Они любили друг друга так долго и нежно

Я знала, что он, как всегда, опоздает, поэтому не спешила – есть кому прийти позже меня. Тем более что и время было. Поминутно поправляя съезжающую с плеча сумку, я шла по коридору, уворачиваясь от носящихся взад-вперёд стай из младших классов. Я поднялась на третий этаж пристройки, где размещался всего один кабинет и библиотека; маленькая площадка была забита до отказа, и шум голосов сразу нагнал на меня невероятную тоску – как трудно выдержать эти несчастные пять минут переменки! Поднимаясь по крутым муниципальным ступеням, я увидела, что вечно опаздывающий стоит, опершись на перила, окружающие лестничную площадку. Несколько месяцев я пыталась не смотреть на него, и даже находила некоторое развлечение в том, чтобы наклониться и повернуть голову так, чтобы чья-нибудь спина или глобус заслоняли его от меня, особенно если он, не дай Бог, сидел ко мне боком – на глаза его смотреть не было никакой физической возможности. Это очень смущало.
А уж слушать его… все ничего не значащие подколы и приколы, шуточки разной степени похабности… всё это было как шелуха, забивающая уши. А сейчас он стоял, опершись на перила, и смотрел вниз, где свернулись лестничные геометрические извивы, отсутствующим взглядом; мысли его пребывали где-то далеко, где как будто никто не бывал вообще никогда. За одно это можно было простить всё! И ту девчонку со светлыми, крашеными чёрным ресницами, голубыми глазами и улыбкой грызуна – даже её.
Он покосился на меня с выражением не совсем проснувшегося человека, и я отвела взгляд. Мы никогда не здоровались и за неделю говорили друг другу от силы две-три фразы в случае крайней необходимости. И сейчас я бы не сказала ему «привет» за все блага мира, честное слово, чтоб на меня упал стеллаж в библиотеке!
На ходу доставая хрестоматию, я подумала с тоской, что впереди ещё три часа в скорбном заведении –  средней школе. И выкрашена она была жёлтой краской, так что была в полной мере «жёлтым домом», и являлась даже не «матросской тишиной», а, наверное, «матросской громкостью». Во всяком случае, здесь было зубодробительно шумно.
Вдобавок, на этом часу мы и сидели по соседству с ним. Едва я опустилась на гладкую лакированную скамейку, на которой у меня не доставали до пола ноги, то почувствовала, что сердце колотится где-то в горле, ещё немного – и его придётся хватать зубами, чтобы не выскочило. Я непроизвольно сглотнула, чувствуя, как пульсируют все нервы, связки, вены и артерии тела.
«Здравствуйте! – рявкнул кто-то у меня в голове. – Только этого не доставало! Это ж любовь!..»
Эта мысль настолько меня поразила, что весь урок пропал бесследно, и я не помнила ничего.
Захватив сумку, взявшись за ручки пакета, я спускалась по лестнице, шла по коридорам, вымазанным поверху побелкой; подняв глаза вверх, я увидела голую лампочку на проводе, и мне представилось, что я ночую в подъезде. Хрестоматию, где вся школьная программа содержалась в разжёванном виде, я до сих пор держала в руке. На крыльце, где продолжалась школьная тусня, я её раскрыла, мелькнула борода Толстого и бакенбарды Пушкина, какие-то слова о гениальности и вечности. Я шла к ограде, к калитке; раскрыла на Лермонтове и увидела вдруг то, чего не видела ни в одной хрестоматии отродясь.
                Они любили друг друга так долго и нежно,
                С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
                Но, как враги, избегали признанья и встречи,
                И были пусты и хладны их краткие речи.
Руки у меня дрогнули, я стояла посреди улицы; книжка всё-таки выпала у меня из рук я упала на влажный, пахнущий недавним дождём асфальт.
 - Чёрт! – сказала я. Не успела я нагнуться, как перед книгой остановились чёрные ботинки. Хрестоматию подняли и протянули мне длинными пальцами жестом милостивого монарха. Я подняла взгляд, увидела его.
 - Спасибо, - сказала я и приняла у него изгвазданную книжку.
 - Ты взяла мой пакет, - ответил он на это. Я моргнула, заглянула во внутренность своего пакета и видела чужие кроссовки; устыдившись, я что-то пробормотала извинительное и вернула пакет. Он отдал мне мой. Ситуация была исчерпана, но он задержался на несколько секунд; спросил:
 - Что читала?
 - Лермонтова.
 - И как?
 - Ты издеваешься?
 - Я серьёзно спросил.
 - Ну, красиво.
Он ещё что-то собирался сказать, но буркнул:
 - Ладно, пока.
И пошёл. Я равнодушно развернула книгу на измятой лермонтовской странице, дочитала стихотворение:
                Они расстались в безмолвном и гордом страданье
                И милый образ во сне лишь порою видали.
                И смерть пришла: наступила за гробом свиданье…
                Но в мире новом друг друга они не узнали.
Я впервые расплакалась о несбыточном над книжкой, прямо на улице. Достала наушники и плеер из кармана, врубила полную громкость, чтобы грохотом музыки заглушить стук сердца – я не хотела его слышать больше никогда, не хотела слышать своих мыслей и читать эти чёртовы стихи. Девчонка с улыбкой грызуна снова мне вспомнилась; сунув хрестоматию в сумку, я ринулась в переплетение заплёванных дворов и старых переулков, мечтая никого не видеть больше.