться, рассмотреть эту улицу, понять, как мне вообще может быть трудно дышать, и кто эти люди. Но они не дают мне ни одного шанса. Берут за руки, поднимают и подталкивают дальше. Так и приходится плестись дальше по дороге, которую мне кто-то обозначил, а его слуги делают всё, чтобы я не нарушил План. Иногда я пытаюсь сорвать этот План, в свою очередь хватаю этих людей за руки, плечи, головы и начинаю хрипло выкрикивать: “Рак мозга! Инфаркт миокарда! Артрит! Разрыв селезёнки!”, но это не оказывает никакого эффекта. Люди улыбаются, кланяются, понимающе хлопают по плечу и молча толкают дальше всё сильнее… Мне нужна всего лишь минута, и тогда я пойму, что происходит — нужно ли мне сопротивляться, и если да, то как. Но проходит ночь за ночью, этой минуты у меня всё нет, на ходу понять решительно ничего не получается, и я всё дальше, метр за метром одолеваю свой изнурительный путь. Такой вот сон.

Если бы я верил в чушь, пошёл бы к гадалке. Может быть, за десяток тысяч йен наивный взгляд узрит и растолкует простой человеческий смысл этого сна. Король ведь всё-таки был голым.

А может, я рискую быть узнанным. При этой мысли меня тут же разобрал смех. Тем не менее, к гадалке я не пошёл.

А вот вчера меня действительно узнали.

Я прогуливался ранним вечером по парку и заметил, что одна девчушка лет десяти смотрит мне прямо в глаза. Мы встретились взглядом, а она только и сделала, что вцепилась маме в руку. Буквально две секунды наш зрительный контакт не разрывался, а потом она потонула в толпе. Я не помню, чтобы раньше меня кто-то узнавал, но сейчас сомнений быть не могло.

Я много раз задавал себе вопрос, что будет если люди меня всё-таки узнают. Не могу себе представить, как я гоняюсь за ними, ловя за руку. Цирк какой-то. Так и в железную клетку угодить недолго. Не то чтобы я не мог из неё выбраться, но ситуация была бы унизительной. Да и имидж мой пошёл бы прахом. Нет, если и суждено было меня кому-то узнать, так пусть уж лучше ребёнку. Детям не поверят.

Так даже лучше — пусть знает, что я не бездельничаю.

***

В шесть вечера я сел в такси и выбрал совершенно новый для себя район города. Ради такого случая я даже решил одеться по новому. На мне были длинные цветастые шорты, рубашка с короткими рукавами и что-то невообразимое на голове. Так здесь, кажется, выглядел каждый второй подросток. Я решил разглядывать здания, и в глазах сразу зарябило от неоновой рекламы самых диких цветов. Город кричал, звал, спешил, говорил по телефону, смеялся, переживал, а я прятался в полутьме салона такси и все сорок минут только смотрел в окно и думал, сколько же человеческой энергии в нём заключено. Похоже, в этом году я сделал удачный выбор.

Выйдя на заранее выбранной улице, я осмотрелся. Здесь было значительно тише и темнее, чем в центре. Может быть, даже слишком. В следующий раз надо выбрать что-нибудь поживее. Не успел я это подумать, как из-за угла послышался смех, оживлённый монолог, настоящий взрыв смеха, несколько реплик и снова смех. Пару секунд спустя показалась компания из четырёх парней и двух девушек чуть старше того возраста, под который я был одет.

Я решил, не теряя времени, начинать. Уверенно пустившись им наперерез, я надел улыбку и постарался держать походку непринуждённой. Компания притихла, когда стало очевидно, что я направляюсь к ним.

— Привет, Нияру! Привет, ребята! Я думал, что уже не дождусь вас.

Довольные улыбки не сошли с их лиц, но никто не двинулся. Потом тот, кого я назвал Нияру, подал голос.

— Привет. А ты, собственно, кто?

Хороший вопрос.

— Я двоюродный брат Таро. Я отслужил год в Макухари, а позавчера приехал к нему погостить. Он собирался взять меня с собой, но ему в последний момент позвонила мама из Киото, и он должен был срочно ехать к ней. Я вообще-то собирался ехать с ним, но он решил, что мне лучше оттянуться с вами. Мне ведь через два дня уезжать, да и тётя меня не очень жалует, если честно.

Выражения лиц участников компашки сообщили, что концентрация ненужной информации превысила все нормы, так что я сразу остановился.

— Я звонил Таро час назад, — оторопело сказал Нияру, — почему он не отвечал?

— Да этот олух уронил свой телефон в унитаз сразу, как поговорил с мамой. Так что он просто объяснил мне, где с вами встретиться, и поехал на вокзал.

Все ещё секунду молчали. Такого поворота событий никто не ожидал, но факты были налицо, так что Нияру неуверенно сказал:

— Окей, чувак, ну тогда пошли с нами… Вот это Масаки, Чу, Йоко, Окито и Хацуми. Я — Нияру.

Все, кого он называл, по очереди кивали головой или махали рукой, себя он стукнул кулаком в грудь. Я специально стоял чуть поодаль, чтобы избежать рукопожатий раньше времени. Когда Нияру закончил, я ответил:

— А я, скажем, Ник.

Ой, зря. Опять секундная тишина. Никто не любит шуток от незнакомцев. Нияру пожал плечами.

— Ну что же, Скажемник, ты знаешь, куда мы направляемся?

Я ответственно замотал головой:

— Нет, конечно — этот чудила мне сказал примерно следующее: “Иди с этими придурками, они тебе покажут, как отдыхают в Токио”. Я ему говорю: “Да мне неудобно как-то, никого не знаю, никто не звал…”

Я развёл руками. Нияру ничего не оставалось, кроме как хмыкнуть:

— Он тебе не соврал. Сегодня ты в нашей власти. Откуда ты, кстати?

— С Хоккайдо.

Девушка, которую назвали Йоко, театрально воздела руки к небу и ахнула. Парень, которого назвали Масаки, заверил меня хриплым голосом:

— Ну ты точно не пожалеешь, что выбрался из своей дыры. Я беру тебя под свою опеку. Хорошо, что хоть мундир снял!

Я послушно закивал головой. Выглядел я старше, чем они, но с лёгкой подачи брата Таро меня приняли за своего. Обстановка разрядилась, и мы двинулись в путь.

— Слушай, ты что, из тех, кто берёт себе западные клички? — вдруг спросила меня Чу. — Тебе не кажется это ужасно глупым?

— Ты знаешь, я не брал, — очень серьёзно ответил я. — Люди дали. С тех пор так и представляюсь.

— Так как тебя зовут по-настоящему? — впервые обратился ко мне парень по имени Окито.

— Имён у меня около двадцати, — пожал я плечами, — какое тебя больше интересует?
Окито с секунду смотрел на меня, потом громко рассмеялся и показал на меня пальцем.

— Этот псих попал в нужную компанию. Тряхнёшь стариной сегодня с нами!

Мы шли по узкой улице, она казалось такой искусственной в плену асфальта, высоких стен и отчаянных неоновых огней. Мы свернули направо, потом налево и прошли несколько кварталов прямо. Улицы становились всё шире, людей было всё больше, и дышалось всё легче. Молодёжь болтала обо всякой ерунде, то и дело взрывалась глуповатым смехом, а я слушал их с обычным интересом и старался никого не коснуться.

В конце концов, мы подошли к одному из больших по меркам Токио домов где-то в частном секторе. Я вошёл с остальными через чёрные ворота и очутился в совершенно другой атмосфере. В воздухе пахло сакурой, всюду слышался смех и эмоциональная японская речь с карикатурными интонациями; из окон дома гремела западная музыка, а во дворе стояли, сидели и валялись молодые люди.

Казалось, здесь сосредоточился весь цвет молодости и энергии. Вот ведь куда надо ходить вместо этих вшивых баров, вдруг подумалось мне. Тем более, что проникнуть сюда труда не составило. Я с живейшим интересом вертел головой по сторонам. Определённо, улов сегодня будет прекрасным.

***

Примерно через час некоторые уже посматривали на меня с недоумением. Войдя в дом я сразу же бросил своих спутников и стал знакомиться налево и направо, стараясь пожимать руки и дружески обниматься только в том случае, когда будет кстати сказать какую-нибудь анатомическую гадость. Естественно, что _кстати_ получалось не всегда.

— Что ты сказал? — удивилась вдруг вынырнувшая из-за спины Чу. — Какая ещё катаракта?

Случайная собеседница, которой эта катаракта адресовалась, выглядела не менее удивлённой. Я потеребил подбородок и собрался с мыслями.

— Понимаешь, там, откуда я родом, есть такой обычай. Когда люди встречаются после долгого перерыва, то касаются пальцами висков друг друга, — я немедленно приложил руку к лицу Чу, — и говорят одновременно “Да не возьми тебя катаракта!”. Просто раньше люди со слабым зрением не могли полностью избавиться от саранчи на своих посевах, и их урожай погибал. С тех пор и повелось. Ну да ладно, а где Масаки? Он мне кое-что обещал…

— Погоди-ка, — вмешалась собеседница, имени которой я ещё не успел узнать. — Ты же мне совсем не это говорил!

Но я не ответил, так как уже скрылся в толпе. Масаки действительно пять минут назад с вороватым видом пообещал взять меня на “закрытую” вечеринку, когда я сообщил ему, что весёлое времяпрепровождение никоим образом не должно вредить человеку, например, вызывать несвёртываемость крови. Так что я пошёл его искать, не теряя попутно времени.

— Слушай, друг, ты не простынешь на сквозняке? Мой брат так хронический бронхит подхватил. — Шлепок по спине сидящему на окне.

— Ой, красавица, у тебя такие руки отекшие! — Ловкое хватание за руку. — У тебя что, гипертония третьей стадии?

Я понимал, что был не слишком уж изящен, но на любезности не было ни желания, ни воображения. Дальше будет ещё проще. А пока вокруг было столько всего интересного, что я только вертел головой по сторонам, слушал и беззаботно впитывал энергию. Девушка потягивала в углу коктейль, я предписал ей рак молочных желез. Трое парней увлечённо беседовали на какую-то заумную тему, и я успел сообщить двоим про прогрессирующий туберкулёз до того, как они обменялись многозначительными взглядами и вышли в другую комнату. Ещё один в этой комнате, трое в главном зале. Крыльцо, свежий воздух, трава во дворе – ещё четверо. И тут я увидел Масаки.

— Приятель, а я тебя ищу.

— Да-да, я про тебя не забыл, — ответил он тихо и быстро. — Жди меня здесь.

Он снова исчез. Я остался наслаждаться обилием людей и эмоций. Каждый год мне в большей или меньшей степени казалось, что людские поселения — это огромный и бестолковый муравейник, а я эдакий сборщик налогов, муравей немного другой породы. Вроде как свой, только соломинки не таскаю, а стою на месте и выхватываю из рабочего процесса очередного крайнего.

В Токио эта ассоциация была очень сильной. Даже слишком. Иногда хочется изловчиться и прыгнуть на ходу на ступеньку трамвая — двигаться в общем направлении и в общем темпе. Найдут ли меня люди в фартуках? Мой предшественник что-то писал про них в объяснительной при увольнении. У меня было поганое чувство, что каждое слово в ней на вес золота. Но понять их возможно только на собственном опыте. Когда уже поздно. A сейчас пока ни черта не поймёшь.

Неожиданно появился Масаки. С ним было ещё трое, маловато. Они пытались вести себя непринуждённо, но то и дело оглядывались по сторонам. Я лишь уловил в их мыслях какую-то бесконтрольную жажду. Знакомо. Значит, сойдёмся.

— Пойдём. Не здесь.

Масаки и его спутники двинулись в глубь сада. Я послушно пошёл за ними. Скрывшись из полосы света, мы полностью погрузились в темень, казалось даже звуки музыки и смеха притихли. Дойдя до забора, мы стали перелезать на территорию соседнего дома. Спустившись вниз, эти четверо присели на корточки, и я последовал их примеру.

— Давай, — хрипло сказал один из них.

Здесь было уже совсем темно и значительно тише, чем там, откуда мы выбрались. Недалеко от нас безмолвно стоял неосвещённый дом, там явно никого не было.

— Эй, Масаки, — сказал я, — Это и вся закрытая вечеринка? Я думал, народу будет больше.

— Тише, — огрызнулся он. — Кого тебе ещё надо? На, лучше подержи.

Он вытащил из кармана свёрток фольги, развернул и вручил мне, показав как надо держать. Я принял и ожидал дальнейших указаний. Интересно, блин, с ними.

Один из тех троих тоже рылся в карманах и в конце концов извлёк маленький пакетик. Когда он развернул его и бережно высыпал содержимое на фольгу, я разглядел, что это был белый порошок.

— Смотри, не рассыпь! — строго сказал он мне, и я поспешно кивнул. — Знаешь, какая эта дурь дорогая!

Я продолжал кивать в знак осознания ответственности и наблюдал за дальнейшими действиями этого ритуала. Выходило достаточно смешно. Владелец порошка достал из кармана купюру в один американский доллар и начал складывать её в трубочку. Я чуть не расхохотался. Было совсем как в старом фильме, на который я из любопытства сходил пару лет назад в Мемфисе. Участникам мероприятия только не хватало костюмов и характерных негодяйских шляп. И ещё не хватало главного героя — храброго офицера Смита (или Хопкинса), неожиданно врывающегося в обитель мафии в одиночку. За весь фильм Хопкинс (или Смит) ни разу не улыбнулся, потому что его работа была трудна и опасна. Негодяи, напротив, всё время веселились и строили коварные планы. Где, спрашивается, справедливость…

Масаки в это время другой ритуальной купюрой делил порошок на пять маленьких дорожек. Когда он закончил, остальные оживились. Владелец порошка наклонился к своей дорожке с однодолларовой трубочкой и сделал резкое движение. Когда он поднял голову, на его дорожке остался неровный пустой след. Он запрокинул голову и стал интенсивно моргать глазами.

— Слушай, друг, — обратился я к уже полувменяемому собеседнику, — а почему доллары, а не йены?

Через секунду он окинул меня отсутствующим взглядом, а потом снова запрокинул голову назад. В это время остальные молча делали своё дело. Масаки толкнул меня в плечо и сказал:

— Давай, твоя очередь.

Я передал ему фольгу с оставшимися двумя дорожками и взял долларовую трубочку.

Всякий раз, когда я делал что-то человеческое в первый раз, меня охватывало любопытство, как ребёнка, заглянувшего в спальню родителей в самый неудобный момент. Я сразу же вспомнил, как в первый раз гладил галстук в Риме; как в первый раз переспал с женщиной в Стокгольме; как, в конце концов, стоял в очереди в Москве, оплачивая коммунальные услуги. Ощущения всегда одни и те же. Я люблю людей и мне всегда хочется их жалеть. Каждый из них обречён на вечную спешку за своим собственным смыслом жизни, не понимая, что жизнь любого, в сущности, бессмысленна. Отдельные же на старости лет покупают красивых рыбок и с умилением наблюдают, как они в страхе мечутся в аквариуме.

Я наклонился к своей дорожке и сделал затяжной вдох носом. Потом сел поудобнее и стал с интересом наблюдать за поведением своих товарищей. Масаки торопливо принялся за дело, а остальные были уже далеко. Один сидел неподвижно в той же позе, другой прилёг на локоть, третий совсем растянулся на земле. Я подивился тому, как их сознание мгновенно покрылось плотной серо-розовой пеленой, которая мчалась мимо, меняла формы, но оставалась непроницаемой. Я зачарованно следил за тем, что они испытывают, думая, что в фильмах не показывают ничего даже близко похожего на правду.

Сколько времени мы так провели, я не знаю. Очнувшись от видений своих товарищей, я понял, что мне следовало бы вернуться и заняться делом. Я поднялся, коснулся всех по очереди, надиктовал нужные слова и направился к забору. Перебравшись, я увидел, что двор опустел. На крыльце никого не было.

Войдя в дом я увидел, что и здесь было тихо. Должно быть, прошло действительно много времени. Люди лежали где попало, кто на полу, кто на диванах и креслах, кто-то умудрился устроиться в обнимку на журнальном столике. Где-то в доме кое-кто ещё подавал признаки жизни, ведя беседы в полголоса и издавая редкие звуки. Я прикинул, что осталось около половины участников вечеринки. Можно было начинать и уже без декораций.

— Эмфизема лёгких! — Я небрежно хлопнул ближайшего по спине и двинулся дальше. — Инсульт! Рак мозга! Менингит!

Все остальные звуки, казалось, разом смолкли. Я говорил чётко, наклонялся к каждому, движения мои были короткими и точными.

— Клеточный лейкоз! Отказ почек! Пневмония!

Я вдруг остановился. В дверях стояла та девушка, которой я обещал катаракту как раз в тот момент, когда меня прервала Чу. Она в страхе оглядывала окружающих, словно пытаясь определить, живы они или нет. Когда она взглянула мне в лицо, её страх стал ещё больше.

— Злокачественная опухоль кости! — раздельно произнёс я и ударил по лицу лежащую передо мной в отключке красавицу лет двадцати.

Время застыло. Я смотрел в глаза стоящей у двери, а в её мыслях только заунывно свистел ветер. Не дождавшись осмысленной реакции, я двинулся дальше. Только когда я обошёл всех и направился из обширной гостиной в главный зал мимо неё, она вдруг заговорила.

— Что… что ты делаешь?

Я не остановился и не оглянулся.

— Ты уверена, что хочешь знать?

Было ясно, что девушка совсем в этом не уверена, тем не менее она пошла за мной.

— Они хоть живы?

Они всегда так. Почему она не подумала, что я какой-нибудь сумасшедший, что это просто шутка или ещё что? За эти годы я пришёл к выводу, что люди любят верить в самое худшее.

— Не болтай ерунды.

Я наклонился над ближайшим спящим.

— А… будут жить?

А вот это был уже совершенно дурацкий вопрос. Я предпочитал не лгать людям, так было интереснее работать. Ответом ей послужили возобновившиеся раздачи диагнозов и шлепки по неподвижным телам.

Минут за пятнадцать я обошёл весь дом. Спящие не шевелились, а полубодрствующие лишь вяло отмахивались. Убедившись, что никто не остался обделён вниманием, я направился к выходу. Делать здесь было больше нечего, а в отеле меня ждал телевизионный канал со старыми американскими фильмами. Я люблю старое кино. Оно заставляет тебя думать, что жизнь раньше была проще, а люди счастливее. Хотя тогда ещё не было сети МакДональд’с.

Когда я выходил, она стояла на крыльце и курила. Я прошёл мимо, потом почему-то остановился, обернулся и спросил:

— Пойдёшь со мной?

Чудак ты, брат.

Она не смотрела на меня. После третьей глубокой затяжки она просто бросила сигарету и молча сошла с крыльца.

Мы вышли в переулок и направились через квартал на улицу пошире, туда, где можно было поймать такси. Я назвал отель, и мы заскользили по пустым улицам. Было около четырёх утра. Прохожих не было совсем, из машин ездили только такси. Изредка над головой проходил поезд.

Выбираясь из машины, я расплатился с таксистом, пожал ему руку и пожелал доброго сна после ночных смен, чтобы в старости, не дай бог, не настиг Паркинсон.

***

Каждое утро по возвращению в отель я любил посидеть на низком подоконнике огромного окна своего номера на сорок четвёртом этаже. Внизу было чудовищное нагромождение зданий, коммуникаций и надземных железных дорог. То тут, то там вверх вздымались иглы небоскрёбов. Далее расстилалось только бескрайнее небо и такое же бескрайнее, но чуть более синее, море. Было так далеко, что я едва различал крохотные точки огромных океанских судов. Люди в них были ещё меньше и не осознавали, что это их настоящий размер. Всё это походило на вид из Высшей Канцелярии, только как отражение в кривом зеркале. Я был там всего раз — при приёме на работу, и вновь побываю ещё только раз, как мой предшественник.

Моя спутница всё это время стояла в двери. Я вспомнил про неё и жестом пригласил пройти. Она нехотя отошла от двери и села на диван, в той же выжидающей позе. Я слез с подоконника, сел рядом и начал молча расстёгивать её блузку. Она не сопротивлялась. Обнажив её груди размера чуть больше среднего, я слегка сжал их в руках, и их упругая нежность показалась неуместной в моём жилище. Я уже раскрыл было рот, но вовремя вспомнил, что уже назначил ей катаракту прошлым вечером. Отработанный материал больше не отдаёт энергии, но интересен для изучения. Ну или просто для удовлетворения любопытства.

Я раздевал её и рассматривал равномерные, еле заметные волны рёбер на боках с самого удобного ракурса. Она была чуть более худа, чем нужно, и в общем-то достаточно здорова. Плечи были очень правильной формы, а вот форма бёдер не удалась. Таз был ощутимо ниже, чем следовало бы. Ах да, плюс эти короткие японские ноги.

Она обвила мою шею руками и отвлекала меня поцелуями, а я жадно гладил её тело ладонями, широко расставив пальцы. Всё-таки достаточно редко можно просто так трогать настоящее человеческое тело руками, наблюдать как собирается под давлением кожа, рассматривать её поры и повторять руками изгибы. Задница у неё была, кстати, что надо. Такие пышные хорошо сидят под короткими юбками и эффективно привлекают мужские взгляды. Вдоволь насытив своё анатомическое любопытство, я буднично перешёл к вроде как главной части мероприятия. Через несколько минут, по-джентельменски подождав её, я сделал несколько глубоких движений и остановился. Нас медленно накрыла мягкая пелена тишины. Не знаю, сколько мы так пролежали.

— Слушай, кто ты?

— Что? — сонно переспросил я, слегка повернув к ней голову. Она помолчала.

— Там, в доме… ты как будто проклятия насылал. Кто ты и откуда?

Я притворно зевнул, думая, что бы ей такого сказать. Не люблю я врать людям просто так.

— Ну уж про проклятия ты загнула. Просто мне энергия нужна. Я касаюсь людей и говорю. Один раз коснусь и хватит. Дальше уже бесполезно. Только телу ещё больше навредишь.

— Почему именно болезни? По-другому вообще как-нибудь можно?

Я пожал плечами.

— Нельзя. Нужны серьёзные болезни. Лучше всего смертельные. Энергия ведь не берётся из ниоткуда, только преобразуется из одного состояния в другое.

Пауза.

— А я?

Снова пауза, теперь уже в моём исполнении.

— И ты.

В её молчании улавливалось недоверие, смешанное с обидой. Как это по-женски.

— Для чего тебе всё это? Куда ты это деваешь?

— Детям отдаю. Всё лучшее детям.

Она не ожидала такого ответа.

— Детям?

— Детям.

Я опять отвернулся.

— Тебя как зовут хоть? — спросила она минуты через две.

Я притворился спящим.

***

Ближе к полудню, стоя на кухне я почувствовал, что она проснулась, неслышно вышла из спальни, открыла было рот, но остановилась, увидев меня.

Я люблю ходить дома голым. Я чувствую себя ребёнком, а дети всегда красивые и хорошие. Готов спорить, что любая половая тряпка хотела бы снова оказаться в магазине на прилавке — чистая, без единого пятнышка. Но в это состояние она вернуться никогда не сможет и знает это. Вы когда-нибудь обращали внимание на то, какими грустными выглядят половые тряпки?

Человеческая энергия достаточно паршивого качества. Если бы люди видели свою ауру, они бы не так смеялись над коммунистическими учениями. От переработанной энергии надо избавляться и освобождаться для новой. С моей работой это очень важно, так что до первых холодов надо многое успеть. Когда наступает зима — уже не до этого, надо работать.

Я стоял у стола и резал кальмаров на мелкие кусочки. Всегда заказывал завтрак в номер, но салат резал сам. Я был согласен с мнением, что приготовление пищи — это самый неблагодарный процесс на свете. Трудишься битый час, а потом незнакомый тебе человек с пухлыми щеками и жирными пальцами съест твоё творение без раздумий и через час не вспомнит. Повара в ресторанах — а ещё хуже, в столовых — уж точно мазохисты.

Но приготовление салата меня успокаивало. Я воображал, что на мне нет никакого груза, что мне некуда спешить; я готовлю себе пищу для утоления голода, мечтаю познакомиться с порядочной девушкой и завести пару ребятишек.

— Ну и сколько мне осталось? — нарушил, наконец, молчание её голос из-за спины. Я повернулся, она стояла в дверном проёме в моей рубашке.

— Ну… — я задумался на пару секунд, — ты знаешь, у тебя теперь несколько вещей, которые, так скажем, не терпят отлагательств. Во всяком случае, или в ближайшие недели в реанимации, или через месяц — моментально, на месте. Тебе как больше понравилось бы?

— Мне ещё в жизни не задавали такого дурацкого вопроса. — раздельно произнесла она.

Я повернулся к столу. Сегодня было как обычно — омлет, салат из морепродуктов и кофе. Завтрак на одну персону.

Через полчаса мы вышли на улицу.

***

Осень в Токио была сдержанно красива. В городе, где ни для чего не хватает места, странным образом были кстати робкие проявления времён года. Чёрная паутина голых деревьев расчерчивала серое небо. Казалось, оно с каждой секундой становилось всё ниже и готовилось к чему-то. Вот-вот обрушится на тебя своей надменной тяжестью. Листьям всех оттенков от ярко-жёлтого до тёмно-красного, судя по всему, разрешили нарушить мертвенную стерильность города, так что они пышно устилали аллею. Когда они вот так лежат, особенно легко и грустно шагать по дороге, их шелест под ногами внушает волнительное и пасмурное предчувствие чего-то нового. Cвернёшь за угол, а там…

Мне хотелось думать, что эта красота для того, чтобы скрасить мои последние недели здесь, но чтобы поверить в это, чего-то не хватало. Я привык к чувству, что мне постоянно недостаёт остроты ощущений от происходящего вокруг. Как если бы я зажал уши ладонями, а кто-то передо мной кричал и жестикулировал. Друг, пойми — я не ст;ю твоих усилий. Я завидую тебе, потому что твои улицы, лица, деревья и фонтаны наполнены спокойным, счастливым смыслом. Можно прилечь на траву в парке. Можно постоять на мосту и поесть мороженого. Можно просто посидеть на лавочке и поглазеть на прохожих. Можно всем, только не мне…

Я вышагивал прямо по лужам и наблюдал, как старательно она их обходит. Мне вдруг стало смешно — я наградил её смертью с десятикратной гарантией результата, а она боится промочить ноги. Я же сам провожаю её до метро, чтобы скрасить возвращение домой.

Чудн;, я становлюсь похожим на них. Сны, которые хочу растолковать, джентельменские манеры. Ах да, я здесь уже слишком долго. Скоро зима — и прощай, Токио.

Тьфу ты, сентиментальный какой.

Мы дошли до метро. Расставаясь, я не знал, что говорится в таких случаях, да ей и не особо было нужно: она о чём-то размышляла. О чём — я не стал вникать. Мы едва обмолвились словом, до того как турникет разделил нас навсегда.

Возвращаясь, я завернул в ближайшую забегаловку, заказал себе куриные крылышки, картофель фри и стакан Пепси. Определённо, фастфуд был одним из лучших человеческих изобретений. С тем, кто стал бы это оспаривать, я бы встретился лично и дружески похлопал по плечу.

***

Осень прошла быстро, с приходом первых дней декабря в воздухе что-то неуловимо переменилось. Я уже чувствовал некую неповоротливость, стал меньше контактировать с людьми, а больше прогуливался по паркам и наблюдал за природой. На днях мне по почте пришёл обратный билет, так что первый снег был уже совсем близко.

В тот день я сидел на скамеечке прямо на мостике через ручей, когда почувствовал чьё-то присутствие. Ах да, это опять она. Повернув голову, я увидел Девочку-Которая-Меня-Узнала. Она стояла прямо передо мной.

— Я знаю, что ты здесь делаешь. — твёрдо сказала девочка. — И я тебя не боюсь.

Я призадумался. Обычно дети так не говорили. Стоило их поманить, и они начинали взахлёб выкладывать самое сокровенное.

— Хорошо. Тогда, по-твоему, зачем я это делаю?

Я поймал себя на том, что жестом приглашаю её сесть к себе на колено. Чёрт, эта привычка привязалась слишком быстро. Девчонка, естественно, не двинулась. Разговор начался совсем не так, как если бы она собиралась сесть мне на колени. Она смотрела на меня очень серьёзно, и я почувствовал себя чемоданом на ленте досмотра багажа на рейс Токио-Сидней. Утаивать что-то было бесполезно, лучше просто повернуться так, чтобы проверяющему было удобнее просмотреть тебя насквозь.

— Ты вредишь людям. Ты их убиваешь!

Неожиданно на её лице появились слёзы. Я почесал затылок. Ну вот, ещё одна человеческая привычка.

— Как же иначе устроить вам праздник? Кто-то ведь должен платить по счетам. Если подскажешь, как всё это увязать, обещаю, что отправлю прошение в самые высшие инстанции.

— Праздник?! Ты хоть раз читал мои письма за всё время? Прочёл хоть одно? — её голос срывался на плач, но она мужественно держалась.

— Ты знаешь, — ответил я, — Между прочим, у меня всего один секретарь. Мы давным давно отстаём лет на пять, и я не виноват — мне это досталось от предшественника. От тебя я ещё ничего не читал, но, может быть, мы скоро нагоним.

Что такое, я оправдываюсь?

— Мы не можем пропустить ни одного письма. Иначе весь наш труд насмарку. Мои просьбы о подмоге сверху игнорируют. С недавних пор там вообще не берут трубку. Что уж там случилось…

Я вдруг увидел, что девочка находится в досягаемости, и машинально протянул к ней руку. Она одёрнулась и отошла на несколько шагов. Слёзы на щеках всё ещё были, но выглядела она уже спокойнее.

— Я тебя не боюсь, — сказала она гораздо мягче, чем в первый раз. — Но ты меня не трогай, ладно?

— Прости, Наоко. Для тебя это совсем не опасно, но я всё равно тебя пальцем не трону.

Она помолчала.

— А почему ты до сих пор не уехал? Сегодня уже третье декабря, до двадцать четвёртого осталось совсем мало. А вдруг ты не успеешь?

Я засмеялся.

— Я не могу не успеть. Ты хоть раз помнишь, чтобы я не выехал вовремя?

— Нет, — сказала она тихо, — Ни разу…

— Вот и билет мне уже прислали, я жду экспресса.

Я вытащил из кармана доставленный по почте оранжевый кусочек бумаги и протянул ей. Она помешкала, но взяла и стала читать вслух.

— Экспресс “Токио-Лапландия”. Место отправления: Сто тридцать шестая шпала к северу от самой безлюдной станции токийской ж/д. Дата: День первого снега. Время: Пять минут до заката.

Дочитав, Наоко молчала. Я продолжил:

— Мне надо уезжать прямо перед первым снегом, так что я аккурат успею к последним приготовлениям. Сани уже чистят, украшения готовы, оленей кормят. Ели я заказал самые высокие и толстые — в этом году все расходники высшего качества.

Я снова почесал подбородок и добавил:

— Вот и щетина уже появилась. Буду во всей красе.

Тогда она спросила, совсем уже робко:

— А ко мне ты во сколько?

Я взглянул на часы.

— Примерно в одиннадцать часов, пятьдесят семь минут и двадцать три секунды. Если вдруг на пару секунд запоздаю — не отчаивайся. Ты же знаешь, много мест объехать надо. Но без моего визита к тебе точно ничего не начнётся, так и знай.

Наоко смотрела мне в глаза, а потом вдруг неожиданно бросилась на шею. Крепко прижавшись, она упёрлась подбородком в моё плечо, так что даже стало немного больно. Я обнял её за талию и стал успокаивать:

— Не волнуйся, мы обязательно увидимся. Хочешь, я прямо по приезду найду все твои письма? Я же видел их где-то там, в дальних ящиках…

Наоко замотала головой.

— Не надо, я дождусь своей очереди. Другие дети ведь тоже ждут.

Неожиданно она отстранилась.

— Спасибо, — просто сказала она. От слёз не осталось и следа. — A то я уже совсем расстроилась. Думала, ты про меня забыл.

— Совершенно исключено. — Я говорил нежно и терпеливо. — Я ведь только для этого и существую. Всё для того, чтобы раз в год тебя порадовать.

Она улыбнулась. Потом неожиданно сбежала с мостика, повернулась и засмеялась. Мой рот от этого непроизвольно растянулся в улыбке. Когда я слышу радостный детский смех, то забываю обо всём. Она бросилась бежать, метрах в пятидесяти снова остановилась и изо всех сил стала махать мне рукой. Я коротко махнул ей в ответ. На прощание она послала мне воздушный поцелуй и убежала совсем.

Я ещё какое-то время смотрел на ручей и думал, что хорошо бы успеть прочитать письма Наоко до того, как она превратится из конечного потребителя в рабочий материал. Каждый год часть писем не дожидается своей очереди, темнеет и рассыпается в прах. Чёртовы кадровые проблемы.

***

Седьмого декабря с утра с океана дул ветер, и низкие тучи быстро наползали, стремясь перекрыть путь к отступлению. Люди сновали по делам. С наступлением зимы люди начинают спешить чуточку больше, чем обычно, как будто боятся что-то не успеть.

Где-то ближе ко времени, когда скучающий народ в офисах начал подумывать о том, чтобы собираться домой, где-то на безлюдных отрезках путей железной дороги — там где открывается вид на горы Ганма — произошло нечто, оставшееся без внимания посторонних. Скучный индустриальный пейзаж вдруг озарился ярким всполохом пламени, он покрыл метров двадцать железных путей и резко взмыл вверх. Растаял в воздухе он так же внезапно, как и появился. Произошло всё так быстро, что можно было сомневаться, было ли оно вовсе. Нынче на работе так устаёшь, что всякая чертовщина начинает мерещиться.

В этом пустынном месте мгновенно воцарилось былое спокойствие. Лишь только ветер подвывает, да гулко хлопает металлическая дверь где-то в бесчисленных грузовых контейнерах.

А через полминуты ветер вдруг остановился. Встал, как вкопанный. Появившаяся из ниоткуда первая крупная снежинка упала на рельс и героически погибла, столкнувшись с враждебными земными температурами. Но оглянись, ещё несколько сделали то же самое — без сожаления, чувствуя свою правоту. Ещё минута, и бой уже идёт по всем фронтам. Подними голову, и увидишь, как вслед за передовыми рядами в бой ринулись тысячи снежинок. Везде, где хватало глаз, свинцовый воздух стал плотным до отказа. Шёл крупный, очень чистый первый снег.

Где-то в Токио в эту минуту кто-то кашлянул. То есть, наверняка в эту минуту в Токио много людей закашлялось — кто-то простыл, кто-то вообще просто прочищал горло — но именно этот кашель был другим. Значительным. Полезным, если угодно. Скоро за ним поспешат другие. Как снежинки на рельсах. Всё это нужно, потому что по-другому не бывает. Если только Наоко не придумает что-нибудь получше.

А где-то на неизмеримой высоте, там, где даже днём видны звёзды, родился вихрь, по имени Северо-Запад. Состоял он из солнечной энергии, капель влаги, молекул озона и воздуха и двигался с сумасшедшей скоростью. Спустившись ниже уровня перистых облаков, вихрь пронёсся над Японским морем, достиг Евразии и вышел на бескрайние равнины Китая. Спускаясь и замедляясь, вихрь обрастал потоками воздуха и превращался в мощный циклон, гнавший кучевые облака по просторам Азии. Достигнув границ Европы, он спустился ещё ниже, превратился в сильнейший ветер, возмутил тысячи тонн воды в тёплом воздухе и вылил масштабный двухчасовой ливень на Литву, Польшу, Германию, Данию, Швецию и Балтийское море.

Европа после дождя представляла собой восхитительное зрелище, но ветру до этого не было дела. Достигнув северных районов Швеции, он оказался дома и рассыпался последними завихрениями над родной деревней. Мир замер в ожидании. Скоро начнётся чудесное шествие.