Иезуит

SANCTA  SANCTORUM
                1.
Закат  был  великолепен.
Словно  беспечный  художник  опрокинул  свою  палитру  на  небосвод,  полыхавший  всеми  оттенками  алого  и  нежно-розового,  постепенно  переходящего  ближе  к  зениту  в  салатовый,  который,  в  свою  очередь,  становился  на  востоке  густо  синим,  предвещая  скорое  наступление  тьмы.
– Ты  готов? – негромко  поинтересовался  отец-иезуит  Доминик,  переведя  взор  с  небес  на  грешную  землю.
– Да,  професс*, – стараясь  выглядеть  собранным  и  серьезным,  хотя  душа  его  выплясывала  неприличные  па  в  предвкушении  третьей,  завершающей  его  обучение  экзаминации,  ответил  Конрад.  Доминик,  прекрасно  понимавший  его  состояние,  вздохнул  и,  смиренно  покачав  головой,  сказал:
– Тогда  пошли.
Конрад  немного  нервно  поправил  перевязь  своего  меча,  ставшую  вдруг  удивительно  тяжелой  и  неудобной.  И  торопливо  двинулся  следом  за  учителем,  широкими  размеренными  шагами  устремившегося  к  их  цели.
А  она  была  уже  совсем  близко.  Об  этом  свидетельствовало  практически  все:  и  деревья,  скрученные  неведомой  силой  и  изнемогавшие  под  спудом  плотных  фестонов  паутины,  оплетавшей  их  ветви;  и  отчетливый  запах  тлена,  вздымавшийся  от  самой  земли,  словно  наполненной  разлагающейся  плотью;  и  зловещее  карканье  ворон,  единственных  птиц,  не  покинувших  это  место.
– Что  здесь  произошло? – понизив  голос  до  еле  слышного  шепота  и  испуганно  озираясь  по  сторонам,  спросил  Конрад.
– Так  было  всегда, – скупо  ответил  Доминик,  не  оборачиваясь.  Конрад,  взглянув  на  его  непривычно  посуровевшее  лицо,  не  рискнул  продолжать  расспросы.  А  вскоре  это  вовсе  вылетело  у  него  из  головы,  поскольку  ветви  изувеченных  деревьев  внезапно  расступились,  и  перед  ними  открылось  большое  озеро,  от  которого  веяло  застарелой  гнилью – и  непонятной,  но  явственной  угрозой,  вызывавшей  у  Конрада  нервный  озноб  и  сосущее  ощущение  под  ложечкой,  забытое  им,  казалось,  давным-давно.
– Подождем  здесь, – внезапно  остановившись,  сказал  Доминик  и  устало  опустился  прямо  на  землю,  по-восточному  скрестив  ноги.
– Подождем  чего? – непонимающе  пожал  плечами  Конрад.
– Полночи, – спокойно  пояснил  професс. – Раньше  этого  срока  Врата  не  откроются.
И,  посмотрев  на  небо,  успевшее  уже  стать  бархатно-черным,  украсившись  неяркими  блестками  мерцающих  в  недосягаемой  высоте  звезд,  добавил:
________________________________________________
*Професс – высший  ранг  в  ордене  иезуитов
– Уже  совсем  скоро.   
Конрад  судорожно  сглотнул.  Определенно,  эта  экзаминация,  столь  отличная  от  всех  предыдущих,  нравилась  ему  все  меньше  и  меньше – как  и  место,  выбранное  для  ее  проведения.
Немного  помявшись,  он  все  же  решился  последовать  примеру  професса  и  присел  рядом  с  ним  на  корточки,  крепко  сжимая  рукоять  своего  меча.
Заметив  это,  Доминик  усмехнулся.
– Расслабься  и  перестань  душить  оружие.  Здесь  нам  никто  и  ничто  не  угрожает.
– Тогда  зачем  мы  здесь? – удивленно  посмотрел  на  него  Конрад.  Доминик  вздохнул,  внезапно  сникнув.
– Remember! – глухим,  немного  надтреснутым  голосом  произнес  он,  подняв  вверх  указательный  палец. – Помни!  Именно  это  сказал  Карл  I,  взойдя  27  января  1649  года  на  эшафот  под  окнами  собственного  дворца.  Призыв  этот  был  обращен  ко  мне,  его  духовнику,  принявшему  его  исповедь  накануне  казни.  И  сейчас,  после  смерти  лорда-протектора*,  пришло,  наконец,  время  исполнить  данное  мной  тогда  королю  обещание.
– Какое? – затаив  дыхание,  спросил  Конрад.
– Вернуть  королевскую  печать,  этот  символ  и  дух  всего  Британского  королевства,  ее  законному  наследнику.
– Так  она  у  вас? – изумленно  воскликнул  Конрад  и,  не  сдержавшись,  злорадно  ухмыльнулся. – А  Кромвель  прилагал  столько  усилий  по  ее  розыску,  не  давая  покоя  своим  индепендентам  ни  днем,  ни  ночью! 
– Нет, – покачал  головой  Доминик. – Его  величество  в  тот  момент  не  мог  доверять  никому,  и  потому  не  раскрыл  эту  тайну  даже  мне.  Однако  я  знаю,  в  отличие  от  Кромвеля,  с  чего  нужно  начинать  поиски  печати.  А  вернее,  ОТКУДА  их  нужно  начинать.
И  он  широким  жестом  обвел  раскинувшееся  перед  ними  водное  пространство,  выглядевшее  сейчас  во  сто  крат  чернее  ночного  неба  над  ним.
Где-то  в  вышине,  невидимый  в  окружавшей  их  непроглядной  тьме,  громко  и  пронзительно  каркнул  потревоженный  во  сне  ворон.  Непроизвольно  оглянувшись  на  этот  звук,  Конрад  несколько  секунд  бесцельно  всматривался  в  едва  различимые  в  свете  звезд  деревья,  а  когда  повернулся  обратно,  професс  уже  стоял  на  ногах,  машинально  отряхивая  свою  сутану  от  приставшего  к  ней  сора.
– Пора, – каким-то  бесконечно  уставшим  тоном  произнес  Доминик  и,  не  глядя  на  Конрада,  шагнул  прямо  в  воду.
Ахнув,  Конрад  рванулся  было  за  ним,  стремясь  удержать  его  от  этого  безумия – и  замер,  широко  раскрыв  в  изумлении  рот.  Вода,  выглядевшая  такой  глубокой,   под  стопами  професса  даже  не   шелохнулась,   словно  ____________________________________________________
*Лорд-протектор – Оливер  Кромвель  (1599 – 1658)
была  замощена  обсидианом,  и  он  шел  по  ней  без  всяких  усилий,  не  производя  ни  единого  всплеска.
– Ты  со  мной? – отойдя  от  берега  на  десяток  шагов,  бросил  через  плечо  совершенно  ошеломленному  Конраду  Доминик,  словно  только  что  вспомнив  о  его  существовании.
– Д-да, – клацнув  зубами,  промямлил  тот  и  торопливо  принял  вертикальное  положение,  покачнувшись  на  ставших  вдруг  непослушными  ногах.  Професс  стоял,  выжидательно  глядя  на  него,  и  Конрад,  с  трудом  переборов  внутреннее  сопротивление,  нехотя  ступил  на  такую  ненадежную  опору.  И  недоверчиво  хмыкнул,  убедившись  в  ее  поразительной  прочности.
– Почти  как  зимой  на  Темзе, – озвучил  он  свои  ощущения.  И,  осторожно  пошевелив  ногой  вперед-назад,  добавил: – Только  совсем  не  скользко. 
– И  только  это  не  Темза, – мрачно  присовокупил  Доминик  и,  одарив  Конрада  тяжелым  взглядом,  продолжил  свое  движение  вперед,  к  ему  одному  известной  цели.  Смущенно  потупившись,  Конрад  поплелся  за  ним,  дав  себе  слово  никогда  больше  не  раскрывать  рта,  если  его  ни  о  чем  не  спрашивают.
Однако  он  едва  не  нарушил  это  обещание,  когда  заметил,  что  местность  вокруг  них  начала  вдруг  изменяться:  сперва  совсем  чуть-чуть,  но  постепенно  эти  изменения  делались  все  явственнее  и  очевиднее,  пока  не  затронули  абсолютно  все.  В  какой-то  момент  Конрад  находился  еще  на  нереальной  тропе,  проложенной  прямо  по  поверхности  таинственного  озера – и  внезапно  оказался  в  мрачной  пещере,  полной  тяжелых,  похожих  на  стелющийся  под  его  ногами  дым,  испарений.  С  ее  потолка  свешивались,  словно  занавеси,  клочья  вездесущей  пыльной  паутины,  а  по  стенам  сочилась  влага  и  странная,  слабо  фосфоресцирующая  слизь,  шевелящаяся  и  подергивающаяся,  будто  живая.
– Не  отставай, – сдавленно  и  немного  раздраженно  приказал  професс.  Конрад  кивнул,  и  не  думая  спорить.  Это  место  порождало  в  нем  даже  не  страх,  а  откровенный,  всеподавляющий  ужас,  не  шедший  ни  в  какое  сравнение  с  тем  чувством,  что  вызывали  в  нем  окрестности  озера.  И  потеряться  здесь,  оставшись  в  полном  одиночестве,  ему  хотелось  меньше  всего  на  свете.
А  потеряться  в  этой  пещере,  как  вскоре  он  убедился,  не  составило  бы  никакого  труда  и  куда  более  искушенному  спелеологу,  чем  он.
Начавшись  с  довольно  узкого  прохода,  через  пару  десятков  ярдов  она  внезапно  расширилась  и  стала  неудержимо  ветвиться,  словно  раскидистый  куст,  выбрасывающий  во  все  стороны  все  новые  и  новые  побеги.  Вскоре  Конрад  уже  совершенно  утратил  какое-либо  представление  о  своем  местоположении  в  ней,  и  если  бы  не  присутствие  професса,  знавшего,  судя  по  его  уверенности,  дорогу  наизусть,  он  наверняка  ударился  бы  в  неконтролируемую  панику,  убежденный,  что  ему  предстоит  до  конца  его  дней  бродить  по  этому  грандиозному  неповторяющемуся  лабиринту.
Занятый  своими  переживаниями,  Конрад  не  сразу  обратил  внимание  на  шум,  вдруг  коснувшийся  его  слуха.  Сглаженный  расстоянием,  он  походил  на  невнятный  гул  множества  голосов,  но  чем  ближе  они  с  Домиником  подходили  к  его  источнику,  тем  яснее  становилось,  что  это  всего  лишь  рокот  прибоя,  непрерывной  волной  набегавшего  на  неведомый  берег.
– Здесь  что,  еще  и  море  есть?! – потрясенно  спросил  Конрад,  не  веря  самому  себе.
– Не  море, – все  также  угрюмо  и  немногословно  поправил  его  професс. – Река.
Он  ткнул  пальцем  перед  собой  и,  выглянув  из-за  его  плеча,  Конрад  увидел  в  конце  пещеры  широкий  водный  поток,  пересекавший  ее  поперек  и  исчезавший  в  давившемся  непроницаемым  мраком  туннеле.
Однако  куда  больше  существования  этой  подземной  реки  Конрада  заинтересовало  наличие  на  ней  лодочника,  терпеливо  дожидавшегося  их  у  ветхого,  источенного  гнилью  и  червями  причала.
– Вы  знаете  мою  плату? – бесстрастно  спросил  лодочник – неопрятного  вида  старик,  кутавшийся  в  невообразимую  хламиду,  состоящую,  казалось,  из  одних  ничем  не  связанных  друг  с  другом  лоскутков, – когда  они  подошли  поближе.
– Знаем, – кивнул  Доминик.  И  положил  в  протянутую  ладонь  четыре  медных  монеты  неизвестной  Конраду  чеканки.  В  глазах  лодочника,  мутно  блестевших  из-под  низко  надвинутого  капюшона,  впервые  появились  следы  хоть  каких-то  эмоций.
– Что  ж,  святой  отец, – своим  скрежещущим  голосом  произнес  он,  мерно  звякая  полученной  мздой, – свой  путь  ТУДА  вы  оплатили.  А  как  насчет  платы  за  путь  ОБРАТНО?
– Алчность – грех, – спокойно  отозвался  професс. – Свой  обратный  путь  мы  и  оплатим  на  обратном  пути.
Уверенно  игнорируя  недовольную  мину  лодочника,  Доминик  перешагнул  через  низкий  борт  не  менее  ветхой,  чем  причал,  лодки  и  занял  место  на  ее  носу.  Конрад,  чувствовавший  себя  совсем  не  уверенно,  поспешил  последовать  его  примеру – и  едва  не  сверзился  за  борт,  слишком  сильно  качнув  ненадежный  челн.
– На  Ахероне  шуметь  не  надо, – неодобрительно  проскрипел  лодочник,  сверля  смущенного  Конрада  пронзительным  взглядом. – Да  и  купаться  в  нем  никому  не  рекомендуется.
Издав  короткий,  но  крайне  неприятный  смешок,  он  с  кряхтением  поднялся  с  банки  и,  навалившись  на  длинный  корявый  шест,  отполированный  его  ладонями  до  блеска,  оттолкнул  свой  челн  от  пристани.
– Держитесь  крепче,  смертные, – глядя  на  своих  пассажиров  сверху  вниз,  с  кривой  ухмылкой  посоветовал  он  им. – Поплывем  с  ветерком.
И,  выведя  лодку  на  стремнину,  направил  ее  прямо  в  зияющий  зев  туннеля,  похожего  на  раззявленную  пасть  мифического  Пифона.
Вскоре  Конрад  воочию  убедился,  что  совет  лодочника – он  даже  в  мыслях  не  решался  называть  его  Хароном,  опасаясь  за  свой  рассудок – оказался  совсем  не  праздным.  Попав  в  теснину  туннеля,  Ахерон  явил  им  весь  свой  необузданный  нрав,  ревя  на  перекатах  и  остервенело  бросаясь  на  любое  возникавшее  перед  ним  препятствие,  будь  то  одинокий  подводный  камень  или  же  крутой  изгиб  берега.  Челн  в  такие  моменты  уподоблялся  крошечной  щепке,  угодившей  в  бурный  водоворот;  его  то  подбрасывало  вверх,  к  самому  потолку  туннеля,  щерящегося  клыками  сталактитов,  то  со  всего  маха  швыряло  вниз,  в  разверзавшуюся  вдруг  прямо  под  ним  бездну.  Судорожно  вцепившись  побелевшими  от  напряжения  пальцами  в  борта  лодки,  в  промежутках  между  этими  рывками  Конрад  размышлял  о  том,  что  пользоваться  подобной  рекой  в  качестве  транспортной  артерии  способен  только  сумасшедший  или  самоубийца.  Однако  лодочник  проявлял  редкостное  искусство  в  управлении  своим  утлым  суденышком,  да  и  на  лице  сидящего  напротив  него  Доминика  не  было  и  тени  беспокойства,  и  Конрад  смирился  со  своим  положением  плохо  принайтованного  багажа,  тем  более  что  ничего  другого  ему  просто  не  оставалось.
– Приехали, – вдруг  сказал  лодочник  и,  резко  толкнув  челн  в  сторону,  удивительно  мягко  причалил  его  к  невесть  откуда  взявшейся  пристани.
– Жди  нас  здесь, – приказал  ему  Доминик  и  покинул  лодку,  не  дожидаясь  возражений. – Мы  быстро.
Конрад,  чувствовавший  себя  как  выжатый  лимон,  последовал  его  примеру,  не  веря,  что  все  закончилось.  Его  ноги  подкашивались,  перед  глазами  все  плыло,  а  желудок  упорно  старался  вывернуться  наизнанку,  но  ему  это  было  безразлично,  поскольку  он  стоял  на  твердой  земле,  чего  он  не  чаял  испытать  уже  никогда  в  этой  жизни.
– Ты  в  порядке? – с  тревогой  и  участием  посмотрел  на  него  професс.
– Вполне, – слабым  голосом  отозвался  Конрад  и  слегка  притопнул  каблуком  по  доскам  пристани,  чтобы  самому  окончательно  убедиться  в  этом.
– В  первый  раз  всегда  так, – хмыкнул  за  его  спиной  лодочник. – Хотя, – подумав,  добавил  он, – второго  раза  обычно  не  бывает.
И  разразился  визгливым,  кудахтающим  смехом,  довольный  собственным  остроумием.
Однако  Конрад  даже  не  повернул  в  его  сторону  головы,  занятый  совершенно  другим.  Его  глаза,  словно  притянутые  магнитом,  устремились  к  каменной  лестнице,  начинавшейся  прямо  за  пристанью  и  крутыми  зигзагами  вздымавшейся  на  невероятную,  головоломную  высоту,  ведя  к  распахнутым  настежь  воротам,  казавшимся  с  такого  расстояния  совсем  крохотными.
– Добро  пожаловать  в  ад, – без  тени  насмешки  сказал  ему  Доминик.
И  это  была  истинная  правда.

2.
– Никогда  не  думал,  что  путь  к  вечным  мукам  может  быть  таким  долгим, – запыхавшись,  произнес  Конрад,  преодолевая  очередную – пятисотую?  тысячную? – ступеньку  этой  по-настоящему  адской  лестницы.
– Дорогу  осилит  идущий, – философски  отозвался  професс,  несмотря  на  свой  возраст  выглядевший  куда  менее  утомленным,  нежели  его  молодой  спутник.
– Надеюсь  только,  что  в  ее  конце  мне  не  придется  сражаться  еще  и  с  Цербером, – мрачно  проворчал  Конрад,  начавший  всерьез  опасаться  такой  перспективы.
– Кербером, – поправил  его  Доминик  и  еле  заметно  улыбнулся. – Насчет  этого  не  беспокойся.  Он  стережет  не  вход  в  Аид,  а  выход  из  него,  и  не  станет  чинить  нам  никаких  препятствий.
– Уже  легче, – себе  под  нос  пробурчал  Конрад,  немного  успокоенный,  однако  все  же  проверил,  как  выходит  из  ножен  его  меч – просто  так,  на  всякий  случай.  И  со  стоном  поднял  немилосердно  нывшую  ногу  на  следующую  ступень.
Когда  они  с  профессом  достигли,  наконец,  верхней  площадки,  икры  у  Конрада  сводило  жестокой  судорогой,  а  его  грудь  вздымалась  и  опадала  подобно  кузнечным  мехам.  Однако  он  тут  же  позабыл  об  этом,  узрев  перед  собой  предмет  их  недавнего  разговора – Кербера,  с  подозрением  смотревшего  на  людей  с  высоты  своего  трехметрового  роста,  почти  полностью  перегораживая  далеко  не  маленькие  Ворота  Ада.
Громко  икнув,  Конрад  застыл,  не  в  силах  поверить  собственным  глазам.  Прекрасно  знавший  античные  мифы – иезуитское  образование  обязывало – он  ждал  чего  угодно,  но  только  не  двуногое  чудовище  из  ночных  кошмаров,  больше  всего  похожее  на  вставшего  на  дыбы  крокодила,  с  устрашающей  пастью,  щетинившейся  целым  частоколом  острейших  клыков.
– Это…  пес?! – чуть  слышно  выдохнул  Конрад,  не  шевеля  даже  пальцем,  чтобы  не  спровоцировать  атаку.
– Нет,  конечно, – нормальным  голосом  ответил  професс. – Но  должны  же  были  наши  предки  хоть  как-то  обозначить  существо,  которое  они  никогда  не  видели?  А  поскольку  Кербер  здесь  действительно  исполняет  роль  собаки,  они  его  так  и  назвали.
– А  как  же  три  головы? – рискнул  скосить  на  него  глаза  Конрад.
– Поверь  мне, – с  чувством  сказал  Доминик. – Для  подобной  работы  ему  вполне  хватает  и  одной  его  пасти.   
В  этот  момент  Кербер,  уставший  от  бездействия  своих  визитеров,  предупреждающе  обнажил  свои  устрашающие  клыки,  способные,  наверное,  в  один  укус  прикончить  матерого  быка,  и  глухо  заворчал.
– Ну-ну,  не  надо  сердиться, – ласково  проворковал  професс,  шагнув  вдруг  вперед  и  останавливаясь  в  каком-то  ярде  от  зверя. – Мы  не  сделаем  тебе  ничего  плохого.
Протянув  руку,  Доминик  бестрепетно  коснулся  чешуи  на  груди  Кербера  и  легонько  поскреб  ее  ногтями,  не  обращая  внимания  на  копошившихся  на  ней  паразитов.  Опешив  от  такой  наглости,  адский  пес  позволил  профессу  подойти  к  себе  вплотную,  за  что  был  вознагражден  интенсивным  почесыванием  шеи  и  подбородка,  где  насекомые  явно  досаждали  ему  больше  всего.  Прикрыв  глаза  и  суча  несоразмерно  коротенькими  передними  лапками,  имевших  всего  по  два  когтистых  пальца,  чудовище  застыло  в  блаженном  трансе,  полностью  отдавшись  нежданному  удовольствию.
– Ты  можешь  пройти,  пока  я  его  отвлекаю, – ни  на  миг  не  прерывая  своего  занятия,  сказал  Доминик  стоявшему  за  его  спиной  Конраду.  Тот  хрипло  кашлянул,  выходя  из  ступора,  и  нехотя  стронулся  с  места.  Он  двигался  предельно  осторожно,  чтобы  не  произвести  ни  малейшего  шума,  однако  Керберу  это  было,  похоже,  все  равно:  сейчас  можно  было  бы  вынести  из  Аида  хоть  самого  повелителя  подземного  царства,  и  пес  даже  не  шелохнулся  бы,  занятый  куда  более  приятным  делом.  Но  Конрад,  прекрасно  понимавший  это  умом,  тем  не  менее  и  не  подумал  расслабляться,  по  крайней  мере  до  тех  пор,  пока  не  протиснулся  в  узкий  зазор,  остававшийся  между  чешуйчатым  боком  зверя  и  Вратами,  и  не  очутился  далеко  за  ними,  вне  досягаемости  их  пугающего  стража.
Здесь  он  остановился,  дожидаясь  своего  наставника.  А  тот  еще  несколько  минут  не  расставался  со  своим  новым  приятелем,  тщательно  обчесывая  его,  пока,  наконец,  не  опустил  устало  руки  и,  отступив  на  шаг,  сказал:
– Ну,  достаточно.
Кербер  тут  же  открыл  глаза  и,  склонив  голову,  вопрошающе  уставился  на  стоявшего  перед  ним  человека,  преданно  виляя  мощным,  увенчанным  костяными  зубцами  хвостом  и  скаля  клыки  в  просящей  ухмылке.
– Я  должен  идти, – обезоруживающе  улыбнулся  ему  Доминик  и  потрепал  чудовище  там,  где  у  настоящей  собаки  были  бы  уши. – Но  мы  еще  увидимся.  Обещаю.
Кербер  вздохнул,  словно  действительно  понял,  и  посторонился,  освобождая  дорогу.
– Хорошая  собачка, – без  тени  насмешки  сказал  професс  и,  кивнув  на  прощание,  решительно  переступил  порог  ада.
– «Оставь надежду,  всяк  сюда  входящий», – продекламировал  он,  приблизившись  к  изнывающему  от  нетерпения  Конраду.      
– Алигьери, – машинально  определил  Конрад,  узнав  цитату.
– Великий  Алигьери, – воздел  палец  к  небу  Доминик. – Сумевший  в  поисках  своей  возлюбленной  найти  путь  сюда,  заказанный  всем  прочим  живым.  И  теперь  нам  предстоит  повторить  его  подвиг.
Он  махнул  рукой  куда-то  вперед,  и,  проследив  за  его  движением,  Конрад  увидел  то,  на  что  не  обратил  внимания  прежде.
Лимб.
– А  где  же  Вергилий? – ощутив  внезапный  озноб,  попробовал  пошутить  Конрад.
– Он  нам  не  нужен, – твердо  отрезал  Доминик.  И  спокойно  начал  НИСХОЖДЕНИЕ,  словно  делал  это  по  сто  раз  на  дню.
…Тени. 
           Безмолвные. 
                Бестелесные.
                Неживые.
Сумрак.
          Душный.
                Сырой.
                Знобящий.
Тлен.
       И  тишина.
– Менет, – уронил  в  эту  тишину  Доминик,  и  сейчас  же  вокруг  заухало,  запричитало,  зашелестело,  словно  тысячи  нечеловеческих – мертвых! – голосов  повторяли  на  все  лады  одно  и  то  же:  «Живые…  живые  ТУТ!»
– Ты  знаешь  мое  имя? – перекрыв  эти  шепотки  и  заставив  их  в  страхе  умолкнуть,  донесся  из  непроглядной  тьмы  чей-то  рокочущий  голос.
– Да,  сын  Кевтонима, – спокойно  отозвался  професс. – Я  знаю  твое  имя.
– Давно  я  не  слышал  его  из  чужих  уст, – вздохнул  их  невидимый  собеседник. – Очень  давно.
– Я  пришел  принести  жертву, – чуть  возвысив  голос,  прервал  его  Доминик. – Ты  поможешь  мне  в  этом?
– Кого  ты  ищешь? – вопросом  на  вопрос  ответил  Менет,  сын  Кевтонима – пастух  жертвенных  стад  Аида.
– Карла,  короля  Англии!
– Он  здесь, – помедлив,  сказал  Менет. – И  я  помогу  тебе.
Сумрак  вздрогнул,  вспучился  гнойным  нарывом – и  лопнул,  выпустив  из  своих  черных  недр  не  менее  черную  корову,  безразлично  взирающую  на  попятившихся  при  ее  появлении  людей.
– Ты  знаешь,  что  нужно  делать? – вопросил  оставшийся  невидимым  Менет,  и  почему-то  Конрад  был  несказанно  рад  этому  обстоятельству.
– Вполне, – кивнул  Доминик  и,  взявшись  за  крутой  рог  коровы,  притянул  ее  к  лежавшему  в  стороне  плоскому  камню,  покрытому  то  ли  частыми  трещинами,  то  ли  полустершимися  надписями  на  неизвестном  языке.
– Вскрой  ей  яремную  вену, – приказал  професс  Конраду,  безмолвно  наблюдавшему  за  его  действиями.
– Что? – не  веря  своим  ушам,  переспросил  тот.
– Ты  слышал, – сквозь  стиснутые  зубы  процедил  Доминик. – И  побыстрее.
Сглотнув,  Конрад  подчинился.  Приблизившись  к  корове,  он  дрожащими  пальцами  нащупал  на  ее  шее  бьющуюся  жилку  и,  переборов  внутреннее  сопротивление,  пронзил  ее  своим  кинжалом.  Животное  дернулось,  но  осталось  стоять  на  месте,  и  тугая  струя  густой,  почти  черной  крови  брызнула  точно  на  камень,  заливая  его  царственным  пурпуром.
Чья-то  легкая,  как  дуновение  ветерка,  бесплотная  рука  коснулась  плеча  Конрада,  мягко,  но  решительно  отстраняя  его  в  сторону – и  к  этому  теплому,  живому  пурпуру  жадно  придвинулась  серая,  будто  выцветшая  и  полинявшая  фигура,  от  которой  веяло  могильным  холодом.  И  начала  его  пить,  давясь  и  захлебываясь,  с  каждым  глотком  обретая  ВЕЩЕСТВЕН- НОСТЬ.
– Ты  все-таки  пришел, – негромко  произнес  Карл  I,  утолив,  наконец,  свою  жажду.  В  ту  же  секунду  отворенная  вена  на  шее  коровы  закрылась  сама  собой,  и  животное  спокойно  удалилось,  канув  в  окружающем  их  сумраке  без  следа.
– Да,  ваше  величество, – посторонившись,  чтобы  пропустить  корову,  ответил  Доминик. – Пришел.
– Я  помню… – медленно,  с  некоторым  удивлением,  промолвил  король.  И  повторил,  убеждая  в  этом  самого  себя: – Я  помню!  И  суд,  и  эшафот,  на  который  я  ступил  прямо  из  окна  Уайт-Холла,  и  даже  удар  топора,  прервавший  мою  бренную  жизнь…
На  этих  словах  голос  изменил  Карлу,  и  он  осторожно  коснулся  своей  шеи,  не  веря,  что  отсеченная  голова  снова  с  ним.  Однако  миг  слабости  прошел,  и  король,  вновь  обретший  самообладание,  закончил:
– И  твое  обещание,  святой  отец.
– Я  тоже  помню  его,  ваше  величество, – поклонился  професс. – И  я  пришел  сюда  именно  за  тем,  чтобы  его  исполнить.
– Так  Кромвель  мертв? – с  внезапно  вспыхнувшей  радостью  спросил  Карл.  И  тут  же  ответил  самому  себе,  не  дав  Доминику  открыть  и  рта: – Ну,  конечно!  Я  же  видел  его  тень – и  забыл  об  этом,  как  забыл  и  о  многом  другом.  Здесь  иначе  и  не  бывает…  Но  кто  же  правит  теперь?
– Генерал  Монк.
– А…  мой  сын? – с  тревогой  посмотрел  на  иезуита  король.
– Он  во  Франции.
– Он  обязан  вернуться  и  занять  трон,  принадлежащий  ему  по  праву! – гневно  воскликнул  Карл,  воздев  сжатый  кулак.  Доминик  кивнул.
– Так  и  будет, – убежденно  заявил  он. – Однако  прежде  он  должен  получить  королевскую  печать.  А  я  должен  вернуть  ее  ему,  как  и  обещал  вам  в  тот  черный  день  десять  лет  назад.
– Разумеется, – разом  сникнув,  печально  улыбнулся  король. – Какой  же  король  без  королевской  печати?
– Так  вы скажете,  где  нам  ее  искать? – осторожно  поинтересовался  професс.
Карл  взглянул  на  него – и  недоуменно  прищурился,  словно  что-то  мучительно  припоминая.  Черты  его  лица  как-то  вдруг  поблекли  и  начали  неуловимо  расплываться,  утрачивая  четкость.  Король  стремительно  РАЗ-  ВОПЛОЩАЛСЯ,  вновь  становясь  бесплотной  тенью,  и  с  каждой  секундой  этот  процесс  становился  все  заметнее – и  быстрее,  нарастая  подобно  сорвавшейся  с  горы  снежной  лавине.
– Ваше  величество! – заметив  эти  явные  признаки  надвигающегося  беспамятства,  тревожно  воскликнул  Доминик. – Где  нам  искать  печать?!
– Печать…  – глухо  и  невыразительно  повторил  Карл,  все  больше  и  больше  погружаясь  в  сумрак.  Иезуит  раздраженно  тряхнул  головой.
– Да,  печать!  Где  она? – теряя  последние  остатки  терпения,  воскликнул  он,  остро  сожалея  о  том,  что  не  может  взять  короля  за  плечи  и  хорошенько  встряхнуть  его.  Однако  его  резкий  тон  подействовал  ничуть  не  хуже.  Карл  замер,  на  миг  сделавшись  немного  четче,  и  отчетливо  произнес:
– Ищи  ее  в  сердце  королевства.  Там,  где  был  обретен  Меч.
Доминик  только  начал  переваривать  услышанное,  когда  Карл  вздохнул  с  чувством  прекрасно  выполненного  долга.
И  растаял  окончательно,  невесомым  облачком  канув  в  небытие.
– Что  он  имел  в  виду? – рискнул  подать  голос  Конрад,  благоразумно  хранивший  молчание  все  это  время. – Какой  Меч?
– Эскалибур, – устало  помассировав  себе  виски,  ответил  професс. – Он  говорил  об  Эскалибуре,  Конрад.  И  о  Камелоте.
– Но…  ведь  это  всего  лишь  миф! – потрясенно  воззрился  на  него  Конрад.  Доминик  слабо  улыбнулся.
– Как  и  все  вокруг.  Оглянись,  и  ты  сам  убедишься  в  этом.
Конрад  смущенно  потупился,  признавая  его  правоту.
– Как  же  мы  найдем  Камелот,  если  не  знаем,  где  он  находится? – несмело  спросил  он  спустя  некоторое  время.
– Отчего  же  не  знаем? – уже  совсем  весело  отозвался  Доминик. – Он  в  сердце  королевства,  естественно!
И  легко,  от  души,  рассмеявшись,  он  направился  к  выходу  из  Лимба,  и  не  думая  прояснять  свои  слова.
У  ворот  Аида  им  пришлось  на  несколько  минут  задержаться:  Кербер  потребовал  свою  долю  внимания,  и  Доминик  честно  уделил  ему  ее,  тщательно  прочесав  все  его  зудящие  места.  Усиленно  виляя  хвостом,  чудовище  еще  долго  стояло  на  верхней  площадке,  провожая  их  жалобным  взглядом,  и  професс  не  раз  оборачивался,  чтобы  помахать  ему  на  прощание  рукой.  Однако,  в  отличие  от  своего  наставника,  Конрад  не  чувствовал  никакой  печали,  покидая  это  мрачное  место,  и  вздохнул  с  облегчением  только  тогда,  когда  увидел,  что  челн  Харона  все  еще  стоит  у  пристани,  как  они  и  договаривались.
– Вернулись-таки? – проворчал  лодочник,  когда  они  подошли  поближе. – А  я-то  надеялся  идти  обратно  по  привычке – налегке.
Покачав  головой,  он  притворно  вздохнул,  однако  его  глаза,  еле  различимые  под  низко  надвинутым  капюшоном,  хитро  блеснули.
– Ну,  нет – так  нет.  Но  сначала… – и  он  выразительно  потер  друг  о  друга  указательный  и  большой  пальцы.  Ни  слова  не  говоря,  Доминик  отвязал  от  пояса  увесистый  мешочек  и,  не  считая,  высыпал  в  ладонь  Харона  примерно  половину  его  содержимого.
– Этого  достаточно? – сухо  поинтересовался  професс.
– Вполне, – довольно  осклабился  лодочник.
– Тогда  доставь  нас  на  поверхность.  И  как  можно  скорее.
– С  удовольствием, – отвесил  ироничный  поклон  Харон  и  взял в  руки  свой  шест. – Куда  изволите?
– В  Солсбери, – негромко  произнес  Доминик. 
И  улыбнулся,  услышав  удивленное  восклицание  своего  ученика.
3.
– В  Аид  ведет  множество  дорог, – говорил  Доминик,  продираясь  сквозь  колючий  кустарник,  окружавший  неприметную  пещерку  у  подножия  пологого  холма,  поросшего  голубым  вереском. – И  начинаются  они  везде,  где  живут  люди.  Живут…  и  умирают. 
– Но  ведь  от  Авернского  озера  до  Солсбери  сотни  лиг! – возразил  Конрад,  уворачиваясь  от  хлестнувшей  его  по  лицу  ветки.
– Ну,  по  каждой  дороге  можно  пройти  как  в  одну  сторону,  так  и  в  другую, – рассудительно  ответил  професс. – А  значит,  и  из  Аида  можно  выйти  везде,  где  тебе  нужно,  если,  конечно,  ты  будешь  знать  направление  выбранной  тобой  дороги.
В  этот  момент  они  прорвались,  наконец,  через  колючую  преграду  и,  не  сговариваясь,  остановились,  окидывая  изумленным  взглядом  открывшуюся  им  панораму,  залитую  серебряным  светом  клонившейся  уже  к  закату  луны.
– Это  и  есть  Камелот? – немного  разочаровано  хмыкнул  Конрад  спустя  несколько  секунд.
– Конечно, – не  обращая  внимания  на  его  пренебрежительный  тон,  отозвался  Доминик. – Откуда,  по-твоему,  Артур  еще  мог  взять  идею  круглого  стола?
И,  поправив  сбившуюся  сутану,  професс  размашисто  зашагал  через  лежавшую  перед  ним  вересковую  пустошь,  оставив  своего  ученика  растерянно  чесать  в  затылке.  А  тот,  так  и  не  придя  к  каким  либо  определенным  выводам,  лишь  пожал  плечами  и  бросился  догонять  наставника,  решив  поразмышлять  над  этим  как-нибудь  потом – на  досуге,  если  таковой  у  него  найдется.
В  чем,  если  честно,  Конрад  очень  и  очень  сомневался.
Путь  к  предполагаемому  Камелоту  оказался  неблизким,  однако  это  имело  и  свои  положительные  стороны.  По  мере  того,  как  легендарный  замок – а  вернее,  то,  что  от  него  осталось – все  четче  проступал  в  ночном  полумраке,  тем  больше  Конрад  убеждался  в  поспешности  своей  первоначальной  оценки.  Ибо  то,  что  издали  выглядело  ничем  не  выдающимся  нагромождением  обычных  валунов,  при  близком  знакомстве  переставало  быть  таковым,  приобретая  необъяснимое  величие  и  странную  при  подобной  степени  разрушения  законченность  формы.  От  этих  развалин  веяло  древней,  первородной  СИЛОЙ,  которая  растекалась  по  ночной  равнине  широким  потоком,  заставляя  быстрее  биться  сердце  и  трепетать  душу  перед  лицом  своей  неудержимой,  всесокрушающей  мощи.
И  требовалось  время,  чтобы  привыкнуть  к  этой  силе.
Увлекшись  этими  новыми  для  него  ощущениями,  Конрад  не  заметил  возникшую  прямо  у  него  на  пути  лунку – и,  неловко  оступившись,  рухнул  лицом  в  вереск,  едва  успев  выставить  перед  собой  руки.  Морок  мгновенно  прошел,  уступив  место  резкой  боли  в  подвернутой  лодыжке  и  не  такой  резкой,  но  все-таки  неприятной  боли  в  ободранных  ладонях.
– Ты  цел? – с  тревогой  обернулся  к  нему  Доминик.
– Кажется…  да, – прошипел  сквозь  стиснутые  зубы  Конрад,  осторожно  проверяя,  не  сломаны  ли  кости.  Кости  были  в  порядке,  и,  облегченно  вздохнув,  Конрад  повторил: – Да.  Я  цел.
– Будь  повнимательнее, – успокоившись  на  его  счет,  сварливо  буркнул  професс. – И  порасторопнее:  до  рассвета  осталось  не  так  уж  много  времени,  а  к  его  наступлению  мы  должны  быть  внутри  круга,  иначе  ничего  не  получится.
– Постараюсь, – вздохнул  Конрад  и  с  некоторой  опаской  встал,  не  слишком  доверяя  пострадавшей  ноге.  Однако  она  не  подвела,  и,  чуть  заметно  прихрамывая,  Конрад  двинулся  за  профессом,  успевшим  уже  пройти  половину  оставшегося  до  руин  расстояния.
Вскоре  он  очутился  у  огромного,  высотой  ярдов  в  6 – 7,  каменного  столба,  слегка  наклоненного  в  сторону  руин  и  отмечающего  вход  в  сквозную  аллею,  ведущую  к  их  центру.  Аллея,  словно  прорубленная  гигантским  топором,  рассекала  внешнюю  земляную  насыпь,  расплывшуюся  за  бесчисленные  века  в  едва  поднимавшееся  над  поверхностью  равнины  возвышение  в  три  ярда  шириной,  и  внутренний  меловой  вал,  сохранившийся  несравненно  лучше  и  внушавший  уважение  своими  размерами:  7  ярдов  в  основании  и  более  2  ярдов  в  высоту.
За  этими  укреплениями  открывался  вид  на  поистине  грандиозное  сооружение,  которое  Конрад  ожидал  увидеть  в  столь  диком  месте  меньше  всего  на  свете.  Оно  начиналось  с  вертикально  установленных  камней  высотой  более  6  ярдов,  на  которых  лежали,  образуя  когда-то  полное,  а  ныне  сохранившееся  едва  ли  на  две  трети  кольцо,  столь  же  колоссальные  горизонтальные  плиты.  За  ними  виднелись  одиночные  камни  помельче,  окружавшие  сердце  всего  комплекса:  подкову  высотой  в  8 – 9  и  диаметром  в  15  ярдов,  состоящую  из  трех  целых  и  еще  двух  разрушенных  «ворот»:  огромных  трилитов  из  двух  вертикальных  камней,  на  которые  был  положен  третий  камень.
– Да-а, – протянул  Конрад,  с  невольным  трепетом  вступая  в  центр  этой  подковы,  около  которого,  смещенный  к  дальнему  от  входной  аллеи  углу,  лежал  громадный  камень,  до  ужаса  похожий  на  алтарь  в  Лимбе. – Теперь  я  верю,  что  все  это  создал  Артур  Пендрагон.
– И  ошибаешься, – рассеянно  отозвался  Доминик,  созерцая  начавшее  светлеть  небо  и  гаснущие  одна  за  другой  звезды. – Эти  камни  стояли  здесь  задолго  до  Артура,  он  лишь  сделал  их  сердцем  своего  королевства,  взяв  то,  что  они  хранили  под  собой.
– «Под  собой»? – недоуменно  нахмурившись,  переспросил  Конрад  и  уставился  в  землю  под  своими  ногами.  Доминик  отвлекся,  наконец,  от  своих  наблюдений  и  смерил  его  долгим  и  далеко  не  благожелательным  взглядом.
– Именно.  Эскалибур  находился  не  в  камне,  как  о  том  повествуют  известные  тебе  легенды,  а  под  ним,  что,  согласись,  куда  логичнее.
– Почему? – все  еще  не  понимал  Конрад.  Доминик  вздохнул,  сетуя  на  тупость  своего  ученика.
– А  ты  попробуй  вонзить  в  камень  свой  меч.  Я,  знаешь  ли,  буду  сильно  удивлен,  если  у  тебя  это  получится,  и  первым  назову  тебя  Артуром – Королем  Былого  и  Грядущего,  вернувшимся  в  мир  из  хрустального  грота,  в  который  его  заключил  сам  Эмрис*!
– Но  легенда  говорит… – упрямо  гнул  свое  Конрад. 
– Легенда! – пренебрежительно  фыркнул  Доминик,  заставив  его  умолкнуть  на  полуслове. – В  легендах  слишком  часто  все  прозаическое  подменяется  героическим,  чтобы  можно  было  безоговорочно  им  доверять.  А  что  может  быть  героического  в  поднятии  камня,  пусть  даже  такого  большого,  как  этот, – Доминик  махнул  рукой  в  сторону  «алтаря», – под  которым  и  был  спрятан  Эскалибур  и  где,  если  я  не  просчитался,  находится  сейчас  и  королевская  печать?
– Так  печать  здесь?! – воскликнул  Конрад,  мгновенно  забыв  об  Артуре  с  его  мечом. – Почему  же  мы  тогда  ничего  не  делаем?
– Почему  «ничего»? – усмехнулся  професс,  вновь  поворачиваясь  лицом  к  востоку. – Мы  ждем  восхода.
– Зачем? – пожал  плечами  Конрад,  посмотрев  в  ту  же  сторону.  И  запнулся,  когда  яркая  вспышка,  плеснувшая  точно  сквозь  проем  между  двух  вертикальных  блоков  стоявшего  там  трилита,  ослепила  его,  вынудив  поспешно  зажмуриться.  В  тот  же  миг  он  услышал  не  звук,  а  всего  лишь  тень  звука,  легкое  неудобство,  почти  неощутимо  давившее  на  его  уши.  Но  от  этого  неудобства,  казалось,  завибрировал  сам  воздух – и  Конрад  вместе  с  ним:  камни  вокруг  «пели»,  приветствуя  восход  Солнца!
1 Пора! – выдохнул  Доминик  и,  одним  шагом  преодолев  разделявшее
___________________________________________
*Эмрис – одно  из  имен  Мерлина
его  и  «алтарь»  расстояние,  простер  над  ним  руки.  На  несколько  секунд  он  застыл,  собираясь  с  духом,  а  затем  раскатисто  и  напевно  произнес  Слово  Силы,  не  звучавшее  в  этих  местах  более  тысячи  лет – с  тех  пор,  как  его  произносил  здесь  сам  Артур.
– О-о-у-у-м! – эхом  отразилось  от  еле  приметно  дрожащих  камней  древнего  сооружения – и  вернулось,  необъяснимым  образом  усиленное  многократно,  словно  каждый  из  гигантских  блоков  Камелота  вложил  в  него  частичку  самого  себя,  придав  Слову  новое,  нечеловеческое  звучание.  И,  повинуясь  заключенному  в  нем  приказу,  «алтарь»  вздрогнул – и  взмыл  на  пару  ярдов  вверх,  открыв  скрывавшуюся  под  ним  продолговатую  яму,  в  которой  находился  простой  дубовый  ларец,  окованный  железными  полосами.
– Возьми  его! – с  натугой  приказал  Доминик,  чей  лоб  украсился  крупными  каплями  пота,  несмотря  на  свежесть  раннего  утра,  а  руки  заметно  дрожали,  словно  действительно  удерживали  на  весу  всю  многотонную  тяжесть  парящего  в  воздухе  камня.
– Скорее! – почти  простонал  професс,  и  Конрад  сорвался  с  места,  будто  спущенная  с  тетивы  стрела,  успев,  однако,  пробурчать  себе  под  нос:  «Значит,  ничего  героического,  вы  говорите?»
Доминик  не  ответил,  полностью  сконцентрировавшись  на  задаче  не  дать  камню  до  срока  упасть  на  его  законное  место.  Не  теряя  ни  секунды,  Конрад  нырнул  под  опасно  нависающую  над  его  головой  громаду  камня,  резко  пахнущую  сырой  землей  и  покрытую  бледными,  как  могильные  черви,  корнями,  и  с  усилием  выхватил  из  ямы  оказавшийся  неожиданно  тяжелым  ларец. 
И  тут  же  откатился  назад,  подальше  и  от  ямы,  и  от  возомнившего  себя  птицей  камня.  В  тот  же  миг  «алтарь»  неустойчиво  покачнулся,  внезапно  накренившись  на  правый  бок – и  с  тяжким  грохотом,  от  которого  вздрогнула  земля,  рухнул  вниз,  подняв  густое  облако  пыли,  запорошившей  все  вокруг.
– Совсем  ничего  героического, – повторил  Конрад,  махая  перед  лицом  левой  ладонью  в  тщетной  попытке  разогнать  эту  пыль,  и  с  омерзением  сплюнул.  Однако  правой  ладонью  он  все  еще  прижимал  к  груди  ларец,  ради  которого  только  что  рисковал  своей  жизнью,  и  это  было  самое  главное.
Двигаясь  медленно  и  осторожно,  Доминик  опустился  на  землю  рядом  с  ним,  чему-то  безотчетно  улыбаясь.  Его  лицо  было  покрыто  слоем  пыли,  в  которой  стекающие  капли  пота  оставили  грязные  борозды,  похожие  на  глубокие  морщины,  и  казалось,  что  за  эти  несколько  минут  он  постарел  как  минимум  на  пятьдесят  лет,  став  глубоким  стариком,  и,  судя  по  всему,  таким  он  себя  и  чувствовал.  У  него  не  было  сил  даже  на  то,  чтобы  взять  у  Конрада  ларец,  и,  вздохнув,  он  бесцветным,  лишенным  и  намека  на  эмоции  голосом  попросил:
– Открой  его.
Конрад  кивнул  и,  поставив  ларец  на  землю  между  своих  ног,  поднял  его  крышку,  оказавшуюся  незапертой.  И,  затаив  дыхание,  благоговейно  извлек  на  свет  все  выше  взбиравшегося  по  небосводу  солнца  то,  за  чем  им  пришлось  спускаться  в  сам  ад:  печать,  верой  и  правдой  служившую  английским  королям  вот  уже  семьсот  лет.
Он  держал  в  руках  массивную  глиняную  ступку  в  виде  кубка,  чью  чашу  плотно  закрывал  изготовленный  из  чистого  золота  диск  с  выдавленным  британским  гербом  на  его  поверхности, – и  внезапная  догадка  молнией  пронзила  его.
– Так  это  же…
– Дух  и  символ  Британского  королевства, – перебил  его,  не  давая  произнести  вслух  сакраментальные  слова,  Доминик. – И  пока  он  пребывает  на  английской  земле,  Британия  непобедима.
Конрад  сглотнул,  понимая,  что  ему  только  что  было  позволено  прикоснуться  к  Sancta  Sanctorum – святая  святых,  в  поисках  которой  целые  поколения  рыцарей  колесили  по  миру,  мечтая  обрести  кто  бессмертие,  а  кто  божественное  просветление.  Но  никто  из  них  не  был  ближе  к  исполнению  этой  мечты,  чем  он  сейчас,  и  осознание  этого  тяжким  грузом  легло  вдруг  на  плечи  Конрада,  заставив  его – быть  может,  впервые  в  жизни – заглянуть  внутрь  самого  себя  и  увидеть,  кто  он  есть  на  самом  деле.  Ибо  сейчас  он  держал  в  своих  руках  весь  мир  и,  захоти  он,  этот  мир  стал  бы  отныне  его  личной  собственностью.
Навсегда.
«Повелитель  вселенной», – беззвучно  прошептал  он,  словно  примеривая  на  себя  этот  громкий  титул.  И,  горько  усмехнувшись,  покачал  головой.  Он  не  был  готов  к  подобной  ответственности  и  сомневался,  что  когда-нибудь  станет  к  ней  готов.  Душа  его  хотела  совсем  иного,  и  Конрад  без  сожаления  и  колебаний  положил  печать  обратно  в  ларец  и  опустил  крышку,  почувствовав  при  этом  непередаваемое  облегчение – и  свободу,  которую  дарит  только  правильный  выбор. 
Внимательно  наблюдавший  за  ним  все  это  время  Доминик  с  трудом  поднял  непослушную,  дрожащую  от  усталости  руку  и  ободряюще  похлопал  Конрада  по  плечу.
– Ты  только  что  прошел  свою  третью  экзаминацию,  Конрад, – сказал  он,  заглядывая  в  глаза  повернувшему  к  нему  лицо  ученику. – И  отныне   ты  полноправный  коадъютор.  Охотник  Христа.
Конрад  кивнул,  восприняв  эту  новость  совершенно  спокойно,  хотя  еще  накануне  вечером  был  готов  отдать  свою  левую  руку  за  эти  слова.  Но  сейчас  они  не  произвели  на  него  никакого  впечатления,  скользнув  мимо  сознания,  все  еще  пребывающего  в  куда  более  высоких  сферах.  Понимающе  хмыкнув,  Доминик  попробовал  встать – и  без  всякого  удивления  осознал,  что  не  в  состоянии  сделать  это.
– Ты  мне  не  поможешь? – несколько  смущенно  попросил  он  Конрада. 
Выходя  из  ступора,  в  который  его  повергли  собственные  мысли,  новый  коадъютор  Ордена  иезуитов  недоуменно  посмотрел  на  професса – и  поспешно  вскочил  на  ноги,  подставив  наставнику  плечо.
– Ну,  пойдем, – вздохнул  Доминик  и  вымученно  улыбнулся. – Должны  же  мы  все-таки  вернуть  печать  ее  законному  владельцу.
Конрад  согласно  кивнул  и,  бережно  поддерживая  своего  совершенно  обессилевшего  наставника,  двинулся  прочь  из  каменного  круга,  не  забыв  прихватить  и  ларец.
Так,  пошатываясь  и  с  трудом  переставляя  гудящие  от  усталости  ноги,  они  и  покинули  легендарный  Камелот,  затерянный  на  болотистых  равнинах  Солсбери.
Или,  как  его  предпочитали  называть  местные  жители,  ничего  не  помнившие  о  легендарном  прошлом  этих  руин,  но  взамен  сохранившие  отголоски  куда  более  древних  знаний,  Стоунхендж.
«Камни,  парящие  над  землей»…
   
4.
     Через  полгода,  в  1660  году,  после  недолгих  переговоров  с  английским  парламентом,  возглавляемым  генералом  Монком,  Карл  II  вернулся  в  Лондон.  В  числе  регалий  власти,  поднесенных  ему  встречающей  делегацией,  была  и  королевская  печать – привезенная  некогда  в  Англию  Иосифом  Аримафейским  чаша  с  кровью  христовой,  ставшая  символом  и  духом  всего  Британского  королевства,  его  Sancta  sanctorum.
Святой  Грааль.





















CIRCULUS  VITIOSUS*

1.
Конрад  спешился  и,  закинув  поводья  на  луку  седла,  нежно  похлопал  храпящую  и  нервно  переступающую  копытами  лошадь  по  шее.
– Спокойно,  Ромашка.  Мне  и  самому  здесь  не  нравится,  но  ты  же  знаешь:  работа  есть  работа  и  никто,  кроме  нас,  ее  не  сделает.
Лошадь  мотнула  головой,  словно  соглашаясь,  и  замерла,  хотя  ее  все  еще  сотрясала  легкая  дрожь  возбуждения.  Конрад  и  сам  ощущал  нечто  похожее,  и  его  чувства,  напряженные  до  предела,  буквально  требовали,  чтобы  он  садился  обратно  в  седло  и  бежал  прочь  из  этого  места  со  всей  возможной  скоростью.  Но  он  не  двигался,  по  опыту  зная,  что  так  бывает  всегда,  когда  он  выходил  на  Охоту,  и  все  пройдет,  как  только  он  начнет  действовать.  Однако  Конрад  не  торопился,  внимательно  изучая  место  этого  действия,  а  в  таком  деле  обостренное  восприятие  только  играло  ему  на  руку.
А  место,  надо  сказать,  было  препаршивое.  Давно  ему  не  приходилось  охотиться  в  столь  неблагоприятных  обстоятельствах,  и  нехорошее  предчувствие  давило  ему  на  сердце,  мешая  сосредоточиться.  Однако  ни  один  охотник  никогда  не  разрывал  Контракт,  доводя  работу  до  того  или  иного  конца,  и  Конрад  не  собирался  нарушать  эту  традицию.  Особенно  после  всех  тех  усилий,  которые  он  приложил  для  получения  этого  конкретного  Контракта.
Разозлившись  на  себя  за  свое  малодушие,  Конрад  что  было  сил  хлестнул  себя  ладонью  по  лицу,  словно  пытался  болью  заглушить  голос  разума,  и  это,  как  ни  странно,  ему  удалось.  Встряхнув  головой,  прогоняя  непрошеные  слезы,  Конрад  еще  раз  окинул  округу  внимательным  взглядом  и  еще  раз  недовольно  поморщился.
Да,  первое  впечатление  его  не  обмануло.  Место  действительно  препаршивое.  Просто  хуже  и  быть  не  может.
Руины.
Древние,  как  само  Время,  и  столь  ветхие,  что  было  решительно  непонятно,  какая  сила  все  еще  удерживает  их  от  полного  разрушения.  Во  всяком  случае,  честного  слова  давно  канувших  в  Лету  строителей  для  этого  было  явно  недостаточно.  Как  и  крепости  раствора,  уже  столетия  назад  обратившегося  даже  не  в  песок,  а  в  пыль.  Однако,  несмотря  на  это,  камни  сооружения – замка?  монастыря? – упорно  продолжали  цепляться  друг  за  друга,  наплевав  не  только  на  стихию,  но  и  на  здравый  смысл.
*Circulus  vitiosus  (лат.) – порочный  круг

Впрочем,  устойчивость  здания  волновала  Конрада  сейчас  меньше  всего  и,  неопределенно  хмыкнув,  он  сосредоточился  совсем  на  другом.  А  конкретно  на  кладбище,  чьи  покосившиеся,  успевшие  уйти  в  землю  чуть  ли  не  на  половину  кресты  выглядывали  из-за  левого  угла  старинной  постройки,  словно  в  свою  очередь  разглядывая – и  изучая – непрошеного  гостя.  Вот  без  этого  соседства  Конрад  мог  бы  легко  обойтись,  и  эта-то  близость  места  упокоения  от  места  предстоящей  работы  и  служила  источником  его  раздражения  и  тревоги,  если  не  сказать  страха.
И  Конрад,  никогда  не  боявшийся  признаваться  самому  себе  в  своих  слабостях,  сказал  это,  сразу  испытав  необычное  облегчение.  Да,  он  действительно  боялся,  и  на  это  у  него  были  весьма  веские  и  серьезные  основания,  не  имевшие  ничего  общего  с  суеверным  страхом  перед  мертвыми  простого  обывателя.  Ибо  Конрад  доподлинно  знал,  на  что  способны  эти  мертвые,  когда  над  ними  брал  контроль  кто-нибудь  действительно  сведущий  в  этом  деле. 
А  учитывая,  КЕМ  являлся  объект  его  Охоты,  Конрад  ни  секунды  не  сомневался  в  его  исключительном  мастерстве  на  данном  поприще.
Пытаясь  отвлечься  от  мрачных  мыслей,  Конрад  оглянулся  и  бросил  взгляд  на  медленно,  но  верно  опускающееся  солнце,  успевшее  уже  коснуться  неровной  полосы  дальнего  леса.  Еще  час – и  станет  совсем  темно,  только  свет  бесконечно  далеких  звезд  будет  прорезать  непроглядный  мрак.
Тогда-то,  через  час,  и  начнется  сама  Охота.
Вздохнув,  Конрад  вновь  повернулся  к  Ромашке  и  принялся  развязывать  ремни  седельных  сумок.
– Бог  в  помощь, – совсем  не  вовремя  раздался  за  его  спиной  голос,  который  Конрад  хотел  сейчас  слышать  меньше  всего  на  свете,  и,  мысленно  чертыхнувшись,  охотник  опустил  сумки  на  землю  и  медленно  повернулся.
– Что  тебе  надо,  Преподобный? – глядя  на  остановившегося  в  нескольких  шагах  от  него  человека  снизу  вверх,  процедил  Конрад. – Мы,  вроде,  все  уже  обсудили  в  магистрате.
– О,  насчет  этого  не  волнуйся, – непринужденно  рассмеялся  пришелец  и  легко  спрыгнул  со  спины  своего  пегого  мерина. – Я  приехал  вовсе  не  за  тем,  чтобы  отговаривать  тебя  от  этого  Контракта  или  перехватывать  его  у  тебя.
– Тогда  зачем  ты  здесь? – не  пытаясь  скрыть  неприязни,  но  все  же  с  легким  налетом  интереса  посмотрел  на  него  Конрад.  Тот,  кого  он  назвал  «Преподобным»,  неторопливо  прошелся  взад-вперед,  разминая  ноги.  Несмотря  на  данное  ему  охотником  прозвище,  он  не  был  священником,  хотя  и  носил  коричневую,  до  пят,  сутану,  подпоясанную  веревкой,  за  которую  были  засунуты  янтарные  четки,  украшенные  янтарным  же  крестом.  Высокий – едва  ли  не  на  голову  выше  Конрада,  который  и  сам  не  был  коротышкой, – широкоплечий,  он  скорее  производил  впечатление  бывшего  солдата,  не  утратившего  своей  физической  формы,  чем  духовника.  Выглядывавшие  из  широких  рукавов  сутаны  большие  костистые  руки  также  казались  больше  привычными  к  мечу,  нежели  к  книге,  а  глаза – светло-серые,  отливавшие  бледной  осенней  голубизной, – были  так  пронзительно  холодны,  что  при  одном  лишь  взгляде  на  них  становилось  окончательно  ясно,  что  перед  вами – профессиональный  убийца.
И  это  чувство  ничуть  не  умаляло  то  обстоятельство,  что  при  нем  не  было  никакого – по  крайней  мере,  видимого – оружия.
– Я  уже  говорил  тебе, – негромко  произнес  он,  останавливаясь  напротив  Конрада, – что  то,  с  чем  тебе  предстоит  иметь  здесь  дело,  не  обычный  упырь  или  волкодлак,  а  нечто  гораздо  более  серьезное.  К  нему  нельзя  подходить  с  обычными  мерками  охотника  за  нечистью,  это  заблуждение  может  стоить  тебе  твоей  жизни.
– Да.  Но  это  моя  жизнь,  и  мне  решать,  когда,  как  и  за  что  ее  отдавать, – угрюмо  ответил  Конрад.  Его  собеседник  спокойно  кивнул.
– Вот  в  этом  ты  прав.  И  я  хочу  всего  лишь  посмотреть  на  то,  как  ты  будешь  это  делать,  чтобы,  когда  придет  моя  очередь,  не  допустить  твоих  ошибок  и – в  отличие  от  тебя – остаться  в  живых.
Конрад  равнодушно  пожал  плечами.
– Поступай  как  знаешь,  только  не  путайся  у  меня  под  ногами,  когда  я  примусь  за  дело.
– Как  скажешь, – примиряюще  поднял  ладонь  Преподобный. – Вмешиваться  в  твою  работу  у  меня  нет  никакого  желания.  Я  просто  посижу  в  сторонке  и  понаблюдаю  за  тобой,  если,  конечно,  ты  не  против  этого.
Конрад  был  не  против.  Кодекс  охотников  не  запрещал  им  вершить  свое  ремесло  при  свидетелях,  как  то  было  принято  у  колдунов  и  друидов,  ревностно  охранявших  свои  секреты  от  посторонних.  В  работе  же  охотников  никаких  секретов  не  было,  а  значит,  и  скрывать  им  было  нечего.  Ну,  или  почти  нечего,  однако  непосвященным  все  равно  не  дано  было  этого  понять,  только  лишь  наблюдая  за  действиями  охотника.
Развязав  клапаны  седельных  сумок,  Конрад  начал  спокойно  доставать  из  них  множество  флаконов  всевозможных  форм  и  размеров  и  расставлять  их  в  определенном,  ясном  только  ему  одному,  порядке  на  плоском  камне,  составлявшем  когда-то  часть  привратной  арки,  а  теперь  мирно  белевшем  в  придорожной  траве  рядом  с  десятком  своих  собратьев.  В  последнюю  очередь  Конрад  извлек  небольшую  деревянную  шкатулку  и  с  заметной  осторожностью  поставил  ее  не  на  камень,  а  рядом,  предварительно  убедившись,  что  поверхность  земли  в  этом  месте  лишена  каких-либо  неровностей.  Закончив  на  этом  приготовления,  охотник  опустился  перед  камнем  на  колени  и  на  некоторое  время  застыл,  прикрыв  глаза  и  беззвучно  шепча  про  себя  необходимые  для  активации  снадобий  формулы,  которые  некоторые  неучи  предпочитали  называть  заклятиями.
Преподобный,  как  и  обещал,  не  мешал  ему,  действительно  усевшись  на  кочку  неподалеку  и  вперив  в  охотника  любопытный  взгляд,  буравящий  его  спину  и  отслеживающий  все  его  движения.  Под  этим  взглядом  Конрад  непроизвольно  подтянулся,  а  все  его  жесты  приобрели  плавность  и  размеренность,  словно  он  вершил  не  давно  ставшую  рутинной  работу,  а  некий  таинственный  ритуал,  немного  вычурный,  но  от  этого  делавшийся  только  более  значительным.
Протянув  руку,  охотник  взял  первый  флакон  и,  с  некоторым  трудом  выдернув  тщательно  притертую  крышку,  приблизил  его  к  губам.  В  нос  ударил  резкий  кисловатый  запах,  от  которого  перехватывало  дыхание,  однако  Конрад,  ни  секунды  не  колеблясь,  запрокинул  голову  и  залпом  выпил  содержимое  флакона,  все  до  последней  капли.  На  минуту  он  замер,  прислушиваясь  к  происходящим  внутри  него  изменениям,  после  чего  поставил  порожнюю  емкость  на  место  и  взял  следующую.
– Декокт  мандрагоры? – тоном  знатока  поинтересовался  Преподобный,  и  Конрад  вновь  застыл,  на  этот  раз  от  неожиданности:  считалось,  что  состав  снадобий,  используемых  охотниками,  не  способен  разгадать  никто  из  смертных,  не  прошедших  соответствующую  подготовку.  А  Преподобный  продолжал,  как  ни  в  чем  не  бывало:
– Сильное  средство.  А  что  теперь?  Настойка  корня  календулы?
– Откуда  ты?.. – начал  было  Конрад  и  замолчал,  не  узнав  свой  голос,  ставший  вдруг  неприятно  скрипучим,  словно  по  пути  от  голосовых  связок  к  губам  ему  пришлось  продираться  сквозь  неимоверно  густые  заросли  терновника,  усеянного  крепкими  шипами  размером  с  ладонь.  Однако  Преподобный  досказал  за  него.
– Откуда  я  знаю  тайну  ваших  составов?  Это  просто,  ведь  я  когда-то  сам  был  охотником.
Конрад  резко  оглянулся,  недоверчиво  уставившись  на  своего  собеседника.
– А  разве  можно  покинуть  орден?
– Как  видишь,  можно, – развел  руками  Преподобный. – В  любом  договоре  всегда  существует  какое-нибудь  упущение,  лазейка,  способная  стать  твоим  пропуском  на  свободу.  Я  такую  лазейку  нашел.            
– А  я – нет, – угаснув,  подытожил  Конрад  и,  отвернувшись,  вернулся  к  прерванному  занятию.
Содержимое  второго  флакона  оказалось  маслянистой  жидкостью  коричневого  цвета,  от  горечи  которой  сводило  скулы  и  все  лицо  немело,  словно  становилось  деревянным.  Однако  Конрад  даже  не  поморщился,  позволяя  горечи  проникать  все  глубже  и  глубже  в  его  организм,  за  годы  ученичества  и  практики  успев  привыкнуть  к  отвратительному  вкусу  охотничьих  снадобий,  призванных  мобилизовать  скрытые  резервы  его  тела  и  высвободить  их,  когда  придет  время.  Это  было  залогом  выживания,  а  ради  этого  стоило  потерпеть  любой  дискомфорт.
Третий  флакон,  четвертый…  седьмой.  После  восьмого  Конрад  уже  перестал  замечать  хоть  какой-нибудь  вкус,  его  дыхание  и  сердцебиение  замедлились,  а  зрачки  расширились,  заполнив  не  только  радужку,  но  и  белок.  Теперь  он  был  способен  различить  даже  иголку  в  стоге  сена,  расположенном  в  паре  сотен  шагов  от  него,  и  услышать  скрежет  коготков  мыши,  крадущейся  по  подвалу  находящихся  перед  ним  развалин.
Опорожнив  последний  флакон,  Конрад  поставил  его  рядом  с  остальными  и  медленно,  будто  нехотя,  протянул  руку  к  шкатулке.  К  этому  времени  стало  почти  совсем  темно,  однако  сейчас  отсутствие  света  не  имело  для  Конрада  никакого  значения.  Уверенно  нажав  на  скрытые  пружины,  замыкавшие  хитроумный  замок,  он  с  невольным  трепетом  поднял  крышку  и,  помедлив  краткое,  едва  уловимое  мгновение,  извлек  из  шкатулки  ее  содержимое.  Последний  ингредиент,  завершающий  трансформацию  и  делающий  охотника  почти  неуязвимым,  однако  обладающий  столь  страшными  и  непредсказуемыми  побочными  эффектами,  что  его  применение  было  разрешено  Уставом  ордена  только  в  самых  крайних  случаях.
В  таких,  например,  как  этот.       
Осторожно  развернув  зажатую  в  ладони  тряпицу,  Конрад,  затаив  дыхание,  уставился  на  крошечный,  с  ноготь  мизинца,  кусочек  серого  вещества,  скрывавшийся  в  ней.  Элагабал,  или  Философский  камень,  которым  грезили  все  без  исключения  алхимики  от  Лондона  до  самого  Шираза,  даже  не  представляя  себе,  чем  он  является  на  самом  деле.  Сглотнув,  Конрад  свернул  тряпицу  обратно  и  медленно,  до  крайности  аккуратно,  раздавил  Элагабал  между  пальцами,  превращая  его  в  мелкий  порошок.
– Ты  уверен,  что  тебе  это  нужно? – тихо  произнес  Преподобный.
– Ты  сам  сказал,  что  меня  ждет  встреча  не  с  обычной  нечистью,  а  с  чем-то  несравненно  большим, – также  тихо  ответил  охотник. – Так  что  для  победы  мне  потребуется  все,  что  есть  у  меня  в  арсенале,  включая  и  это.
Больше  не  отвлекаясь,  он  вновь  развернул  тряпицу  и,  поднеся  ее  к  лицу  на  раскрытой  ладони,  коснулся  лежащей  в  ее  складках  горсточки  серого  порошка  кончиком  языка.  Несмотря  на  пытку  снадобьями,  Конрад  все  же  сумел  распознать  вкус  Элагабала,  напоминавший  смесь  сажи  с  корицей.  А  потом  ему  стало  не  до  вкуса  этого  самого  дорогого,  хотя  и  не  самого  изысканного  кушанья  на  свете,  ибо  свет  этот,  и  без  того  едва  различимый,  померк  для  него  окончательно.
Пронзенный  невероятной,  немыслимой  болью,  охотник  выгнулся  дугой,  едва  не  достав  затылком  собственных  пят – и  рухнул,  сотрясаясь  в  диких  неконтролируемых  конвульсиях.  Он  чувствовал,  как  ломается,  распадается  на  части  все  его  тело,  как  рвутся  и  перемешиваются  все  его  прежние  связи  и  как  само  мясо  отделяется  от  костей,  уступая  место  чему-то  новому,  неведомому  ему  доселе.  И  это  новое  повергало  его  в  такие  пучины  ужаса  и  страданий,  что  перед  ними  сам  ад  казался  не  более  чем  воскресным  отдыхом  на  природе.
А  уж  что  такое  ад,  Конрад  знал  не  понаслышке.
А  потом  внезапно  все  закончилось,  и  Конрад  затих,  наслаждаясь  нереальной  легкостью  и  силой,  окутавшими  его  теплым  и  нежным,  как  руки  любимой,  коконом,  прочнее  которого  не  существовало  ничего  на  всей  Земле.
– Ну,  и  как?  Стоило  оно  того? – поинтересовался  Преподобный,  за  все  время  трансформации  не  проронивший  ни  звука.
– О,  да! – восторженно  выдохнул  Конрад,  постепенно  осваиваясь  со  своими  новыми  ощущениями  и  возможностями,  сделавшими  его,  пусть  и  на  время,  равным  самому  Богу.  И  это  не  было  самообманом.  Он  действительно  был  теперь  почти  всемогущим  и  мог,  если  бы  захотел,  взлететь  подобно  птице  в  недостижимую  высь – или  нырнуть  на  дно  самой  глубокой  океанской  впадины,  смести  с  лица  Земли  горную  цепь – или  воздвигнуть  башню,  по  сравнению  с  которой  Вавилонская  казалась  бы  жалким  пигмеем.  Вся  грандиозная,  пугающая  своей  бесконечностью  вселенная  распахнулась  перед  ним  в  этот  момент  во  всю  ее  необъятную,  неизмеримую,  непознаваемую  ширь,  покорная  и  томная,  как  женщина,  жаждущая  любви.  И  он  был  сейчас  единственным  владыкой  ее,  затмив  на  этот  миг  сам  Небесный  Престол.      
Громко  расхохотавшись,  Конрад  сгруппировался – и  одним  прыжком  встал  на  ноги,  почувствовав,  как  под  ним  вздрогнула  и  тяжко  закачалась  земная  твердь.  Вдохнул  полной  грудью – и  резко  выдохнул,  породив  настоящий  вихрь,  с  корнем  вырвавший  дуб,  что  вот  уже  двести  лет  непоколебимо  стоял  на  поле  в  полумиле  от  дороги.  Поднял  каменный  обломок – и  раздавил  его  в  пыль,  без  малейшего  напряжения  сжав  удерживавшие  его  пальцы  в  кулак.
Глядя  на  все  им  содеянное,  Конрад  задумчиво  вытер  испачканную  ладонь  о  штаны  и  неопределенно  хмыкнул.  Теперь  он  знал,  что  почувствовал  Люцифер,  когда  ему  приказали  преклонить  колени  перед  таким  ничтожным  созданием,  как  человек.  Ибо  теперь  Конрад  сам  перестал  быть  человеком,  став  демоном.
«Idem  per  idem» – любил  говаривать  в  таких  случаях  его  наставник,  професс  четвертого  обета  отец-иезуит  Доминик.  «Подобное – подобным».  И  это  была  истинная  правда,  поскольку  демона  мог  победить  только  другой  демон,  а  нынешним  противником  Конрада  и  являлось  одно  из  этих  существ,  порожденных  Бездной  для  устрашения  всего  рода  человеческого.
А  конкретно  сам  Князь  Тьмы  Вельзевул.
«Повелитель  мух».
Конрад  перевел  взгляд  на  лежащие  перед  ним  руины  и  недобро  усмехнулся.  Время  Охоты  пришло.
   
                2.
– Тихо,  Ромашка,  не  бойся.  Хоть  в  это  и  трудно  поверить,  но  все  же  это  еще  я, – тщательно  контролируя  свой  новый  голос,  так  и  норовивший  сорваться  на  львиный  рык,  сказал  Конрад.  Лошадь,  кося  на  него  бешеным  взглядом,  ему  явно  не  верила,  но  и  убегать  не  спешила,  смущенная  ласковым  тоном,  столь  обычным  для  ее  хозяина,  каким  она  его  знала  прежде.  Старательно  улыбаясь  и  не  забывая  молоть  всякую  чушь,  Конрад  сделал  еще  один  крохотный  шаг  вперед – и,  внезапно  рванувшись,  крепко  схватил  кобылу  за  удила,  в  корне  пресеча  ее  попытку  встать  на  дыбы. 
– Умница,  девочка, – ободряюще  похлопав  Ромашку  по  шее,  облегченно  выдохнул  охотник  и  двинулся  вдоль  ее  тела  к  седлу.  Ромашка  не  шелохнулась,  то  ли  признав  его,  наконец,  то  ли  смирившись  со  своей  участью,  какой  бы  она  ни  была.  А  Конрад,  мгновенно  выбросив  эту  проблему  из  головы,  уже  отстегивал  подпругу,  освобождая  прикрепленный  под  седлом  длинный  и  узкий  сверток  из  грубой  дерюги.  Достав  его,  охотник  закрепил  подпругу  обратно  и  принялся  нетерпеливо  развертывать  этот  сверток,  словно  то  был  долгожданный  подарок  на  Рождество.
– Хороший  меч, – оценил  результат  его  стараний  Преподобный.
– Лучший  в  своем  роде, – с  нескрываемой  гордостью,  причем  вполне  заслуженной,  поправил  его  Конрад,  любуясь  прямым,  полированным  до  зеркального  блеска  клинком,  на  котором  ближе  к  эфесу  был  выгравирован  всем  известный  девиз  иезуитов.
Ad  maiorem  Dei  gloriam.
К  вящей  славе  Господней.
А  чуть  дальше  и  шрифтом  помельче  значилось:  In  hoc  signo  vincea – сим  победишь.
– Постараюсь, – чуть  слышно  произнес  в  ответ  на  сей  призыв  Конрад.  И  украдкой  вздохнул,  сам  не  до  конца  веря  в  это.
– Теперь  ты  готов, – с  какой-то  непонятной  обреченностью  в  голосе  сказал  Преподобный,  констатируя  очевидный  факт.  Конрад,  не  оборачиваясь,  кивнул.
– И  не  передумаешь?
– Рубикон  перейден,  и  мосты  сожжены, – с  горькой  усмешкой  продекламировал  охотник. – Так  что  теперь  отступать  мне  просто  некуда…  да  и  незачем.
– Что  ж… – вздохнул  Преподобный,  смиряясь  с  неизбежным. – Удачи  тебе.
– Удача  здесь  не  при  чем, – покачал  головой  Конрад. – Хотя  и  она  лишней  не  будет.  Ну,  не  поминай  лихом,  если  что.
– Не  буду, – пообещал  ему  Преподобный.  Конрад  наконец-то  оглянулся,  удостоив  своего  незваного  спутника  долгим  взглядом,  в  котором  смешивались  нескрываемый  интерес – и  искренняя  благодарность  за  участие.
– А  знаешь,  я  в  тебе  все-таки  ошибался.  И  я  рад  признаться  в  этом,  поскольку  нечасто  встретишь  человека,  способного  стать  хорошим  другом. 
– Ты  меня  просто  еще  не  знаешь, – чуть  смущенно  хмыкнул  Преподобный.
– Надеюсь,  у  меня  еще  будет  время  исправить  это, – открыто  улыбнулся  ему  Конрад,  забыв,  что  оскал  демона  мало  подходит  для  выражения  дружбы. 
– Сомневаюсь, – пожал  плечами  Преподобный,  и  его  глаза  внезапно  вспыхнули  яростным  желтым  огнем,  а  сутана  на  спине  распалась,  высвободив  пару  огромных  кожистых,  как  у  летучей  мыши,  крыльев.
– Вельзевул?! – не  веря  своим  глазам,  выдохнул  Конрад,  невольно  попятившись.  Тот,  кого  он  совсем  недавно  называл – в  шутку – Преподобным,  вернул  ему  его  улыбку,  больше  похожую  на  хищный  оскал  волка,  и  с  достоинством  произнес:
– Баал-Зебуб,  если  позволишь.  В  конце  концов,  надо  знать  истинное  имя  того,  с  кем  ты  собираешься  сражаться.  Хотя,  видит  Небо,  я  пытался  избежать  этого.  Контракт  же  был  практически  у  меня  в  руках,  когда  появился  ты  и  все  испортил.  А  ведь  я  почти  уже  убедил  лорда-мэра  в  том,  что  здесь  легко  можно  обойтись  без  охотников.
– О,  да! – саркастически  фыркнул  Конрад,  успевший  за  это  время  прийти  в  себя. – В  магистрате  ты  действительно  был  чертовски  убедителен,  даже  меня  тебе  почти  удалось  склонить  на  свою  сторону.
– Жаль,  что  не  до  конца, – совершенно  искренне  вздохнул  Баал-Зебуб. – Тогда  бы  нам  не  пришлось  меряться  сейчас  силами,  пытаясь  отправить  друг  друга  в  Преисподнюю.
– Я  тебе  не  друг, – сказал,  словно  выплюнул,  Конрад  и,  воздев  перед  собой  свой  меч  рукояткой  вверх,  раскатисто  произнес: – Te,  Deum,  laudamus…
– Распятие? – удивленно  и  одновременно  насмешливо  хмыкнул  демон. – Ты  что,  всерьез  полагал  сразить  меня  этой  дешевкой?
– Нет, – обрывая  чтение  молитвы,  честно  признался  Конрад. – Однако  попробовать  все  же  стоило.
Баал-Зебуб  снял  с  пояса  свои  четки  и,  подняв  их  повыше,  показал  свисающий  с  них  крест.
– Распятие,  что  бы  там  про  него  не  говорили,  только  символ  веры,  но  не  сама  вера.  И,  как  символ,  оно  лишено  какой  бы  то  ни  было  силы,  а  соответственно,  и  власти  надо  мной,  оставаясь  всего  лишь  кусочком  обработанного  дерева,  металла  или, – он  демонстративно  подбросил  в  руке  свои  янтарные  четки, – камня.  Кому,  как   не  охотнику,  знать  это?
– А  я  и  знаю, – пожал  плечами  Конрад,  ничуть  не  смутившись. – Мне  было  просто  интересно,  знаешь  ли  это  ты?
Ответить  на  этот  вопрос,  граничащий  с  оскорблением,  Баал-Зебуб  не  успел:  не  дожидаясь  слов  демона,  Конрад  устремился  в  атаку,  обрушив  на  врага  град  сокрушительных  ударов,  каждый  из  которых,  достигни  он  цели,  стал  бы  для  демона  последним.
Однако  Баал-Зебуб  не  был  захвачен  врасплох.  Мгновенно  закрывшись  одним  из  крыльев,  оказавшихся  на  поверку  крепче  стали,  демон  крутанулся  всем  корпусом,  уходя  с  линии  этой  атаки,  и  тут  же  атаковал  сам.  Забыв  о  нападении,  Конрад  был  вынужден  уйти  в  глухую  защиту,  едва  успевая  отражать  стремительные  выпады  своего  противника,  бывшего,  казалось,  везде – и  нигде. Неуловимый  и  смертоносно  быстрый,  он  возникал  в  самых  неожиданных  местах,  и  только  подхлестнутая  снадобьями  и  Элагабалом  реакция  спасала  еще  охотника  от  мгновенной  гибели.  А  учитывая  крепость  и  величину  когтей  Баал-Зебуба,  высекавших  из  меча  Конрада  яркие  искры  при  каждом  их  столкновении,  гибель  эта  была  бы  совсем  не  безболезненной.
– Зря  ты  это  затеял, – не  прекращая  наносить  удары  и  ни  на  йоту  не  замедлившись,  произнес  Баал-Зебуб. – Разве  твой  професс  не  учил  тебя  выбирать  врагов  твоей  весовой  категории?
– А  кто  сказал,  что  я  слабее  тебя? – стараясь  не  сбить  дыхание,  спросил  Конрад.
– Наш  бой, – умудрился  пожать  плечами  демон,  не  прерывая  атаки. – Если  бы  это  было  не  так,  то  я  бы  уже  давно  провалился  в Тартар.
– Я…  просто…  разогреваюсь! – с  расстановкой  сказал  Конрад  и,  внезапно  и  совершенно  неестественно  извернувшись,  сумел-таки  достать  своего  врага.  Баал-Зебуб  зашипел  и  отпрянул,  недоверчиво  глядя  на  рассеченную  у  него  на  груди  сутану,  начавшую  быстро  пропитываться  чем-то  ядовито-зеленым,  слабо  светившимся  в  окутывавшем  их  сумраке,  словно  гнилая  деревяшка.
Не  давая  ему  времени  опомниться,  Конрад  рванулся  вперед  и  с  силой  вжал  острие  своего  меча  в  ямку  между  его  ключиц,  едва  не  пронзив  ему  горло  насквозь.  Только  после  этого  охотник  позволил  себе  немного  расслабиться  и  полюбоваться  на  дело  рук  своих.      
– Кровь  демона? – склонив  голову  на  бок,  заинтересованно  изрек  он. – Мне  рассказывали  об  этом,  но,  честно  говоря,  воочию  я  ее  вижу  впервые.
– У  тебя  сейчас  точно  такая  же,  сынок, – огрызнулся  Баал-Зебуб,  застывший  как  соляной  столб  и  даже  не  пытавшийся  унять  кровотечение,  становившееся  все  обильнее.
– Возможно, – равнодушно  пожал  плечами  охотник. – Вот  только  вскрывать  себе  вены,  чтобы  убедиться  в  этом,  мне  что-то  не  хочется.  К  тому  же,  как  только  закончится  действие  Элагабала,  я  вновь  стану  человеком,  и  моя  кровь  вновь  станет  такой  же,  как  прежде – красной.
– А  вот  на  это  я  бы  на  твоем  месте  не  рассчитывал, – криво  усмехнулся  Баал-Зебуб.
– Что  ты  имеешь  в  виду? – насторожился  Конрад.
– Ты,  правда,  не  знаешь? – с  сочувствием,  выглядевшим  странным  для  того,  чья  жизнь  висела  в  буквальном  смысле  на  волоске,  посмотрел  на  него  демон.  И  тут  же  ответил  сам  себе,  осторожно,  чтобы  не  порезаться,  покачав  головой: – Впрочем,  чему  я  удивляюсь.  Ведь  в  этом  мире  меняется  все,  кроме  человеческой  подлости  и  глупости. 
– О  чем  ты  говоришь? – настойчивее  повторил  Конрад.
– Разве  тебя  никогда  это  не  удивляло? – вопросом  на  вопрос  ответил  Баал-Зебуб. – Тысячу  лет  с  так  называемой  нечистью  боролась  Святая  Инквизиция.  Потом,  когда  она  исчерпала  все  свои  возможности,  полностью  дискредитировав  себя  пытками  и  массовыми  аутодафе,  знамя  этой  борьбы  перенял  орден  иезуитов,  наводнивший  всю  Европу  своими  коадъюторами – охотниками.  А  нечисти,  несмотря  на  столь  тотальное  ее  преследование  и  уничтожение,  меньше  почему-то  не  стало.  Тебя  действительно  это  никогда  не  удивляло?  А,  охотник?
– Пытаешься  заговорить  мне  зубы? – не  слишком  уверенно  усмехнулся  Конрад.  Баал-Зебуб  отрицательно  взмахнул  рукой,  тут  же  побледнев  от  боли,  рожденной  этим  неосторожным  движением,  и  прикусив  клыком  нижнюю  губу.
– Я  просто  пытаюсь  восполнить  пробелы  в  твоем  образовании  и  открыть  тебе  глаза  на  истинное  положение  дел.
– И  в  чем  же  оно  состоит,  по-твоему?
– Idem  per  idem, – отозвался  Баал-Зебуб,  заставив  Конрада  вздрогнуть  от  неожиданности.  Заметив  его  реакцию,  демон  с  некоторым  усилием  улыбнулся. – Знакомый  принцип,  не  так  ли?  Наверняка  твой  професс  не  раз  повторял  его,  натаскивая  тебя  в  твоем  ремесле.  Когда-то,  чуть  более  ста  лет  назад,  я  сам  проповедовал  его  со  всем  пылом  и  горячностью,  на  которые  способна  только  молодость,  пока  судьба  не  столкнула  меня – такого  пылкого  и  такого  горячего  охотника…  вроде  тебя – лицом  к  лицу  с  тем,  кого  европейцы  привыкли  называть  Вельзевулом.  И  пока  я  сам  не  занял  его  место.
– Но…  как?! – только  и  сумел  вымолвить  потрясенный  Конрад.
– Я  убил  его, – просто,  как  о  чем-то  само  собой  разумевшемся,  сказал  Баал-Зебуб. – Ведь  это  была  моя  работа,  и  я  прекрасно  выполнил  ее.  Однако  в  результате  я  стал  Вельзевулом – демоном,  чью  кровь  мне  довелось  увидеть.
– Я…  не…  верю, – выдохнул  побледневший,  как  полотно,  охотник.
– Я  тоже  не  сразу  поверил  в  это, – кивнул  Баал-Зебуб. – Я  даже  отправился  к  своему  профессу  в  надежде,  что  он  сумеет  снять  с  меня  это  проклятье. 
– И  что? – затаив  дыхание,  спросил  Конрад.
– И  ничего, – развел  руками  Баал-Зебуб. – Он  ничуть  не  удивился,  увидев  меня  в  моем  новом  обличье,  и  даже  предложил  мне  чаю,  словно  мы  остались  учеником  и  учителем.  Тогда-то,  за  чаем,  он  и  покаялся  в  том,  что  «забыл»  предупредить  меня  об  этом  аспекте  применения  Элагабала.
– Каком  аспекте?
– Равновесие.  Философский  камень  всегда  и  во  всем  сохраняет  равновесие,  не  давая  силам  Тьмы  и  силам  Света  превозмочь  друг  друга  в  их  извечной  борьбе  и  уничтожить  тем  самым  весь  этот  мир.  В  этом  и  состоит  главная  задача  Элагабала – и  главная  его  тайна,  которую  орден  иезуитов  хранит  пуще  зеницы  ока.
– Не  вижу в  ней  ничего  особенного, – пренебрежительно  фыркнул  Конрад.
– Неужели? – испытующе  посмотрел  на  него  Баал-Зебуб. – А  ты  принял  бы  Элагабал,  зная  заранее,  чем  это  для  тебя  обернется?  Ты  согласился  бы  поменяться  со  мной  местами  и  стать  из  охотника  жертвой,  из  преследователя – преследуемой  добычей?
– Нет, – опустив  глаза,  признался  Конрад.
– В  этом-то  все  и  дело.  Но  ордену  нужно,  чтобы  это  происходило,  а  потому  профессы  и  не  говорят  своим  подопечным  охотникам  правды,  пока  не  станет  слишком  поздно.
– Но  зачем  это  ордену?
– Все  просто.  Убивая  демона  и  замещая  его,  охотник  перенимает  его  функции  и  имя,  но  не  личность.  Со  временем,  чем  больше  таких  замещений  происходит,  тем  больше  сущность  этого  демона  «очеловечивается»,  а  значит,  и  победить  его  становится  все  легче.  И  рано  или  поздно  демоническая  природа  окончательно  сойдет  на  «нет»,  бесследно  растворившись  в  последнем  перенявшем  ее  охотнике.
– Это...  бесчеловечно, – с  трудом  разомкнув  помертвевшие  вдруг  губы,  вымолвил  Конрад.  Баал-Зебуб  невесело  усмехнулся.
– Ошибаешься.  Это  как  раз  очень  даже  человечно.  «Цель  оправдывает  средства»,  «ложь  во  спасение»,  «убивайте  всех  подряд,  Бог  разберется,  где  свои,  а  где  чужие»…  Это  необходимая  жертва,  сказал  тогда  мой  професс,  и  я  должен  гордиться,  что  стал  ею,  столь  блестяще  выполнив  свой  долг.
– И  что  же,  нет  никакого  выхода? – чувствуя  странную  пустоту  в  груди,  словно  из  нее  вырвали  сердце,  потерянно  спросил  Конрад.   
– Ну,  почему  же  нет, – печально  улыбнулся  Баал-Зебуб. – Свой  выход  из  этого  порочного  круга, – он  скосил  глаза  на  упирающийся  ему  в  горло  меч, – я  уже  нашел.
– Ты  мог  бы  просто  уйти,  оставив  меня  бродить  по  этим  руинам  в  поисках  несуществующего  врага.
– Мог  бы, – легко  согласился  демон. – А  зачем?  Еще  сто  лет  прятаться  от  мира  по  заброшенным  кладбищам  и  сточным  канавам,  словно  загнанная  крыса?  По-твоему,  это  жизнь?
– Ну,  ты  же  жил  ею  целый  век.
– Тогда  я  еще  на  что-то  надеялся.  А  теперь – нет.
– Что  же  изменилось?
– Я  был  сегодня  в  Лондоне  и  видел,  что  там  происходит.  И  это  всего  лишь  из-за  моего  присутствия  здесь.  За  сто  лет  я  посетил  немало  стран  в  тщетной  попытке  затеряться  и  всегда  удивлялся,  как  профессы  ордена  умудрялись  всякий  раз  отыскивать  меня  там,  чтобы  натравить  на  меня  затем  своего  очередного  верного  пса – охотника  вроде  тебя.  Теперь  я  знаю  это.  И  знаю,  сколько  жизней  унесло  мое  пребывание  в  тех  странах – и  унесет  тут,  если  я  сегодня  же  не  умру.
– Оставив  меня  продолжать  твое  дело?
– Не  сразу.  На  полную  трансмутацию  тебе  потребуется  две  недели,  за  это  время  ты  успеешь  уехать  далеко  от  города.  И,  кто  знает,  может  быть,  сумеешь  найти  другой  выход,  нежели  я.
Внезапно  он  резко  подался  вперед  и  буквально  нанизался  на  остро  отточенную  сталь  охотничьего  меча.
– Удачи  тебе...  коллега, – успел  еще  прохрипеть  демон,  захлебываясь  своей  нечеловеческой  кровью,  и  рухнул  на  землю,  достигнув  ее  уже  бездыханным.
– Удача  здесь  ни  при  чем, – еле  слышно  повторил  Конрад  свои  недавние  слова  и  выпустил  из  ослабевших  вдруг  пальцев   ненужный  уже  меч.  В  его  голове  не  было  сейчас  ни  одной  мысли,  и  на  начавший  уже  коченеть  труп  у  своих  ног  он  взирал,  не  испытывая  ровным  счетом  ничего:  ни  торжества,  ни  скорби.  Нечто  подобное  Конрад  чувствовал  всегда  после  завершения  очередной  охоты,  однако  столь  полного,  абсолютного  опустошения  он  не  ощущал  еще  никогда.  Как  будто  в  его  душе  пронесся  ураган – и  вымел  оттуда  все  эмоции,  чувства  и  желания,  принеся  взамен  лютую,  неземную  стужу. 
И  Мрак,  черной  волной  поднимающийся  все  выше  и  выше,  грозя  затопить  его  с  головой.
– Ну,  нет, – сипло  прошептал  он,  сгибаясь  под  непомерной  тяжестью,  опустившейся  вдруг  ему  на  плечи. – Меня  ты  не  получишь.
Конрад  напряг  всю  свою  волю,  пытаясь  выпрямиться,  но  это  было  все  равно,  что  удерживать  голыми  руками  рушащийся  собор  святого  Петра,  и,  не  выдержав,  охотник  упал  на  колени,  склонив  голову  перед  неведомой  ему  доселе  мощью.  И  эта  мощь,  не  знающая  жалости  и  сострадания,  набросилась  на  него  со  всей  яростью  и  неистовством  голодного  хищника,  получившего,  наконец,  вожделенную  добычу.
– Ни...ког...да! – с  трудом  выдавил  Конрад,  корчась  и  скрипя  зубами  от  немыслимой,  ослепляющей  боли,  словно  его  тело – и  душа – оказались  в  самом  аду  и  сгорали  теперь  в  его  вечном  пламени.  Однако  куда  страшнее  этой  боли  оказалось  Знание,  открывавшее  ему  такие  тайны  Мироздания,  о  которых  он  даже  не  мог  прежде  помыслить.  Оно  широким,  неудержимым  потоком  вливалось  в  разум  охотника – и  перекраивало  его  под  себя,  подчиняя  своим,  пока  еще  непонятным  Конраду  целям.
«Воистину,  теперь  я – демон*», – отрешенно  подумал  Конрад,  не  сдержав  стона,  и  ничком  рухнул  лицом  вниз,  прямо  на  труп  Баал-Зебуба.  Сквозь  пелену  морока,  туманящего  его  сознание,  он  ощутил  под  своими   
*Демон  (греч.) – Знающий
пальцами  рукоять  своего  меча,  и  это  подействовало,  как  ушат  ледяной  воды,  вырвав  охотника  из  пучин  разверзающейся  под  ним  бездны.  Чуть  приподняв  голову,  Конрад  на  долгий  миг  замер,  всматриваясь  в  такой  до  боли  знакомый  клинок  и  начертанные  на  нем  слова,  отсвечивавшие  призрачно-голубым  в  неверном  свете  звезд. 
«In  hoc  signo  vinces». 
«Сим  победишь».
– Другого  выхода  нет, – прохрипел  Конрад,  обратив  взор  на  лицо  мертвого  демона,  выглядевшее  сейчас  удивительно  умиротворенно. – Ты  ведь  с  самого  начала  знал  это,  правда?
Баал-Зебуб  не  ответил,  да  охотник  и  не  ждал  этого.  С  невероятным  усилием  оторвавшись  от  земли,  Конрад  вновь  сел  на  колени  и  подтянул  к  себе  меч,  едва  не  задохнувшись  от  напряжения.  Тревожно,  словно  почувствовав  недоброе,  заржала  Ромашка,  но охотник  даже  не  повернул  в  ее  сторону  головы,  опасаясь  потерять  последние  капли  решимости,  что  еще  у  него  оставались – и  сознание,  едва  теплившееся  в  нем.
Уперев  рукоять  меча  в  землю,  а  его  острие – себе  в  грудь,  Конрад  глубоко  вдохнул,  надолго  задержав  воздух  внутри,  как  будто  хотел  запомнить  напоследок  его  вкус,  и,  протяжно  выдохнув,  снова  посмотрел  на  Баал-Зебуба,  безучастного  к  его  страданиям.
– Absolvo  te*, – ровным  голосом  произнес  он  и,  слабо  улыбнувшись,  добавил: – И  свои  тоже.
Словно  поняв,  что  его  добыча  ускользает,  Мрак  внутри  него  вдруг  забурлил – и  ринулся  вперед,  сметая  последние  оставшиеся  у  него  на  пути  препоны,  спеша  из  всех  своих  немыслимых,  нечеловеческих  сил  успеть – и 
остановить  безумца.
Не  успел.
Конрад  даже  не  вскрикнул,  резко  склонившись  в  своем  последнем  поклоне  и  почувствовав,  как  холодная,  безразличная  ко  всему  сталь  тихо  и  почти  нежно  вошла  в  его  тело,  пронзив  его  насквозь.  Мрак  взвыл  в  ярости  и  бессилии – и  рассыпался  снопом  черных  искр,  канувших  без  следа  в  породившем  его  безграничном  Хаосе.  Умирающий  Конрад,  видевший  это  каким-то  внутренним,  отличным  от  обычного  зрением,  легко,  от  души,  захохотал – и  повернулся  к  агонизирующему  Мраку  спиной,  навстречу  все  ярче  и  ярче  разгорающемуся  перед  ним  Свету,  обещавшему  покой – и  прощение.
– Ты  вовремя, – сказал  ему  тот,  кого  он  знал  под  именами  Преподобного  и  Баал-Зебуба.
– Охотник  всегда  все  делает  вовремя, – пожал  плечами  Конрад,  ничуть  не  удивившись  этой  встрече.
– Надеюсь,  ты  не  слишком  обижен  на  меня  за  все  случившееся? – смущенно  потупившись,  спросил  бывший  демон.
*Absolvo  te  (лат.) – Отпускаю  грехи  твои

– Нет, – ничуть  не  кривя  душой,  ответил  Конрад. – Ведь  мы  в  конце 
концов  нашли  выход  из  порочного  круга,  а  это  куда  важнее  любых  обид.
– Так,  значит,  друзья? – все  еще  не  очень  веря,  посмотрел  на  него  Преподобный.  Конрад  повернулся  к  нему  и  серьезно,  без  тени  насмешки,  кивнул.
– Друзья.
И,  обняв  просиявшего  Преподобного  за  плечи,  он  повлек  его  к  Свету,  заслонившему  собой  уже  все  небеса.
А  там,  возле  заброшенных  руин,  голубые,  почти  невидимые  язычки  пламени  взвились  над  двумя  мертвецами – и  принялись  жадно  пожирать  их,  буквально  растворяя  одежду,  плоть  и  кости  и  оставляя  взамен  лишь  продолговатое,  по  размерам  исчезающих  в  огне  тел,  пятно  обугленной,  прокаленной  на  многие  дюймы  вглубь  земли.
3.
Сэр  Джон  Гилеад,  лорд-мэр  Лондона,  сунул  руку  под  глянцевый  черный  парик  с  падающими  на  плечи  локонами  и  с  наслаждением  почесал  бритую  макушку. 
– Какая  ужасная  погода,  сэр  Купер.  В  воздухе  уже  пахнет  смертью,  а  скоро  станет  еще  хуже.  И  этот  проклятый  ветер  никак  не  желает  прекращаться,  затмив  черной  пылью  все  небо.
– Об  этом  я  и  хотел  с  вами  поговорить,  сэр  Гилеад, – с  легким  полупоклоном  ответил  Энтони  Эшли  Купер,  граф  Шафтсбери,  исполнявший  обязанности  канцлера  казначейства. – Его  величество  крайне  обеспокоен  этим  моровым  поветрием,  пришедшим  всего  лишь  на  шестой  год  его  правления,  когда  его  позиции  еще  столь  непрочны.
– Я  уже  принял  меры, – вздохнул  лорд-мэр, – хотя  и  не  уверен  в  их  действенности.
– Меры? – вскинув  брови,  недоверчиво  посмотрел  на  него  граф. – Какие  меры?
– Сегодня  ко  мне  обратился  некий  иезуит,  весьма  напористый  молодой  человек,  с  предложением  избавить  Лондон  от  нависшей  над  ним  угрозы.  Он  был  очень  убедителен,  и  я  принял  его  условия.
– И-е-зу-ит? – с  расстановкой,  словно  речь  шла  о  чем-то  крайне  неприятном,  повторил  Шафтсбери. – Уж  не  один  ли  из  их  охотников?
– Они  называют  себя  коадъюторами, – робко  заметил  сэр  Гилеад.
– Мне  все  равно,  как  они  себя  называют, – холодно  отрезал  граф. – Важно  другое:  кто  будет  платить  этому…  коадъютору…  за  его  «услуги».  И,  кстати,  сколько  он  потребовал  с  вас  за  них?
– О,  сущие  пустяки, – со  всей  непринужденностью,  на  какую  он  был  способен,  ответил  сэр  Гилеад. – Всего  каких-то  десять  тысяч  гиней.
– Которые  ему,  разумеется,  должно  будет  выплатить  мое  казначейство? – проскрипел  донельзя  неприятным  голосом  Шафтсбери.  Лорд-мэр,  отметив  про  себя  это  «мое»,  но  не  подав  и  виду – в  его  планы  совсем  не  входило  ссориться  с  таким  влиятельным  и  опасным  человеком, – заискивающе  улыбнулся.
– Ну,  вы  же  понимаете,  что  дело  это  сугубо  государственное,  и  вряд  ли  его  величество  будет  возражать…
– Казна  пуста! – резко  оборвал  его  оправдания  граф. – Уж  вы-то  знаете,  что  Кромвель  позаботился  об  этом.  И  хотя  я  прилагаю  все  усилия  для  исправления  подобного  положения,  десять  тысяч  все  же  является  непомерной…
Он  не  договорил,  поскольку  здесь  его  прервали  самого.  И  сделал  это  пронзительный  женский  крик,  полный  такого  неудержимого,  всеподавляющего  ужаса,  что  оба  собеседника,  не  сговариваясь,  вскочили  на  ноги  и  в  полном  недоумении  уставились  на  запертые  двери  кабинета.
– Эй,  кто-нибудь! – опомнившись  первым,  возвысил  голос  граф  Шафтсбери. – Что  там  происходит?
Дверь  неуверенно  приоткрылась,  и  в  щель  просунулось  бледное,  словно  покрытое  слишком  толстым  слоем  пудры,  лицо  Каннингема,  графского  дворецкого.
– В  чем  дело,  Каннингем? – сурово  посмотрел  на  него  Шафтсбери. – Что  это  за  вопли  посреди  ночи?
– Крысы,  милорд, – дрожа,  как  осиновый  лист  в  преддверии  бури,  пролепетал  дворецкий. – Они  выползли  из  подвала  и  до  смерти  напугали  служанку  вашей  супруги  Китти.
– Нашла,  из-за  чего  поднимать  шум,  глупая  девка, – презрительно,  но  и  с  явным  облегчением  оттого,  что  все  объяснялось  столь  просто,  буркнул  граф. – Неужели  она  никогда  не  видела  этих  тварей  прежде?
– Таких – никогда, – судорожно  сглотнув,  помотал  головой  Каннингем.
– Каких  «таких»? – с  подозрением  уставился  на  него  Шафтсбери.
– Они  горят,  сэр, – чуть  слышно  выдохнул  дворецкий. – Горят  живьем.
– Ты  что,  пьян?! – вскинув  брови  так,  что  они  исчезли  под  его  париком,  диким  зверем  взревел  Шафтсбери.
Ответом  ему  стал  тонкий,  сверлящий  уши  писк,  раздавшийся  вдруг  в  самом  кабинете.
– Господи  Иисусе,  спаси  и  сохрани, – воскликнул  потрясенный  Гилеад,  попятившись.  Его  глаза  были  прикованы  к  выползшей  из-за  стенной  портьеры  крысе,  охваченной  ярким  пламенем,  словно  она  по  неосторожности  свалилась  в  горящий  камин.  Проползя  пару  ярдов,  не  переставая  кричать  от  невыносимой  боли,  она  вытянулась  на  начавшем  тлеть  ковре  и  издохла,  сотрясаясь  в  ужасающих  конвульсиях  до  последней  секунды.
– Вот,  дьявол, – ошеломленно  произнес  Шафтсбери,  успевший  за  это  время  позабыть  о  своем  гневе.  Каннингем  лишь  молча  кивнул,  полностью  согласный  со  своим  господином.  Внезапно  он  исчез,  дернутый  за  шиворот  чьей-то  могучей  рукой,  и  в  кабинет  ворвался  капитан  дворцовой  охраны,  забывший  о  всякой  субординации.
– На  псарне  пожар,  милорд, – запыхавшись  от  быстрого  бега,  отрапортовал  он.  Шафтсбери  обратил  к  нему  взгляд  человека,  уже  ничему  не  способному  удивляться.
– Что,  тоже  крысы?
– Нет,  милорд.  Собаки.  Псари  говорят,  что  они  словно  взбесились,  а  потом  вспыхнули,  причем  одновременно  все.  Кроме  того,  с  постов  докладывают,  что  то  же  самое  происходит  и  в  городе:  по  улицам  носятся  горящие  животные,  и  их  много.  Очень  много.
– Они  же  спалят  мне  весь  Лондон! – схватился  за  голову  Гилеад.
– Уже,  сэр, – словно  только  что  его  заметив,  посмотрел  на  лорда-мэра  капитан. – Со  стены  видно  зарево,  которое  становится  все  шире.  И,  похоже,  это  только  начало.
В  этот  момент  волосков  на  запястье  Шафтсбери  что-то  щекотно  коснулось.  Опустив  глаза,  граф  недоуменно  уставился  на  черную  блоху,  пытавшуюся  как  можно  быстрее  нырнуть  под  его  рукав.  Передернувшись  от  омерзения,  он  хотел  уже  стряхнуть  ее  на  пол,  когда  блоха  внезапно  вздулась,  словно  накачиваемая  невидимым  насосом – и  лопнула,  извергнув  крохотный  султан  огня,  тем  не  менее,  чувствительно  обжегший  его  руку.
– Так  сколько,  вы  говорите,  потребовал  этот  ваш  иезуит? – спросил  Шафтсбери,  задумчиво  глядя  на  опаленную  кожу  и  содрогаясь  от  одной  только  мысли  о  том,  разносчиком  ЧЕГО  была  эта  блоха  и  какой  опасности  подвергалась  только  что  его  жизнь. – Десять  тысяч  гиней?  Можете  больше  не  беспокоиться  на  этот  счет.  Казна  ему  заплатит,  и  даже  больше,  чем  десять  тысяч.
– Вы  передумали? – забыв  на  миг  о  пылающем  Лондоне,  удивленно  посмотрел  на  него  Гилеад. – Но  почему?
– А  вы  этого  еще  не  поняли? – натянуто  улыбнулся  Шафтсбери. – Ведь  он,  похоже,  нашел-таки  способ  избавить  нас  от  чумы.  И  десять  тысяч  гиней,  а  также  сожженный  город  небольшая  плата  за  это.
Лорд-мэр  и  капитан  охраны  смотрели  на  него,  ничего  не  понимая,  а  граф  смотрел  в  окно,  за  которым  ночь  постепенно  блекла,  уступая  место  дрожащим  кровавым  отблескам  набиравшего  силу  пожара – Великого  лондонского  пожара  1666  года,  ставшего  концом  начавшейся  там  было  чумной  эпидемии.
С  тех  пор  бубонная  чума,  этот  бич  средневековья,  беспощадно  косивший  население  целых  стран,  больше  никогда  и  нигде  не  приобретала  своих  прежних  устрашающих  масштабов,  а  вскоре  и  вовсе  канула  в  Лету  вслед  за  своим  породителем – Вельзевулом.
«Повелителем  мух».
Порочный  круг  действительно  оказался  разорван.
Окончательно.
И  бесповоротно?