Пылающие вечера

Эта девушка приходит сюда каждый вечер. Садится именно на эту скамейку, и сидит подолгу, вглядываясь прямо перед собой задумчиво-отстранённым, слегка мечтательным взором, будто созерцая что-то видимое лишь ей одной.

Полыхают закаты. Кажется, что воздух наполнен бушующим пламенем. Это пламя не только видишь. Его ощущаешь своим дыханием. Даже твоя кожа, твои внутренности горят, обожжённые пламенем нестерпимой жары, разлитой под куполом небес, тоже пылающих вселенским пожаром, источая неистовствующее зарево душных закатов.

Далёкая страна. Страна душных закатов и пламенеющих вечеров. Странная, незнакомая девушка, являющаяся каждый вечер, словно приходя из ниоткуда в час вечерней зари, чтобы также уйти в своё таинственное никуда под покровом поздних сумерек, когда начнут они сгущаться всё более и более явственно.

А пока, что сидит она на своей излюбленной скамейке. Её длинные волосы пламенеют своим природным золотом, подобно тому, как пламенеет в этот час вся окружающая явь.

Но как же похожи её черты, само её лицо, её манеры, движения и жесты, как напоминает в ней всё – буквально всё! – ту девушку из моей родной страны, оставленной мною – так уж вышло – навсегда, девушку из моего родного города. Только у той были жгуче чёрные волосы. А так… Если б не этот огненно-золотой цвет, я всенепременно подумал бы, что это она явилась сюда, миновав моря и океаны, страны и континенты, и что её смерть, свидетелем которой был я сам, - просто бред, сон, галлюцинация. Но, увы… Чудес не бывает. Знаю, что эта девушка сидящая здесь, только похожа на неё. Но похожа сильно и явственно. Похожа почти во всём – до мелочей. Похожа за исключением цвета волос. Это-то самое исключение и возвращает меня к реальной жизни и к адекватному пониманию вещей.

…Сколько мне тогда было? – Лет пятнадцать, не больше. Давно ли мать моя развелась с отцом… А кажется, что это было вчера…

Успели похоронить моего дедушку, с которым совсем-то у меня расстроились отношения. Ведь совсем недавно мы гуляли в сквере за домом, садились на скамейку, я смотрел на облака дыма, струившегося от дедушкиной сигареты, как красиво уплывал этот дым в вечереющую даль, окрашенную бледноватым пурпуром, мы говорили о травах, о зверях, о птицах и ещё о многом, многом другом. Но так было. И это ушло. Ушло, увы, из-за того, что никак не мог мне дедушка простить того, что в школе мои дела шли, сказать по-правде, неважно, в чём была не столько моя вина, сколько моя беда. Не мог и не хотел он этого понять, растравляя мои, и без того тяжёлые, душевные раны. Что поделать… Человек старых взглядов. Человек своего времени. Того времени, в которое люди были всего лишь материалом для строительства передового государства, создание коего в наикратчайшие сроки было тогда – так уж сложились обстоятельства – вопросом элементарного выживания. Не до гуманизма было. Такая душевная чёрствость и полная выхолощенность сердца, унаследованные от суровых лет дедушкиной молодости – тоже не столько были его виной, сколько его бедой. Но это я смог осознать гораздо позже.

…Потом мать лечилась от алкоголизма. Да, она пила. Ещё до моего появления на свет начала пить. И с отцом моим познакомилась по пьянке. По пьянке же они потом и расстались. Отец тоже пил. Насколько знаю, и сейчас пьёт. Если, конечно, он ещё жив, в чём имею, по вполне понятным причинам, все основания сомневаться.

Тогда, года через полтора после дедушкиной смерти, мать пошла лечиться. Сама пошла. Помогло. Но, ненадолго. Потом лечилась снова. Да слишком поздно. Она сошла с ума, найдя свой печальный конец в том мрачном заведении, куда отправляют совсем безнадёжных, каковых нельзя оставить ни на минуту без квалифицированного присмотра.

Но, это было потом. А сейчас, вернувшись из психиатрической больницы, мать устроилась на работу. Она, безусловно, рада. Я и бабушка рады ещё больше.

Через некоторое время мать сошлась с человеком, который был на много лет старше её, зато имел неимоверные доходы – был он портным, а заодно ещё и самогон гнал.

Так у матери всё снова и пошло-поехало.

…Трудным было детство. Трудной и тяжёлой была юность, отмеченная потерей любимой девушки, скончавшейся от неизлечимой болезни, так предательски её подкосившей.

Я познал цену человеческих страданий. Этим-то и вызван мой, странный для многих, выбор профессии, тоже связанной с человеческими страданиями.

Но, как известно, беда одна не ходит. И в стране настали смутные времена. Вскоре и страны, можно сказать, не стало. Не стала нужна и моя работа, мои умения, знания и старания. Я уехал. С превеликим трудом далось это решение. Однако, что сделано, то сделано – обратной дороги нет.

И здесь есть боль и страдания. Здесь тоже существуют люди, для коих, вследствие их увечья, контакты с окружающим миром немыслимы без помощи специалиста. Я здесь нужен. Впрочем, был нужен и дома. Но при том безденежье, постигшем многих, мои знания хоть и были для кого-то бесценны, но не было возможности оплачивать мои услуги в денежных знаках соответствующего достоинства. А я просто хотел есть. Вот так всё прозаично и ужасно.

…Ничего не осталось. Детство прошло… Детство, которого, если разобраться, так и не было… Юность отлетела, тоже не успев толком начаться… Время движется к тому, что скоро придётся примерять деревянный макинтош. Здесь, в далёком далеке от моей страны, которой тоже больше нет… Нет её даже на географической карте… А ведь когда-то была… Была и на карте, и в жизни… Кто-то её любил и уважал, кто-то боялся и… тоже уважал… Но, что говорить о том, чего больше нет, и, скорее всего, никогда больше не будет… Только растравлять понапрасну старые раны, вроде успевшие, хоть со скрипом, но всё же зарубцеваться…

Лишь осталась эта таинственная девушка, являющаяся каждый вечер на скамейку, расположенную прямо под моими окнами, девушка, так напоминающая мою первую любовь. Первую и единственную. Только волосы у неё золотые. Не рыжие, а именно золотые – как этот закат. Будто приходит моя давняя юность, оставшаяся в том далёком далеке, в той далёкой, увы, не существующей более стране, приходит, будучи позолоченной лучами полыхающего заката, столь явственно напоминающего о быстротечности жизни.