Трофейная овчарка

   

               
                Посвящается:   Галиму Ситдыкову.               
               



 Август обезумел от жары. Давно в Вильнюсе не было такого жаркого лета и эта, настоенная смесь терпких запахов будоражила воспоминания, которые теснясь и волнуясь, наползали беспорядочно одно на другое, причиняя мне боль в неглубоком, скользящем поверху мучительном больничном сне. В нестройном хоре, фальшивым дискантом, резонировало и жгло  сознание одно давнее событие, которое в дальнейшем и предопределило мою судьбу...

                *  *  *

     Около сорока лет назад, в Донецке, вот в такой же оголтело жаркий день и произошла эта, роковая для меня встреча. Мы встретились, как обычно, на берегу реки Кальмиус,около замученного отдыхающими и влюблёнными куста сирени. Неподалёку когда-то стояла, а теперь лежала статуя девушки "С веслом". Какие-то удальцы свернули её с постамента, оторвали вёсла, и теперь она превратилась в своеобразную скамейку. Мой друг ждал меня, сидя на бедре каменной девушки, сжимая в руках букет из полевых цветов. Одет он был в костюм и было видно, что тугой ворот рубашки доставлял ему немало беспокойства. Увидев меня он тотчас вскочил, его красное от жары и неудобства лицо, ещё больше напряглось и как-то, совсем для меня неожиданно, резко схватил за руку, вручил букет и усадил рядом. При этом не произнёс ни одного слова. Так в молчании прошло несколько минут, вдруг он глубоко вздохнул, посмотрел на меня тягучим взглядом, а потом, также медленно, перевёл взгляд на вечереющее небо и, неожиданно сиплым голосом, сказал:
     - Хочешь, я расскажу тебе историю моего детства и раскрою страшную тайну?...
     И торопливо, не дожидаясь ответа, заговорил. Из быстрого потока, иногда бессвязных слов, я поняла, что мать его женщина эксцентричная и волевая, по национальности она - татарка и у него с ней сложные отношения. Когда же произнёс слово:
     - "Отец...", - то неожиданно замолк, потом ещё громче вздохнул, будто всхлипнул, и выдавил.
      - А отец, отец...- тут он закрыл глаза и следующие слова сказал, уже каким-то отрешённым и, даже, жестоким  голосом.
      - Был...был солдат..., но не наш, а немецкий, то есть военнопленный...Немец одним словом. Это мне поведала бабушка перед смертью. Так, что перед тобой сын врага...
      Он замолчал, будто сжался в комочек, и отвернулся, а потом, как-то перекосившись на один бок, всё же глянул на меня. Он ждал ответа, а я, как-то вот так сразу, не смогла придумать, что же мне ответить. Я была шокированна этим признанием, и очень надеялась, что моё смятение не отразилось на лице. Я выжидательно молчала, но возникшая пауза была неприятной нам обоим. Чтобы, хоть, как-то разрядить обстановку я вымученно улыбнулась моему другу и этого ему хватило для одобрения и ободрения. С уничижительной улыбкой он вынул из кармана какую-то фотокарточку и, словно раздумывая, стоит мне её показывать или нет, всё же протянул мне снимок. С чёрно-белой картинки хитро смотрела молодая женщина. Красивая, круглолицая с пышными завиточками чёрных волос. Её чуть раскосые, чуть расширенные  глаза смотрели будто удивлённо, но одновременно с какой-то холодной и расчётливой прямизной. Полные губы растянулись в уверенной и, чуть, бесстыжей улыбке. Подол её платья скрутился. На полных обнажённых коленях сидел трёх-четырёх летний мальчуган. Она как-то безучастно придерживала ребёнка короткими пальчиками, а мизинец её смешно оттопыривался, будто она держала за ушко чашечку чая...
      Унылый вид, совсем безволосого ребёнка, производил тяжёлое впечатление. Я где-то слышала, что умерших детей фотографируют на память, но делают это так, чтобы они производили впечатление будто живы. Холодок прошёл по коже, что-то бормоча я быстро отдала ему фотографию.
     - "Совсем не похож на мать. Ничего общего, будто чужой." - Мелькнуло в голове и невольно я перевела сравнивающий взгляд на хорошо знакомое, удлинённое лицо. Да...мальчик с фотографии уже порядочно вырос и превратился  в худощавого, высокого парня, но их всё так же роднило одно и то же выражение лица. Только детская унылость теперь превратилась в какую-то неопределённую загадочность что-ли, а может серьёзность, которая и придавала хозяину зрелости и манила спокойствием.
     Мой друг молчал и настороженно смотрел на меня...Я опять улыбнулась ему, но на этот раз ещё и сочуственно кивнула. Уже окончательно воодушевлённый поддержкой, он продолжил повествование и в его голосе появились уже более живые нотки. Отца своего видеть ему не довелось и этот факт, очевидно, мучил и сильно ранил его самолюбие. Но, всё же, мой друг бодрился, хотя в глазах и блистала слезинка. Несмотря на то, что отец был по другую сторону баррикад, увидеть и встретиться с ним, ему безумно хотелось, и на все его расспросы, мать отвечала, что он был подлец и где сейчас находится она не знает и, вообще, говорить на эту тему больше не желает.
      Таким жалким своего друга я никогда не видела. Даже сердце ёкнуло от объявшей меня жалости к нему. И я не выдержала, обняла его и поцеловала. Он благодарно, совсем по-родственному, положил голову мне на грудь и, уже повеселевшим привычным голосом, рассказывал о своей дальнейшей жизни. Мать, как оказалось, к его воспитанию особенно не прикладывалась. С младенчества он рос в деревне у бабушки, она самозабвенно любила его, и как я поняла, он считал её своей второй матерью.  Но бабушка умерла и её дом мать продала. Мать же, к тому времени, уже вышла замуж за военного и у них родилась дочь. Деваться ему было некуда и мать его взяла к себе. Так он в возрасте 10 лет стал жить в новой семье. С отчимом у него отношения были официальные, но терпимые. Он был военный и всё пропадал в своих казармах и, вообще, не замечал мальчишку, только иногда спрашивал, как там в школе или отчитывал за какую-нибудь провинность, если жаловалась на сына мать. Вообще она была холодна с сыном и только давала указания, что надо сделать по хозяйству. Именно в количестве указаний она видела особый метод воспитания.
      Только то, что от природы он был трусоват и уберегло его от уличной бурной жизни и слишком близких отношений с дворовыми друзьями. Угодишь одному, другой обидиться. Этому угодишь, тот будет недоволен. Так, что лучше быть осторожным и, без особой необходимости, не связываться с дворовыми пацанами, которые, в случае чего, могли запросто накостылять по макушке. Очередной раз выясняя, кто прав, а кто виноват. Пусть сами разбираются. У него был в школе друг, такой же тихоня, как и он.
     После окончания школы они решили поступать в политехнический институт, но ему не удалось сдать математику устно и пришлось устраиваться на работу. Так целый год он вкалывал на шахте и посещал подготовительные курсы. Потом, отчим, которого он всё-таки, как оказалось, уважал, посоветовал ему поступить в военно-политическое училище. Там было полное государственное обеспечение и, вот сейчас, он, это самое, училище заканчивал. Скоро предстояло распределение. Его очевидно "зашлют" в Прибалтику и скорее всего в Литву, в Каунас. Он рассказывал мне уже об этом. И наверное повторялся из-за излишней нервозности. Очевидно, эта предстоящая перемена жизни его очень тревожила.
    - Кто бы мог подумать? На вид всегда такой спокойный! - Тут он поднял голову, поцеловал меня, отстранился и вытер платком вспотевший лоб. Потом встал, походил немного и опять сел. И начал говорить о человеческой дружбе и взаимопонимании, о том, как ему хочется иметь рядом с собой верную подругу, которая не испугается тягот жизни и станет ему верной спутницей и опорой всегда и во всём. Тут он внимательно посмотрел на меня. Взгляд был какой-то протяжно-заискивающий. Он словно "заливался" в меня, заполняя меня чужими ощущениями до такой степени, что я на время потеряла ощущение самой себя. Я испытала в тот момент, как сейчас помню, такое противоречивое, раздваивающее мою личность чувство, что сама даже испугалась этого состояния. Вдруг, для меня самым главным стало только то, что думает и чувствует этот говорящий человек. Я, вообще-то, знала, что предстоит ему распределение и ждала, наверное, от него серьёзных шагов, так как мы с ним уже дружили почти год и такое завершение наших отношений были вполне нормальны и естественны. И мне всегда думалось, что каждый серьёзный парень должен, по идее, сделать предложение девушке с которой он близок. Так что всё происходило, как и должно, но меня вдруг одолели сомнения.
    - Действительно ли я испытываю к нему, эту самую, любовь? А может это больше жалость? Или, вообще, какое-то, промежутное чувство? Что же делать мне теперь, после его доверительного рассказа? Как следует поступить? Теперь, само собой, получилось так, что именно я стала его душевной поддержкой, даже духовной соучастницей и хранительницей его этой страшной тайны!.. Куда же теперь деваться?!
     - ...И до сих пор я не разберусь, какое же чувство тогда возобладало?! Может это просто моя сверх-покладистость, которая вечно искала во всём только умиротворения и часто принимала желаемое за действительное, в следствии чего сама и оказывалась в противоречивой ситуации.
      - И, что это за особое воспитание? Ходить с постоянным ощущением, что ты, кому-то  и что-то должна! Откуда это? Последствие советской воспитательной системы или влияние матери...Только она сначала мыла пол общего коридора в доме, когда не успевала помыть пол в собственной квартире, чтобы другим было хорошо и приятно, и только потом убиралась дома...
      Видно эта внутренняя борьба отразилась у меня на лице, так как мой друг быстренько привлёк меня к себе, обнял и погладил по спине, потом подобострастно, и как-то неестественно улыбаяясь, жарко дыша прошептал на ухо:
    - Знаешь, нам пора уже определяться. Ты уже не девочка, у тебя пьющий отец, условия жизни дома тяжёлые, диплом учителя русского языка у тебя есть и, вообще, сколько можно таскаться по этим Кальмиусским паршивым берегам? Неужели тебе самой не надоело? -
      Эта внезапная грубоватость, хотя и была обоснованна верно, вогнала меня в краску. Впрочем, он говорил правду. Мне на самом деле были уже невмоготу эти домашние скандалы. Бушующий отец и тихо плачущая мать, которая боялась сказать лишнее словцо. Также надоело бегать на свидания, выискивать всё новые места для любовных встреч и каждый раз думать состоится встреча или опять его не выпустят из училища. Уверенности в себе, хотя я и была на пару лет старше, мне катастрофически не хватало. Очевидно, что ждать принца на белом коне уже не имело смысла. А может этот парень и был моим принцем, правда без белого коня, но всё же...
       - Как знать? - Я вспыхнула от своих мыслей, он же истолковал мою воспламенённость по своему и, взяв за один, да, именно за один, палец, как на снимке матери, взапно спросил:
    - Когда же мы поженимся? Давай уже завтра отнесём заявления и попросим, чтобы записали нас побыстрее. У тебя паспорт не просрочен?
     Хотя я и ожидала, может быть, такого предложения, н, даже, втайне думала об этом, но всё равно, такая прямолобость меня сначала испугала. Я призадумалась...Искоса взглянула на него.
     - К чему такая спешка? Серьёзно он это говорит или как? И вообще, любит ли он меня?   
      Мой же друг сидел неподвижно, только играли желваки на скулах, да вены на руках набухли, побагровели и стало казаться, что по рукам ползают дождевые черви. Мне стало немного противно, а потом смешно...А из глубин сознания "выпрыгнули" глупые школьные слова:
    - " Уж, замуж, невтерпёж..."
    - А ты хорошо обдумал своё предложение? - вдруг раздался мой собственный и, почти, неконтролируемый голос. - Если женишься на мне, не пожалеешь? Никогда?
    Тут он опять встал и заходил передо мной, будто маятник. Низкое солнце освещало его сзади, поэтому были видны только контуры его фигуры, а черты лица исчезли. И уже не человек, а чёрный монумент ходил передо мной. И вот из уст монумента полилась пылкая речь. Мне признавались в страстной любви. Клялись никогда не изменять и носить на руках. Меня осыпали похвалами. Говорили, что у меня изумительный и покладистый характер. Называли самой красивой, самой доброй, самой совершенной из девушек. Мне обещали райскую жизнь. Мои руки были перецелованны. Всё в голове перепуталось и надежда, присоединяясь к сказанному, шепнула:
   - Соглащайся! Будь что будет! Видишь как он тебя любит и ценит! Где ты ещё найдёшь такого парня? Военный с перспективой. Квартиру получите. Будешь обеспеченна и парень, вроде, добрый, по крайней мере, никогда не поднимал руку на тебя. Не грубиян. Правда немного характер занудный...Но время девичье, так коротко! Не успеешь оглянуться и окажешься старой девой...Соглашайся! - И, хотя мой внутренний голос и молчал, я всё равно сказала:
    -"Да"...
    Марш Мендельсона торжественно звучал нам в светлом зале дворца бракосочетаний. Мы были пассажирами белого корабля счастья. Душа моя пела в унисон, а яркие люстры осыпали нас хрустальным светом и мои ослеплённые глаза сразу и не разглядели, что возле "алтаря", между мной и мужем, стоит она - третья - затаившаяся пустота. Именно она отразилась первой, отразилась тенью в его напряжённом взгляде, уже после регистрации, при выходе на широкую лестницу, когда солнечный свет резанул и ослепил моему, уже мужу, глаза. И выражение этих знакомых глаз изменилось, почти, до неузнаваемости. Передо мной стоял совершенно другой человек! С пустыми и, главное, чужими глазами. Его взгляд будто провалился в себя, и только пустота высвечивалась в его взоре стальным оттенком. Я застала её врасплох, она не успела, - может уже не хотела прятаться,- а он зажмурился, почесал веко и сказал, что в глаз попала соринка, потом командным голосом сказал, как приказал:
    - Чего остановилась? Пошли, видишь люди смотрят...Ну?! - Это
   - "Ну!"-  До сих пор звенит в ушах...
    Так я и стала замужней женщиной. Мы переехали в Каунас, муж стал служить в десантном полку замполитом, а я пошла работать в школу, учителем русского языка и литературы. Но потом, когда пришло известие о новом назначении, куда-то в глушь России, муж не захотел уезжать из Литвы. Нашёл хороших знакомых, его комиссовали и оставили в части на гражданской работе с частичной воинской пенсией. Впрочем большого отличия в его занятости я не заметила, как и прежде он большую часть времени отсутствовал. Правда поступил ещё в Вильнюсский университет на историческое, заочное отделение. Скоро уже наверное и защита диплома. Один знакомый, главный редактор какой-то районной газеты предложил ему работу штатного редактора в своей газете в Шальчининкай, что находится под Вильнюсом, недалеко около сорока километров. Муж с радостью согласился, мы переехали, совершив с каким-то военным обмен. Свою двухкомнатную поменяли на трёх-комнатную и  общественная жизнь моего мужа забурлила. Он теперь днями и ночами пропадал на работе. Оправдывал их творческими командировками в глубь Литвы.
       Так и шли годы...Его учение заканчивалось и предстояла защита диплома, который тоже корректировала и писала я. Получив диплом, муж принялся за диссертацию, хотел получить ещё и кандидата наук. Я старалась, как могла. Он говорил, что надо выделить в этой научной работе и я начала собирать материалы. Работа продвигалась успешно и я уже почти закончила её, как неожиданно забеременела. У меня началась интоксикация, предложили лечь в больницу на сохранение, но муж сказал, что если так плохо, то лучше сделать аборт. Вдруг, родится уродец и придётся мучиться и ему и нам. Логика в его словах была. Да и детей он сейчас, оказывается, не планировал. И очень меня ругал, за то что не приняла должных мер, что не предохранаялась. Сейчас дети, могли стать верной помехой в его намечавшейся карьере. Да и кандидатскую мне надо завершить, как можно скорее. Я была подавлена его чёрствостью и таким бездушным отношением, но не решилась спорить и подчинилась давлению.
      Я смалодушничала тогда и теперь каюсь. Но слишком поздно пришло раскаяние...
      А муж, уже после аборта, успокаивал меня и, довольный, говорил, что время ещё есть. И, вообще, некоторые пары живут и без детей, в своё, так сказать, удовольствие. Почему бы и нам не последовать их примеру? На мои утверждения, что дети это проявление любви, он отвечал, что всё в мире проходит и любовь быстрее всего. Когда же я спрашивала, куда же исчезла его о любовь, то муж отвечал, что любовь была, да сплыла и осталась там, в Донецке, а здесь реальная жизнь и для сентиментов теперь нет времени, так как рельная жизнь изживает само понятие романтизма. А любовь, сейчас умные люди, заменяют расчётливостью и прагматизмом, что по его мнению очень верно, потому что так легче прожить.
      ...Я сильно плакала, когда услышала от него эти страшные слова. Чтобы, хоть как-то снять стресс я взяла котика в дом. Ему было около полугода. Соседка уезжала с мужем на Дальний Восток и попросила взять его. Котёнок был такой красивый! С белой грудкой, рыженький и весь, весь пушистый. Когда муж пришёл и нечаянно наткнулся на котёнка, то по его брезгливому выражению лица поняла, что он не одобряет и этот мой поступок. Но всё-таки тогда промолчал. Правда, когда садился кушать требовал, чтобы на кухне не было никаких животных. Он никогда не гладил его, а Чунчик, так назвала я котёнка, и сам, даже странно, никогда не подходил к нему. Но и с котиком случилось несчастье в нашей квартире. Однажды, муж пришёл с работы раньше обычного времени, а я пересаживала на балконе цветы. Мой Чунчик сидел на подоконнике и наблюдал за птицами. Когда открылась входная дверь создалось какое-то завихрение в квартире и дверь на кухню открылась,- а она была во избежание сквозняка закрыта,- и сильный порыв ветра захлопнул кухонное окно...Мой, Чунчик, не смог удержаться на скользкой поверхности подоконника, а внизу под окнами были камни...
     Я долго плакала. Муж сказал несколько сухих слов, вроде того, что плакать по безмозглой скотине нечего. Сгинул значит так и надо. Дома будет чище...
     Диплом кандидадской он защитил и теперь ходил важный, важный. Говорил со мною таким нравоучительныи и снисходительным тоном. Я молчала. Я никогда не перечила ему.
     - Почему?! Почему я всегда молчала?...      
     Теперь, вдвоём с одиночеством, я всё-таки пытаюсь хоть как-то поддерживать огонь в нашем остывающем семейном очаге, но безуспешно, пламя гаснет и я постоянно зябну. А в моём доме уже вовсю и давно хозяйничает она - обволакивающая пустота. Каждый вечер она стелет нам постель. Она смотрит на меня его глазами, когда он отчаянно ищет во мне удовольствия себе и ей. Потом они оба, насытившись, отваливаются, как насытившиеся пиявки, оставляя моё тело взбудораженным, а душу несчастной.
    Мои неосуществлённые мечты грызут нутро и растворились в его пустоте мои таланты, и я не могу додуматься, как сохранить себя... Теперь плодами моих знаний кормилась ненасытная пустота моего мужа. Я писала ему рефераты, проверяла и корректировала все его статьи. Он даже написал маленькую книжку "О вреде пьянства" и теперь сам себя стал величать писателем. Сам же никогда не отказывался от рюмочки и даже более того. Вскоре он и вовсе перестал считаться со мной. В его окружении появились женщины. Они угощали его, когда он обещал напечатать их стихи в своей газете. Они закармливали похвалами больное тщеславие моего мужа. Домой он стал приходить, почти всегда, поздно и навеселе. Вваливаясь под утро, обдавая меня перегаром и настоем всех запахов измены, он укладывался спать бурча, что эта умственная работа его вконец доконает. Тупо я смотрела на его острый, лысый затылок. Смотрела, как по белевшей загаженным яйцом лысине ползала муха, выскивая хоботком полезное что-то для себя, но разочаровавшись улетала. Это созерцание вызывало у меня холодный, липкий страх, который обволакивал слизью сердце. И уже не хотелось ничего чувствовать, не хотелось даже, просто говорить и, вообще, не хотелось  жить. В мозг всасывалась только одна жуткая мысль...Моей жизни конец, конец всему на свете. К тому же пошатнулось здоровье. После аборта у меня произошли необратимые изменения в эндокринной системе и неожиданно всколыхнулся давний, и почти забытый, недуг. Больница теперь стала моим почти вторым домом. Отказали почки, за них теперь работал, очищая организм, аппарат искусственной почки. С размеренной периодичностью я должна была ложиться на очищение крови. Лёжа очередной раз в палате я с ужасом вспоминала прожитые годы и, как могла, искала оправдание и смысл своей жизни...Вспомнилась старая, как сам мир, китайская поговорка:
       - "Наша судьба это - следствие наших поступков." - Последствие моего необдуманного шага-поступка теперь было налицо.
    В больницу мой муж приходил. Может потому, что здание находилось на полпути между домом и работой. Пришёл он и сегодня и, как-бы, невзначай, вытащив из дипломата исписанный лист, начал что-то перечёркивать в нём. Потом нервно сложил его пополам и сунул обратно. Вытащил апельсин положил на тумбочку. И опять, чертыхаясь и ничего не объясняя, начал рыться в дипломате. Я не выдержала:
    - У тебя проблемы?
    Отвечал, что мол, пустяки, но свежие идеи не помешали бы, да и кое-какие поправки в статье нужны.
    - Тогда оставь, завтра возьмёшь. Ты же придёшь меня навестить?- Он кивнул. Получив немое подтверждение я обрадовалась и ответила улыбкой, но душа моя плакала. Я чувствовала себя такой одинокой и была рада его приходу. Я когда-то любила его... Как и договаривались он пришёл на следующий день и сразу повёл себя необычно. Долго благодарил за редактирование его бумаг и всё подправлял подушки и одеяло, потом уселся и спросил, когда меня обещают выписать на этот раз. Я сказала, что уже на днях, но это не было правдой. Муж как-то поник и длинное лицо его вытянулось ещё сильнее. Не то он ожидал, вероятнее всего, услышать.  Мне даже стало неудобно перед лежащими рядом женщинами. Но тут он вскочил и стал лихорадочно потирать руки. Потом сказал, что может к врачу сходить и попросить о продлении лечения. Чтобы уж наверняка было хорошо. Я поняла, его распирают важные новости и попросила не мучить меня, а рассказать всё как есть. Оказалось, что его посылают на пару дней в Палангу. Там состоится какой-то политический симпозиум консерваторов. Туда съедутся важные персоны, может он сумеет наладить новые перспективные связи, которые помогут ему продвинутся по службе и, очень может быть, тут он наклонился и, почти шёпотом, сказал это на ухо, что возможно его будут продвигать по политической линии. Оказывается он вступил в партию консерваторов. В СССР в то время назревала перестройка и Литва, как страна, вела себя наиболее активно именно под руководством этой новой националистической партии.
    - Но последнее слово, конечно же, за тобой. Если выписывают, то придётся быть дома, чтобы оказать тебе, так сказать, посильную помощь. Правда, я не знаю чем смогу тебе помочь, я же не врач, но, в общем, как ты решишь, так и будет. - Сказал он, и выжидательно-настороженно пустота дышала мне в лицо и пристально смотрела в глаза, чтобы увидеть, не пропустить проявление слабости и поттвердить своё превосходство...
    Хватило сил не расплакаться, хватило сил быть сильной в ту минуту и ответить.
    - Обязательно поезжай...Мне гораздо лучше. А врача я сама попрошу, чтобы он позволил пробыть в больнице ещё несколько дней. Езжай...
    - Отлично! Конечно, тебе лучше!- Ты же у меня здоровая! Вот поправишься и будем активно "детей делать", ты же хочешь, детей? А?- И муж пошленько засмеялся. - потом сказал ещё, что любит и ценит меня. Около двери ещё раз обернулся...
    - Кого он любит? Меня?!- пронеслось в голове. Я не сразу поняла смысл сказанного, но торжественный  блеск пустоты в его глазах подсказал.
    "Ты думала - тебя?! Как бы не так! Меня, только меня одну, навек..." - Тут муж  послал мне "воздушный поцелуй" и, помахав рукой, скрылся за дверью.
     Следующий день был долгим и окончательно безрадостным. Никто не пришёл. Значит мой муж уехал... Значит к врачу не пошёл и я никомушеньки не нужна. В горле засел комок...стало трудно дышать...
     Вот я на берегу реки со смешным названием Кальмиус. Что это за Кальмиус? Почему Кальмиус?...Корень слова каль или ус?...Причём тут ус?...а...каюсь...
     Прощай навсегда, мой, когда-то любимый, муж! Может я и научила тебя хоть чему-нибудь хорошему, но вот главному, просто любить людей, не смогла. Не удалось разбудить в тебе настоящего человека. Не удалось разбудить настоящего чувства. Как мне было понять, что ты о них только говорил, но ощущать их не мог. Поздно я поняла ещё одну вещь, что твоя кажущаяся таинственность и простота были обыкновенным прикрытием цинизма, цинизма страшного, пустого, разрушающего собственную душу и душу рядом находящегося. Моё сознание рядом с тобой раздваивалось, расщеплялось и я уже была не я. Да, я ходила, говорила, но меня не было. Где была я все эти годы?! Как же так случилось?! Поздно, слишком поздно я поняла, что твоя кажущаяся образованность была только набором готовых книжных фраз. Читать между строчек ты так и не научился...
    ...Но, читая это письмо-описание моей жизни с тобой, тебе этого и не будет надобно. Я всё постаралась изложить предельно ясно и просто. Его передадут тебе потом, когда ты приедешь забирать меня, после того, когда всё закончится. Я солгала тебе, говоря о своём здоровье. Я надеялась, что ты хоть пойдёшь к врачу, поговоришь...Пришло время дописать это письмо и не подумай, что я оставалась совсем одна. Со мной до конца были мои верные друзья - постоянная боль и безмерное одиночество. Ощущаю ли я страх? Нет, его я не чувствую. Я вообще, давно уже ничего не чувствую. Только сожаление от того, что я не сумела проявить в жизни твёрдость характера. Сожалею безмерно, что не ушла от тебя! Сожалею, что сделала аборт, побоявшись материальных трудностей. Грызу от боли душевной ногти, что не смогла начать всё сначала! Слишком большая и неоправданная роскошь бросать свою жизнь под ноги никчемному человеку...Но прошлого, как это ни пошло звучит, не вернуть...Не вернуть ничего и никогда. Опять наваливается усталость...Она такая ощутимо тяжёлая, что я уже не понимаю где я нахожусь и что со мной происходит. Да и всё происходящее вокруг кажется мне уже нереальным и призрачным. Будто моё измученное тело живёт само по себе, а душа уже давно находится там. В заоблачных высотах...
     ...А ты знай, всю свою оставшуюся жизнь, что тяжесть твоей пустоты и твоего равнодушия, которые тебе помогают очень хорошо жить и не задумываться об окружающих тебя людях, раздавила, уничтожила мою жизнь, мою душу и я перестала бороться. Скоро я совсем исчезну, тело моё растворится и станет вечным прахом и лишь моё мерцающее из глубины небытия сознание будет с тобой повсюду. Где и с кем бы ты ни находился. Свою же вину перед жизнью я забираю в могилу, а ощущение твоей вины, пока ты жив, да пребудет постоянно с тобой с кем бы и где бы ты не находился...
   
                *  *  *
    
   ...Перед зеркалом крутился, одетый в выходной костюм, худой мужчина. Давненько он его одевал и, теперь пятясь от зеркала, чтобы окинуть себя взглядом, он с удовольствием глядел на своё благоприятное отражение, а рука, тем временем, машинальным жестом прошлась по внутренним карманчикам.
      - А вдруг обнаружится случайно забытая заначка? Ведь может случится и так, что приятно-денежный сюрпризик ожидает в потайном  карманчике? - Учитывая его забывчивость в последнее время, это вполне возможно. И вправду что-то заманчиво хрустнуло в одном кармашке. Улыбаясь, предвкушая радость от найденного, нарочито манерно вытащил находку, и уже разочарованный, разглядывал белый, многократно сложенный, листок бумаги. Осторожно, ещё надеясь, что деньги спрятанны внутри, мужчина развернул его. Это был исписанный лист, формата А-4. Сразу бросились, и обожгли глаза и память читанные когда-то, но давно уже забытые им слова:
     - " Моё мерцающее из глубины небытия сознание будет с тобой повсюду. Где бы ты не находился. Ощущение твоей вины, да пребудет с тобой пока ты жив!..."
      Читавший дёрнулся, резко скомкал бумагу. Потом распрямил её, минуту другую подумал и, с явным облегчением и наслаждением, разорвал на мелкие кусочки. Вошла худощавая, костистая женщина и в силу этого, выглядевшая немного громоздко. Сглаживало угловатость впечатления и придавало женственность общему виду причёска. Светлые, ухоженные и сильно начёсанные волосы были аккуратно закрученны в бабету, только гривка, тоже начёсанная, легкомысленно и, как-то по девичьи, топорщилась, но зафиксированная крепким лаком не колыхалась и даже молодила женщину.
     - Ты уже оделся? Нам пора.- Она тоже подошла к зеркалу, улыбнулась своему отражению прочерченным ртом и, почистив пальцем сочившиеся кровяной помадой зубы, отошла. Заметив в руках мужчины клочки бумаги, сказала без интереса:
     - Что за обрывки у тебя в руках? Опять очередная неудавшаяся писательская потуга?   
     - Так ничего, мусор...- Зло бросил в ответ мужчина и аккуратно, бумажка к бумажке, положил обрывки в пепельницу.
     Теперь он кичился тем, что у него был отец немец и всё старался делать скрупулёзно и педантично. Начал посещать протестантскую кирху и записался на курсы бесплатного немецкого языка. Теперь в Литве быть немцем стало престижно, а русских "Ванек" не ругал, только ленивый. Дома от жены, он требовал идеальной чистоты и порядка. Перед едой очень тщательно мыл руки.
     - Шёл бы лучше к нам в магазин. - не отставала женщина. - У нас требуются грузчики  и ,пока, я в хороших отношениях с заведующей, то могла бы поговорить о твоём устройстве.
     - Грузчиком?! Ты что?! С ума сошла! И вообще, пошли скорее мы уже опоздываем.-
      ...Из гостей супруги возвращались почти трезвые и поэтому немножко злые и взвинченные. Еда была жирной, а выпивки мало. Да и вообще, некоторые люди сейчас стали расчётливей и часто угощение на праздничных столах всё больше соответствовало западному стандарту, то есть несколько уже налитых бокалов с вином и кучка маленьких бутербродиков.
      Открывавший дверь мужчина шагнул в прихожую и сразу послышался шум, а потом проклятия. Он снова оступился и попал в щель, которая нахально щерилась в прихожей их новой квартиры. Работники ещё не закончили ремонт пола в прихожей и он, как нарочно, каждый раз умудрялся попадать ногой в эту дыру.
       ...Теперь мужчина опять проживал в Каунасе. Про-коммунистическую газету, в которой он активно работал, литовские власти с обретением независимости прикрыли. Остался он теперь без работы и без политической карьеры. В партии консерваторов он, как иноязычный, не прижился, так сказать, пришёлся не "ко двору", его никуда не избирали и с ним мало кто общался. Помыкавшись туда сюда, он решил сменить партию. Тем временем, его друг по газете, в которой он работал прежде, посоветовал для начала, ещё раз жениться и познакомил его со своей знакомой из Каунаса. Так мужчина и принял рещение, как-бы начать свою жизнь сначала. Уже скоро пол-года, как он овдовел. Чего ждать? Надо опять создавать семью. Для солидности. На женатого мужчину общество и смотрит по-другому. И некоторые женщины даже выбирают себе любовников только из женатых мужчин. Так надёжнее думают они, по крайней мере знаешь, где твой любовник находится в свободное от свиданий время.
     Для начала он продал свою трёх-комнатную квартиру под Вильнюсом, а его нынешняя жена продала своё общежитие в Каунасе. Так они купили эту, тоже трёх-комнатную. Приватизацию квартиры оформил на себя, но ремонтами велел заниматься жене. И, вообще, сразу поставил новую супругу в известность, что заниматься какой-либо хозяйственной деятельностью он не намерен. Его творческая личность должна максимально быть свободной и постоянно находиться в состоянии мыслительного процесса. Женщина его сообщение тогда покорно выслушала, согласительно кивая ему в ответ. Расписались они в Каунасской ратуше в обыденный день, но невеста была в белом и с фатой. Всё таки первый раз выходила замуж. Вот так и состоялось его второе пришествие в Каунас...
      - Когда же твои работнички закончат этот проклятый пол?- сказал он снимая плащ и чертыхаясь при этом.
      - Мог бы и сам всё это давно сделать, а не ругаться тут. И деньги бы съэкономили...- съязвила она в ответ.
      - Ну, уж в столяры я к тебе точно не нанимался! - зло парировал мужчина.
      Женщина прошла в спальню и начала раздеваться там. Небрежно сбросила на пол верхнюю одежду, выходное платье и всё остальное на кресло и дрожа от холода, - лето только кончилось, да и погода не баловала, лили дожди и в квартире было сыро и прохладно,- прошла босыми ногами по раскиданным своим вещам к трюмо. Присела на пуфик и начала вытаскивать из волос шпильки. Сожжёные пероксидом волосы-пакли медленно опадали на обнажённые плечи. Желая придать волосам пышность она провела щёткой по прядям и взбила их рукой. Потом приблизила лицо к зеркалу и долго всматривалась в своё отражение,- из зеркала на неё устало взглянули большие настороженные глаза,- женщина закинула нога на ногу и перекрестила руки под грудью, отчего бюст поднялся и увеличился, но некрасиво выступил живот и обнажился морщинистый пупок. Она почмокала губами, выдохнула, поджала живот, и достала из ящичка длинные ментоловые сигареты. Демонстративно фасонясь, прикурила от зажигалки, поискала пепельницу и, увидев в ней какие-то бумажки, для безопасности стряхнула их в тот же ящичек. Дым выпускала большой струёй, прямо в зеркало и опять взглянув на своё отражение, как-то повеселела. Уже улыбнулась сама себе, а её короткий нос,- из-за него на работе её прозвали "мопсихой", - ещё больше приподнялся и как-то уменьшился, а улыбка, наоборот, увеличила рот. Она чувственно облизнула узкие губы, сощурила глаза и подмигнула своему уже загадочному, и, по её мнению теперь откровенно эротичному, в облаках дыма, голому отражению. В душ идти было лень и она решила освежиться духами. Спрыснула потные подмышки и тело, припудрила лицо и подошла к шкафу. Сначала поставила пепельницу на ночной столик, включила, доступное своим одннобразием, такому же её однообразному пониманию "Русское радио", зажгла красную толстую свечу и, залихватски держа в зубах сигарету, выудила из шкафа пеньюар. Накинула его на плечи и проследовала к широкой кровати. Улеглась поверх одеяла и, глядя в потолок, на который свеча отбрасывала трепетно-причудливые узоры принялась ждать своего мужа. В этом долгом ожидании успела женщина выкурить не одну сигарету, и сплетение неудовлетворённой похоти и стонущего желания начало воздыхать в ней всё громче и чувственней. В трепещущей полутьме, матовой пластмассой возбуждённо розовели щёки, губы собрались в сердитый жом, полуприкрытая пеньюаром грудь поигрывала дряблостью и, лишь массивная цепь на женской шее, сверкала ровно золотой и вечной своей красотой. Тут терпение женщины окончательно иссякло и она начальственно крикнула:
      - Эй! Муженё-ё-ёк! Где ты? Сколько тебя ещё ждать?
      Ответом ей был шум передвигаемой мебели на кухне и шорох бумаг. Она ещё громче позвала мужа.
      - Ты слышишь меня? Быстро иди сюда!
      - Я работаю, дорогая! Я очень занят! - Когда мужчине, чего-то делать не хотелось, он становился очень любезным и культурным.
      - Подожди минуточку, любимая! Вот только разберусь тут, рассортирую листочки по датам, чтобы не перепутать и сейчас же прибегу.
               
                * * *      
     Мужчина сидел на полу и собирал рассыпавшиеся по полу листы. Аккуратненько складывал он их в стопку. Любовно поглаживал и перечитывал очередной исписанный лист, который особенно никому и нужен-то не был, так как постоянной работы у него до сих пор не было. Государственный язык он знал плохо, но старательно учил, да и жена говорила с ним только по-литовски. Так, как отец её был из местных и в семье говорили только на местном языке. Его старания не пропали даром и он уже научился понимать, что говорят за его спиной. Оставалось научиться, более-менее, нормально писать и тогда он пойдёт сдавать экзамен по языку и может устроиться на хорошую работу. Иногда ему удавалось подработать и напечатать интервью с какой-нибудь местной знаменитостью в местной русской газете. За это он получал некоторый гонорар, который на себя же и тратил. В последнее время его одолела страсть к алкоголю, - впрочем выпить он любил всегда,- и, если на столе стояла початая бутылка водки выманить его из-за стола было практически невозможно. Но теперь в алкоголе он находил всё большее моральное утешение и это противное состояние "недопития" в данный момент его сильно нервировало. На выкрики супруги из спальни, он вообще старался не реагировать. И он с трудом сдерживался и только яростнее складывал листки в стопку, а когда лист непослушно корёжился, то, прибавляя крепкое словцо, рвал его на клочки. Он хотел выпить и у него была припрятанна бутылка вина. Но приходилось ждать, пока успокоится жена. А эта новая его жена,- чучело огородное,- теперь почти полностью содержала его и очень этим кичилась. Стала на него покрикивать и, даже, подтрунивать. Он ругался, но особенно не выступал, а старался уйти или, если же стычки избежать не удавалось, то отмалчивался. Вообще решил принимать всё происходящее с ним, как философскую закономерность. Супругу нынешнюю считал  женщиной недалёкой. Себя же большой умницей, ведь у него была учёная степень по-философии, которую он успел получить в Москве на стыке двух политических систем. Его поведение казалось милостью короля к своей подданной, которой разрешалось всячески поддерживать его, включая и материальную сторону. Но мало того, она, по его мнению, должна была считать это великой честью. Хотя, эту самую философскую степень, литовские власти и не признавали, он всё равно бравировал ею повсеместно и, часто в обращении с женой, позволял себе разные фамильярности. Своим знакомым женщинам говаривал, что супруга ему вместо служанки, что она беспросветная дура и, если бы не его интеллект и ум, то с ней, вообще бы, никто не общался. А рядом с ним, жена выглядит вполне сносно и, когда они выходят "на люди", то ей предоставляется счастливая возможность лицезреть других людей, наравне общаться с ними и не выглядеть откоровенной дурой. Рассказывая историю своей жизни, в основном конечно женщинам, он умудрялся разжалобить их, тем самым, вызвая к себе сочувствие. Женщины эти, как правило, были одинокими и спеловозрастными. После вызванного жалостного чувста он, чтобы теперь уже поднять свою значимость, начинал хорохориться и перечислял свои заслуги. Начинал себя хвалить, говоря, что верит в то, что когда-нибудь окружающие всё-же заметят и оценят его способности и таланты по достоинсту. А пока, ему ничего не остаётся, как объяснять всем, что его творческий потенциал губит необразованность и тупость его жены. При знакомстве с очередной женщиной, он сразу сообщал ей, что находится в поиске своей музы. Такой музы, которая бы разделила с ним его страдания и подвигла бы на новые творческие открытия. Какую область, эти самые открытия затронут, он не сообщал, но потом, намёками он всё же говорил, что в литературе. Особенно красноречив и страстен, он был с женщинами помоложе и покруглее. Оказывыается ему всегда нравились полные дамочки, он понял это после одного романа с кругленькой певичкой. Он, кстати, сначала даже обещал жениться на ней, но, тогда бы пришлось бросить все пьянки-гулянки, к тому же, певичка была ревнива и не терпела бы его похождений. Нынешняя жена была удобнее для жизни и он не решился на перемены. А у той ещё и дочка-школьница была. Пришлось бы ему заботиться и кое-как зарабатывать на проживание. А он не приучен к тяжкому труду. Тогда, певичка сама уехала на заработки, но он долго и трепетно вспоминал её. Но к счастью самостоятельно-одиноких и стареющих женщин, да ещё, вдобавок, с хорошей жилплощадью и финансовой обеспеченностью было много. И, как правило, они были всегда добры и часто угощали чаем и к чаю...И, если такая появлялась на его горизонте, то он обязательно напрашивался в гости и, как молитву повторял о том, что его женитьба это просто дань суровой необходимости и гарантия его нынешнего существования. Ну вот, так уж сложилось у него, что живёт он в одной квартире, с какой-то женщиной и не более того, причём, как женщина она ему не интересна. Жена его это, как часть обстановки в квартире. У них нет ничего общего, поэтому он волен искать себе достойную подругу.
      Но после романа с певицей его начали преследовать неудачи на любовном фронте. Хватало всего нескольких свиданий и его неизменно бросали.
      Одна женщина, очень красивая и умная, от которой он долгое время был без ума, очень его обидела, как-то сказав, что, если сильно выпившая женщина, не может отдасться мужчине, с которым вроде  "закручивается" роман, то это признак того, что этому мужчине не хватает "манкости". На свой вопрос, что же такое "манкость" он услышал в ответ, что слово "манок" употребляют театралы, в частности этим словом определяется актёрская пригодность, и, наверное, это производное от слова манить привлекать. Подсмеивалась над его внешностью она посоветовала ему сбрить староверскую бороду и отрастить усы. Благодаря этому дельному совету, он, более менее, стал похож на человека, по её мнению.  Её утверждение, что настоящий мужчина, это - мужчина с усами, стало его девизом. Он сбрил окладистую, чёрную с проседью бороду, которая "роднила" его с террористами и отрастил усы. Но теперь ей показалось, что он стал похож на один мултяшный персонаж, и
стала называть его - почтальоном Печкиным. Разглядывая себя в зекрале он очередной раз убеждался, что доля правды в этом названии была. Действительность отражала худое лицо, лысину, и общий комично-старческий вид.
     Но, даже беспрекословно ей подчиняясь, он не выманил любви. Она всегда была с ним холодна, иронична и непреклонна. Он умышленно подстраивал встречи, лебезил беседуя с ней, но заканчивалось их свидание неизменной тирадой. Презрительно ухмыляясь говорила,  что взгляд у него пошлый, улыбка гадливенькая, сам он противно-примитивный, и никаких чувств, даже низменно-сюиминутных, не вызывает. Да и с чувством юмора у него проблемы. Так в постель с собою уложить её не удалось. Поэтому, встречаяясь, они упивались, увы, не любовью, а крепкими настойками. Но вскоре закончилось и это "градусное" общение, так как он действовал ей на нервы.
      Общаясь с этой женщиной, впервые возникло у него какое-то новое, и очень неприятное ощущение. А он всегда боялся новых и необычных для него духовных "шевелений",- так на его лексиконе назывались чувства,- а это - вдвойне неприятное,так как внесло сумятицу в самомнение. Годами наработанная душевная непоколебимость рухнула в одно мгновение. Ему никто, и никогда не говорил напрямик таких обидных слов. Обычно женщины были милы и любезны, кокетничали с ним, старались понравиться. Всячески подыгрывали и жеманничали. Такой была и его перая жена. Она всегда спрашивала чего хочет он, и совсем не заботилась о своих интересах. Добрейшая была,- это признание самому себе словно током по телу,- женщина. Да и все остальные, с которыми он, впоследствии, общался старались всеми силами влюбить его в себя.
     - А что, если эти женщины были пришибленные жизнью, ненастоящие?!
     - Может им было всё равно с кем общаться, лишь бы не быть в одиночестве? И они попросту нахально врали ему, говоря, что он прекрасный мужчина! Что, если всё это на самом деле так? -
      Ему захотелось вывернуться наизнанку, и вытряхнуть накопившуюся гадкую осаду от обидных слов, которые сказала эта черноволосая фурия. Улавливая случайные взгляды прохожих ему даже казалось, что все эти проходжящие мимо люди, наверняка видят его эту внутреннюю, обозначенную фурией - "нехорошесть". Но как наваждение, его мысли концентрировались на одном только вопросе:
      - Как, это может быть?! Что он, оказывается, очень неприятен и некрасив?.. - Опять вспоминалась его первая жена, никогда не говорившая ему таких обидных слов...
       И шёл он домой поникший морально, и физически. Ощутимо старый, и предельно несчастный. С каждым шагом словно уменьшаясь в росте. И опять, опять уже целенаправленно вспоминал первую жену. Даже теперь, находясь уже по ту сторону жизни, она, как это не было странно, даже теперь поддерживала его. В слабом веянии ветерка он ощутил тихое присутствие первой жены. О только сейчас понял, что этот женский образ всегда был рядом, но всеми усилиями старался прогнать его из памяти. Вот и теперь, нежный образ неудержимо стал тускнеть, и он ощутил себя одиноким, незащищённым, и даже чужим самому себе. А то, испугавшее его ощущение, уже шевелилось и набухало, и казалось, что внутренний, дурно пахнущий нарыв прорвался, просочился наружу, испачкал и осквернил его внешность. Показалось, что все прохожие видят, какой он гадкий, грязный и противный. Откровенная брезгливость была выписана на их лицах...
     Вообще-то, в последнее время, его неразделённая любовь внесла изменения и в его отношении к другим женщинам, и стала скорей озлобленностью, которая отрезвила его. Такая буйная "любовная рьяность", распространявшаяся на всех женщин, к его удивлению прошла. Теперь он искал в любовных приключениях спокойствие. И такую спокойную пристань нашёл у одной библиотекарши. С постоянной периодичностью, приходя к ней на работу, якобы за какой-то редкой книжкой, он приручил её настолько, что видя его входящим, она уже доставала судок с едой. Очевидно его худощавость смущала женщину, и стимулировала её материнскую заботливость, которая превратилась почти в самоцель, откормить его до нормального, мужицкого, как она выражалась, веса. И всё бы хорошо, но её сестра "накапала", оказывается, существующему мужу, который, в данный момент, где-то работал по части строительства. Внезапный приезд ревнивого мужа до смерти напугал жену. А горе любовник, находящийся в этот момент в гостях у него дома и с аппетитом поедавший свиной холодец, был с позором изгнан из квартиры со словами:
      - Вам, что тут случный пункт?- Ревнивый муж плюхнул ему в лицо остатки недоеденного холодца и сильно толкнул с лестницы. Убегая, он не знал куда глаза девать от позора и страха. Боясь рукоприкладства, и на ходу смахивая остатки жирного холодца,  думал, что же такое случный пункт, и только потом осознал, что это прилагательное от слова - случка. А её то, как раз и не было в сей раз. Так сказать не дошли... Терять библиотекаршу было жалко. Эта тихая нетребовательная женщина была по-матерински добра, и он успел за это время даже прибавить в весе. И так сказать, окрепнув морально и физически, сумел даже полюбить её. Жена не так вкусно кормила...
       ...Пожелай он сейчас чуда, то в спальне очутилась бы тихая библиотекарша, а не стонущая бабенция. Но чудес нет. Из спальни раздавался всё тот же немилый, зычный голос. Но надо признаться, что даже очутись он дома сейчас один, то всё равно бы оттягивал своё ночное укладывание. Причина тому был плохой сон. Иногда случалось так, что он не спал несколько ночей подряд. Стали, в последнее время, мучить кошмары. Появилась какая-то боязнь перед темнотой, и поэтому старался ложиться поздно, чтобы оттянуть это неприятное промежуточное состояние-время между бодрствованием и сном. Всё чаще и постоянней снилась бабушка и её старый дом. Будто он снова мальчишкой носится по двору, а когда возвращался в хату, то не может войти, потому что обнаруживалось, что у дома нет дверей, да и он, хотя сам маленький, но с такой большой головой, что бабушка не узнаёт его, и в страхе гонит прочь. Навязчиво начала снится прежняя жена. Молча глядела на него строгими, карими глазами, и бледное с правильными чертами лицо её видоизменялось, ещё больше бледнело, становилось прозрачным, а тёмные волосы вдруг оживали, шевелились и превращались в птицу. И уже чёрный лоскут носился над постелью, и что-то твёрдое билось о голову, будто долбили клювом череп... И вот, когда уже казалось, что она доберётся до мозга, он внезапно просыпался от ощущения, что  сейчас умирёт. У него перехватывало дыхание, сдавливало гортань и, ещё сонный, он резко вздрагивал, машинально садился на постели, и глубоко несколько раз, словно через силу, вдыхал воздух и ужас сдавливал сердце...
     Недовольная его беспокойством, супруга бурчала. А он брёл на кухню, пил воду и, боясь всего на свете, осторожно ложился опять в постель. Наутро он жаловался жене, что у него пошаливают нервы и просил купить каких-нибудь капель. Она же отвечала, что пить надо поменьше. И тут она была права. В начале с новой женой вроде бы всё сложилось  нормально. Несколько сладостных моментов в первый год их совместной жизни испытать удалось. Но потом всё пошло поехало как-то боком и наискось.
     Начала его будоражить прошлая жизнь. Как ни крути, а самые счастливые и беззаботные годы он прожил со своей первой женой. Она сумела стать ему ангелом - хранителем. Всё-таки двадцать лет жизни не один год, как ни крути.
     - А эта - нынешняя? Дура! И чёрт его дёрнул жениться на старой деве! На которую никто до него не позарился. -  Но потом сам себе признавался, что этот вариант всё же самый оптимальный. Гораздо лучше, чем тот, когда у женщины, впридачу, ещё и куча детей. А одному ему жить нельзя никак, сквасился бы моментально. А так ходит обстиранный,  чистый, неголодный, дом убранный и зимой тепло.
     - Так, что он не проиграл! - И нынешняя жена видать всё же любит его, раз терпит его выходки, гулянки и его безденежье. Даже деньги ему даёт.
     - Всё хорошо! Квартира отличная и потолки высокие, так, что пока пусть будет так как есть, а там видно будет...
      - Но та женщина, которая говорила ему о манкости - змея...- Он затаил на неё обиду. В душе сам себя он мнил приятным и обходительным мужчиной. Подлая! Всю нынешнюю жизнь отравила ему!
       Ещё это постоянное безденежье постепенно теребит нервы. Может, если бы у него были деньги, то и она была бы к нему более благосклонна? Когда несколько лет назад подвернулся случай, и ему удалось заработать на редактировании одной книги около четырёх тысяч литов, то они обошли почти все кафе и бары Каунаса. А однажды она его затащила на дискотеку. Громогласность музыки оглушила его первоначально, но потом пообвыкся и, уже танцуя среди молодёжи, сам сбросил несколько десятков лет. Было здорово! Она хорошо танцует...
      Но теперь, такая громкая музыка уже сильно раздражает и злит. Он, помимо своей воли, сосредоточился на, вполне им ещё неосознанном, чувстве вины, которое пробуждалось в нём лениво но настойчиво. Одиноким отголоском бредило оно душу, и особенно ночью, когда образ его первой жены будто становился явным, почти осязаемое ощущение этой самой вины будило его. И среди ночной темноты ему смутно виделся белеющий лист, а написанные слова "ссыпались" с этого листка бумаги, складываясь в устрашающие изображения...
     Тогда над кроватью сам воздух превращался во что-то осязаемое, и ощущалась тяжесть, будто на грудь наваливалась какая-то серая масса. Он даже видел, это особое тёмно-серое воздухообразование, этакий висящий над кроватью неправильный шар, который был жуток своей невозможной реальностью, вдобавок, сильно давящий на грудь...
      - Может поэтому он задыхается по ночам? Может поэтому его мучают кошмары?..Он и так устал от всего этого! Так нет! Мало того, эта сквалыга, его новая жена начала требовать,- совсем обнаглела падла,- чтобы он пошёл хоть куда-нибудь работать, если по специальности не может устроиться. После таких  лекционных скандалов он принципиально не приходил домой ночевать. Когда же заявлялся, то с удовольствием наблюдал за тем духовным смятением жены, за тем, как она юлила возле него и, с виноватым видом, подавая еду, боялась сказать лишнее. Всё-таки она дорожила видно их супружеством, и боялась его потерять. Он всегда помнил её признание, что она плохо переносит одиночество.
    - Очень хорошо! Он не преминует этим воспользоваться. Видать, в девках-то, насиделась вдоволь!
    - Всё верно! Именно он её спас от позора! Кому она была бы нужна?! Ну, что за женщина, которая не может выйти замуж?!
      
                * * *    
 
     - Ну где же ты?! В конце-то концов? - уже не говорила, а орала его жена из спальни...
      Несмотря на нерадивость мужа в жизненных делах, женщина всё-же относительно была довольна своей жизнью. Ну, что же из того, что замуж вышла в сорок пять? Но, вышла! Муж, не горький пьяница, и на вид довольно представительный. Может устроится скоро на работу, и заживут они совсем богато. Ну, по крайней мере, не хуже, чем все остальные. Ну чего ей желать ещё? В доме у них скоро будет идеальный порядок. Вот закончится ремонт. Телевизор большой есть, всякая бытовая техника есть. Горячие ботерброды по утрам едят, а скоро машину она купит. Квартиру удалось купить дешевле, чем планировала. Так, что денег ещё осталось! Пока всё идеально! Права на вождение машины тоже скоро получит. У неё обустроилось всё как у людей, и не хуже, а даже лучше. Муж-то, всё-таки, интеллигентный и образованный. И ей на работе другие, незамужние, продавщицы даже завидуют. Уж она понаслушалась во время обеденного перерыва от них разных историй. Такие подробности выкладывают, что держись! Сравнивая, она понимает, что её жизнь другим продавщицам кажется просто раем. Её муж не дебоширит, и морду ей не бьёт.  Уже за это одно ему большое спасибо! Поэтому она только хвалила своего мужика. Даже кичилась им.
       - А пусть завидуют! - Некоторые продавщицы жили просто так, без загса.
       - А она законная жена! Не какая-нибудь подзаборная шваль. - И говорила всем, что муж её на руках носит, что он страстный и внимательный и она очень, очень счастлива. Но по ехидным ответным взглядам видела, что верят ей с трудом. А одна продавщица таким довольным тоном передала ей сплетни, что за глаза её обзывают не иначе, как "ободранная мопсиха", а его - "протухший кандидат наук". Она очень тогда разозлилась, и собиралась отомстить этой бабе. Только вот ещё не придумала как, но обязательно придумает. Пока же и она не осталась в долгу, и наговорила на неё напраслину. Сказала заведующей, что видела, как та брала с полки товары и тайком передавала их какому-то мужику. Теперь потеет, и объясняется с заведующей...
     Правда, как она себя не уговаривала, что, мол, всё-то у неё распрекрасненько, у самой-то внутри сидел и юлил беспокойный живчик. И настроение, в последнее время обуревало неважненькое, если не сказать, что откровенно плохое. Муж - зараза, в последнее время, стал избегать её.  Вот никогда не получалось так, чтобы улечься на ночь вместе. Всё-то он мешкает и задерживается. Нет, чтобы приласкаться понежнее, поцеловать жену, так сидит до полуночи, то телевизор смотрит, то говорит, что работает. А, когда ему было не отвертеться, и она начинала ласкаться, то его, вначале возникшая, мужская готовность куда-то вдруг исчезала...
     Что с ним случилось она не знала, и боялась это знать.
   - Может следовало купить ему каких-нибудь стимулирующих лекарств? - И тайно во время ужина подсыпать, чтобы выглядело всё естественней. А может, думалось ей и об этом, он завёл себе любовницу?...Скорей всего! Очень уж часто не приходил её муженёк по ночам домой...
    - Ну,стервец! Погоди уже!..
               
                * * * 
    
     - Слушай! Сколько ещё ждать? Где твоя совесть? Сволочь!...Женщина страдает, а ты?!
     - Уже иду, только схожу в туалет...Сейчас...      
      
                * * *   
      
       Мужчина же винил в своей, теперь уже неинтересной ему жизни, её - теперешнюю жену. Свою прошлую жизнь теперь он очень ценил, и называл показательной. Ежедневно рассказывал за обедом своей нынешней о разных случаях из прежней жизни, тем самым облегчая свои неприятные ощущения от душевной надломленности и растерянности.
      - Что за перемены происходят в нём? Почему улетучилось спокойствие? Может это преждевременная старость? -
        Что бы это ни было, но теперь он, как огня стал бояться совместных супружеских укладываний в "ложе". Он включал на кухне маленький телевизор, долго пил чай, что-то писал, всякий час надеясь, что супруга, истомлённая долгим ожиданием, уснёт.
       Тактика физ-душного измора, - как он её называл,- часто оправдывалась, годы и усталость брали своё и, придя в спальню, ему только и оставалось из супружеских обязанностей, как прикрыть одеялом невостребованное и обманутое женское тело.      
     ...Но в тот вечер возбуждённая жалостью к самой себе, к запоздало расцветшей чувственности, которая не находила раньше должного применения, женщина никак не хотела засыпать, и всё не могла успокоиться. Ей было до-смерти себя жаль...
       - Ну почему теперь, когда можно заниматься любовью на всю катушку, она должна лежать в одиночестве?!..
       И тогда, вконец разгневанная, бесформенно-всклокоченной кучей возникла она в дверном проёме кухни. Сбившиеся на одну сторону волосы перекосили пропорции лица и женщина подбитым удодом гневно скосилась на сидящего мужа. В одной руке она держала толстую горящую свечу, другой сжимала горлышко тёмной бутылки. Очевидно, с какой-то выпивкой. Тяжело ступая, проследовала она к столу, поставила на блюдце свечу, бутылку же прижала к груди и едва сдерживая ярость, начала говорить:
        -Сидишь? Корпишь? Так ты у меня оказывается, трудяга! И расскажи-ка мне, поделись, на каком-таком фронте, ты преуспеваешь?..
        На каждую реплику мужчина реагировал только движением. Он почти лихорадочно стал заталкивать свои бумаги в папку. Сам же встал и, не зная что же ответить жене, уставился в окно. Дом находился почти у дороги и он принялся отгадывать марки проезжающих машин. Мужчина и не заметил, что один исписанный лист выпал и сиротливо лежал у ног женщины.
        Она подняла его и громко прочитала. Непонятные ей слова выговаривала тщательно и медленно:
       - Выхолощенный формализмом сюжет разваливался прямо на глазах... Слушай! Ты! Академик! Что означает "формализм" я точно не знаю. Но, что сюжет разваливается прямо на глазах, так это точно! Может ты про нашу жизнь роман пишешь?..-
       Муж ей ничего не ответил. Женщина призадумалась и, немного поостыв, забарабанила по столу пальцами. Принесённую бутыль поставила на стол и двумя руками резко смяла лист и бросила его на пол. Мужчина дёрнулся было, но потом обмяк и тоже сел на табуретку. Жена взяла со стола бутыль и, поплёвывая на стекло, начала протирать стекло. Для этой процедуры она использовала полу своего прозрачного пеньюара. Скоро тёмная зелень стекла заблестела и жена подняла бутыль над собой. Глумливо усмехаясь с этикетки смотрел великий полководец - Наполеон. Мужчина заёрзал. Сначала недоумённо посмотрел на жену, а потом с вожделением на бутылку. Его взгляд был перехвачен с ехидной улыбкой.
        - Видал мужичка?! Мал золотник, да дорог! Правильно бабы на работе говорят, что от долговязых и тощих мало прока, одна только морока...
        Эта шутка ей самой до того понравилась, что она залилась неожиданно толстым булькающим смехом. Мужчина подобрался, как борзая перед прыжком и хотел было сказать в ответ, что сама, мол каланча несчастная, но вовремя спохватился. Обострять отношения было ни к чему, но очень хотелось ответить и он сказал:
       - О Наполеоне я много читал. Могу и тебе рассказать его биографию, если хочешь.
       Женщине его реплика, мало того, что показалась неуместной, она попросту взбесила её и, оборвав смех, она злобно ему прошипела:
        - Дурень! Очень мне интересен твой Наполеон. Я совсем другого мужчину имела в виду! - её голос понизился, в нём появились незнакомые ему, до сих пор, нотки.
        - Вспомнила одного, ну очень обходительного, приятного молодого человека. Мы встречались ещё до замужества с тобой! - Она чуть-ли не мурлыкала.
        - Может быть я поспешила выйти за тебя замуж? Как знать? А вдруг бы он вернулся?  Вдруг бы вернулся? - Как заклинания, повторила женщина эти слова ещё несколько раз и тяжёлым осенним дождём обрушились на мужчину её воспоминания...
         Супруга раскраснелась и эта краснота, почему-то, выглядела неприлично и очень старила её. Она взволнованно потирала грудь и гладила себя по ляжкам. Пеньюар слетел на пол и перед ним сидела его голая жена, до нельзя пошлая в этом своём обнажении. Женские слова текли грязным потоком обвинений в его адрес. Тяжесть их уничтожала все его оправдания женитьбы. Он видел перед собой несчастную стареющую женщину, но жалости не испытывал. Только неприятное состояние окончательного отчуждения сформировалось окончательно и стало ему страшно за свою будущую жизнь. Чтобы хоть как-то разрядить, действующую ему на нервы, обстановку мужчина встал и, громко поддакивая, достал из кухонного шкафчика бокалы. Потом опять присел, очень надеясь на то, что принесённая бутыль "пойдёт" таки в "дело", а во время этого уж он сумеет воздействовать на супругу. Может удасться успокоить её и отправить спать.
          ...И до сих пор, говоря о нём, я испытываю почти сексуальное блаженство, а морозец восторга по коже так и чешет, так и чешет. - Услышал он завершающую тираду своей жены. Она сидела с полузакрытыми глазами. Её руки медленно поглаживали одна другую, но тут она неожиданно широко зевнула и, открыв глаза, уставилась на бокалы. Удивление отразилось на её лице.
        - Угостить меня хочешь? А?! Наконец то! А то, всё я, да я!- Игриво шлёпнула его по лысине и пододвинулась к мужу вплотную.
        Он заёрзал, смешался и, почти заикаясь, произнёс:
        - Ну раз ты принесла, так сказать, то я думал, что неплохо бы пропустить по маленькой на сон грядущий.
        Тут женщина перебила его:
        - А...Вот оно что! Эх ты, жалкий пьяница! Только и думаешь, как бы нажраться! Все нормальные мужики в присутствии оголённой бабы о выпивке забывают. Алкоголик, чёртов!
        Она тяжело встала. Прошлась по кухне. Воцарилась напряжённая тишина. Из крана капала вода. Женщина подошла к раковине и попыталась закрутить винтиль, но тщетно, он прокручивался и вода уже не то, чтобы капала, а начала бежать уже струйкой.
        - И тут непорядок! Опять сантехника вызывать надо! Дома хозяина нет...- И вдруг резко развернувшись она выпалила:
        - Значит, выпить хочешь? Отлично! Сначала охладим напиточек...
        - Коньяк надо пить тёплым. Так в книгах пишут. - Почти умоляющим голосом произнёс мужчина и принялся нервно протирать бокалы, просматривая их периодически на свет.
        Ничего не ответила ему жена. Безуспешно повозившись у мойки, она закрыла  красный вентиль около счётчика, подошла к столу и подняла с пола пеньюар. Надела его, но не застегнула, потом взяла со стола бутыль и отвинтила пробку. Мужчина пододвинул бокалы поближе и, глядя куда-то в сторону, замер. Паясничая, женщина перекинула одну полу накидки через руку и фальцетом сказала:
        - Выпить?! Счас будет подано! Сию минуту! Ах! Такого вкусного напитка, вы ещё не пивали!
        Бережно держа обеими руками бутылку, она наклонила её...Но, к великому изумлению мужчины, хотя горлышко находилось уже почти перпендикулярно к бокалам, из бутылки не вылилось ни капли. А его жена, словно не видела этого и долго ещё "наполняла" пустую ёмкость. Недоумённый взгляд мужа вопрошающе перебегал, то на жену, то на бутылку, но, не найдя ответа, он уставился на её босые ноги. Вдруг перед самым его носом возникли морщинистые пальцы с ободранным красным лаком на ногтях. Пальцы держали большую рюмку за тонкую ножку:
       - Угощайся! Бери! Выпьем за многократную любовь, подаренную мне хозяином этой бутылки...За него!
       Осторожно взял он бокал, исподтишка взглянул на свою супругу.
       - Крыша, видать, совсем поехала.- Неприязненно подумал он.- Она же, опрокинув бокал, облизывала его со всех сторон, потом засунула вовнутрь язык и покрутила. Закончив, она цокнула и, с трудно скрываемой ненавистью, посмотрела на мужа затухающим усталым взглядом - взглядом женщины, не имеющий промыслового значения.
       - Пей!Ну!- Хлёсткий окрик, как плеть по лицу, заставил его торопливо поднести бокал ко рту. Острый кадык судорожно задёргался, имитируя процесс глотания, худое лицо вытянулось, застыло  в неестественной маске. Другая рука невольно скрючилась
 ища опоры, и задела стоящую на столе  пустую бутылку из-под коньяка. Вьюном закрутилась она по столу и покатилась к краю, охнув, женщина успела схватить бутыль. Цепко держа её за горлышко, прижала стекло к груди и не скрывая ужаса прошипела:
      - Ты! Но! Поосторожнее...Эта реликвия у меня десять лет хранится, и на этикетке  подпись самого хозяина. Она, как свидетельница счастливейших дней моей жизни, очень мне дорога. Если бы ты разбил её,то,- я не знаю что,- но что-нибудь, очень нехорошее сделала бы и тебе. Обязательно!
      Мужчина осторожно поставил на стол бокал, и как можно заинтересованней поглядел на жену,а потом на этикетку. Действительно какие-то каракули там виднелись, да и такой  свою жену он видел впервые. Перед ним стояла разбушевавшаяся и, какая-то уж очень индивидуально-обозначенная, если можно так выразиться, супруга. Куда пропала её обезличенная серость на которую он и позарился.
       - Что за жуткая фурия стояла перед ним? И, что за бред! Хранить пустую бутылку?!
       Ещё глядишь и жахнет этой самой бутылкой по темечку. Тут надо осторожно действовать.
     - Ишь ты! Какая прыткая-то, на деле оказалась! Надо будет, эту самую прыткость, урезонить как-то...
     Он опасливо взглянул на супругу,и выдавил жалкую улыбку.
     - Ну что ты?! Чего разбушевалась?...Всё хорошо...
     - Вкусно было? - Ничего не слышала, и наступала женщина.- Какая терпкость,а? Даже холодный, он такой вкусный, этот коньяк. Правда?
     Мужчина молча кивнул,и осторожно начал вставать из-за стола. Но не тут то было. Жена сильно хлопнула его по плечу, и удерживая мужа на месте зажала его колени своими ляжками. Сама же начала приближаться к нему, расстёгивая, одновременно ему брюки. Он стал осторожно, почти незаметно елозить и выкручиваться из объятий со словами:
       - Сейчас! Сейчас! Вот только напиточка повторим, но на этот раз настоящего. Сейчас достану, у меня есть. - У него была припрятанна бутылка дешёвого, но крепкого вина. И намеревался он её выпить один, но раз такой непредвиденный случай, то придётся пожертвовать...
       - Давай, достань из холодильника, моя дорогая, чего-нибудь закусить и выпьем наконец мировую.
       - Идёт?..
        Жена удивлённо на него посмотрела и встала. Он же быстренько достал из дипломата вино, с устрашающе-смешным названием - "Вихрь", с сожалением глянул на бутылку и разлил его в те же бокалы. Скоро и женщина поставила на стол тарелку с холодными закусками, потом зашла в спальню и принесла шаль, да сигареты. Вернувшись решила пристроиться на мужниных коленях и, когда уселась, сказала уже более спокойным голосом.
       - Ладно, раз мировая, то для начала выпьем, а потом, уж точно помиримся...- И она масляно посмотрела на мужа...
       А он, почти дрожащими руками, подал женщине вино. Она, всё так же пристально глядя на него, предложила чёкнуться. Муж быстро и осторожно, чтобы не расплескать ни капли драгоценной жидкости, так как он постарался налить бокалы "с верхом", как-то примкнул свой бокал к другому и произнёс любимую шутку-тост:
      - " Ну чёкнутые! Чёкнемся ещё раз, что ли?!" - И быстро, с жадностью выпил вино. Дешёвые, но крепкие градусы не обманули ожидание, и мужчина блаженно раскраснелся и посмотрел на женщину более высокомерно. Не закусывая, он налил по второй и они снова выпили...    
       В толстой свече закипал расплавленный воск. Клубился сигаретный дым над красным фитилём. Не находя выхода горячий воск скатывался по краю, застывал и свеча причудливо самодекорировалась узорами. Потом муж неспеша закусывал, а женщина, всё так же призывно на него глядя, выкурила ещё одну сигарету. Тут мужчина закашлялся, подавившись то ли едой, то ли сигаретным дымом. Жена играючи похлопала ему между лопатками. Он отмахнулся от неё, встал, и открыл чуть-чуть форточку. Пламя свечи заколыхалось и всё большую нетерпеливость стала проявлять женщина. Она тоже встала и подошла к мужчине...Оба оказались между свечой и стеной, поэтому начался театр теней. Силуэты увеличились и сомкнулись в одну, большую и несурвазную тень.  Она постоянно двигалась и меняла свои очертания. Вдруг у неё появлялись двигающиеся шупальца и выпуклости. Стало непонятно вовсе, где мужчина, а где женщина...Но отчётливо слышались разные звуки. То приглушённый разговор, то звон сдвигаемых бокалов и тогда у теней вдруг открывались какие-то причудливые рыбьи рты, и лилась, лилась в них чернущая струя, которая донизу пронизивала тёмные, зловещие контуры людей и кроваво разрезала силуэты пополам.
       Скоро тени разъединились, и начали двигаться обособленно, но вдруг одна тень опять резко приблизилась к другой и куда-то исчезла, потом послышались вскрики, стоны, посапывания и чуть позже сдавленный гортанный, жуткий своей непонятностью, крик...
    Воюя с зелёными остатками лета за окном рвался и, также хаотично, метался ветер...
    Забрезжил рассвет и, набирая силу, показались первые солнечные лучи. Один лучик заглянул и на кухню, где сидели до рассвета люди, но своей ещё слабой яркостью не смог он высветить всё внутреннее убранство кухни и только окончательно взошедшее солнце смогло справиться со всеми затемнениями и окончательно "выкрасило" стены и утварь в сияющий жёлтый свет, но странно темнела фигура лежащего на полу человека, а другая металась и хлопотала рядом.  И непонятно было, что же случилось с ними...

                *  *  *

       На двух, стоящих в разных местах, постелях лежали люди. Женщина, в белой палате, в больнице. Другой же человек-мужчина, у себя дома. Каждый был один в своём ложе. После той злой ночи на кухне всё круто переменилось. Обычная действенная накатка жизни изменилась. Выявилась иная  сторона их совместного пребывания. Оказалось, что та личностная составная, которая укрепляла бы их супружеские отношения у них отсутствовала. Нарушенная закономерность быта выявила, обнаружила вдруг странные духовные "провалы" внутри людей. Будто состояли они не из плоти, крови и костей, а из какой-то мягкой и быстро разрущающейся породы. И этот внутренний "обвал" поверг каждого человека в панику. Один - переживал о своём здоровье, другой - о своём бытие. 
     Лежащая на белой постели женщина, грустно смотрела на капельницу, на синюю свою руку. Из вены у неё торчала игла, и по тоненькой трубке пускался разжижающий кровь раствор. Она думала о работе. Скорее всего её придётся менять. Больше за кассой она не усидит. Там требуется внимание, и вообще сквозняки. К тому же большое напряжение, которое ей теперь очень вредно. Но скорее всего ей дадут инвалидность. Уж она постарается себе в этом помочь. Врач, что-то говорила об этом. Если нет, то придётся думать о другой работе. Может на склад или ещё куда-нибудь. Но лучше инвалидность получить. Стаж у неё большой и заработки были неплохие, так и сумма будет немаленькой...
    - Вот дура! Сколько времени болела голова, потом ухо. Всё сама лечилась! Успокоительные разные принимала! Допринималась... Плохо, но одновременно хорошо, что её хватил только микроинсульт. Правильно говорят, что все болезни от нервов, и только несколько от удовольствия.
     - Этот гад, довёл её до болезни. Точно! Уж лучше жила бы себе одна. Без всяких треволнений и нервов. Всё было бы спокойнее и лучше. А так сколько нервной системы положила, когда бессонными ночами этого паразита дожидалась! Зачем надо было? Нет, позарилась на урода! Одну жену уморил, теперь за другую принялся.
      У больной "закипала" внутри злость, но вспомнила совет врача, что надо стараться быть спокойной и, чтобы отвлечься, начала говорить с сестричкой, которая как раз сейчас подошла к ней, чтобы проверить, как поступают в кровь лекарства.
     - Такая милая девушка, и в глазах сожаление и участие...Да, скорее всего, инвалидность дадут, на одно ухо ничего не слышу и кружится всё вокруг. Левую ногу плохо ощущаю. Всё из-за него...Придётся как-то выгнать его. Но как? Квартиру, как нарочно, на себя приватизировал. Всё расчитал, гад! Ничего она потерпит, но своё возьмёт, пусть не думает, что он верх взял над нею. Это для начала она притворилась тихоней...


                *   *   *

     - Вот кобра! Так и не сказала, где деньги! Чёрт его дёрнул в ту ночь заниматься с ней оральным сексом. А, что делать, если у него, грубо говоря, уже "механизм" застыл на пол-шестого. А ей, сучке, всё хочется! Вот и тешишь, чем можешь...
Как противно! Была бы ещё хоть помоложе, то ещё так-сяк , а такой старой корове хочется только в морду плюнуть и больше ничего.
     - Что же жрать? Скорей бы мамашу свою с деревни привезла. Ей за 90, дадут полную немощь и хорошее пособие. У меня со старухой отношения хорошие, она меня уважает. Видно благодарна, что я на дочери её женился. Можно будет жить. Буду иногда её на улицу выводить. Что мне трудно, что-ли? Мне всё равно, а она проживёт дольше и денег будет больше. А ей самой, старухе то, много ли надо? Придётся съездить с женой в деревню, когда она выйдет из больницы, и привезти сюда. Ладно пойду спать, лягу в гостиной на диване, а завтра с утра пойду в больницу. Надо изображать примерного семьянина. Хорошо, что успел вовремя в больницу доставить, не то её деревенские родственники задолбали бы и, как пить дать,  если случись что с ней, обвинили бы меня в её смерти. Ну окочурись эта трентёха дома, так на какие шиши хоронить бы мне пришлось? Вообще сама во всём виновата! Начала потом, после всего, видно кайфа не дополучила - сука, спорить и оскорблять. Ну и не удержался, врезал. Не кулаком, нет. Так ладонью оттолкнул от себя, но видать, сильно..Равновесие не удержала и свалилась, на мою голову. Зараза! Не хрен спорить!
       Вообще, в последнее время, я даже говорить спокойно не могу. Раздражительный стал, аж самому противно. Когда выпью, то вроде успокаиваюсь, и настроение улучшается.    
       Раньше-то, не спорила! А мужики страсть не любят, когда с ними спорят!
    ...Что там по телику? Где мой любимый канал с голыми бабами?..А, который час? Скоро половина первого. Буду спать под телик...
     ...У ворот лагеря для военнопленных рядом с охранниками сидела большая трофейная немецкая овчарка. Она напряжённо смотрела в одну точку и эта точка находилась рядом с воротами. Из которых пора было уже показаться женщине, работавшей в столовой лагеря поваром. Но в это пасмурное утро женщина  чуть опаздывала, и овчарка, потеряв терпение, начала уже скулить и ёрзать на месте. Но вот из-за поворота вывернулась большая хозяйственная сумка, маленькая ножка в модельном башмачке, а затем хозяйка всего этого в полном объёме. Женщина была низкорослой, круглобокастенькой и своими раскосыми маленькими глазками цепко глянула на всё увиденное, как бы говоря:
      - Всё здесь, всё сейчас и всё сразу. Она уверенно подошла к одному из охранников и, задорно смеясь, стала о чём-то с ним договариваться, только после этого обратила внимание на собаку, которая не отрывала от неё ждущего взгляда. Женщина милостиво потрепала собаку за ухо и шепотом сказала:
      - Ну что, Трофейчик, заждалась?
      В ответ овчарка длинно лизнула ей руку. Она уже привыкла к новой кличке и любила этих людей и, особенно, эту вкусно пахнувшую женщину. Она очень напоминала ей оставленных где-то далеко-далеко пухленьких детишек, за которыми она иногда присматривала у прежних своих хозяев. Дети ползали по ней и хватали за уши, но она не сердилась, хотя ей и было больно, она знала, что потом ей обязательно дадут что-то вкусненькое. Эта женщина была сама словно выросший ребёнок. Какая-то "разбросанная во времени" она непонятно откуда появлялась и непонятно куда мсчезала.
      Овчарка посмотрела на солдата, тот кивнул и собака пошла за женщиной. Проводив её до здания, в котором находилась кухня, овчарка остановилась, села и несколько раз взвизгнула. На пороге тотчас вырос худой, высокий человек, который встретил повариху в дверях радостной улыбкой. Когда она легко взбежала на крыльцо он, всё так же широко улыбаясь, вытянулся и молча пододвинулся в сторону, пропуская женщину внутрь. Она прошла, словно нырнула в проём двери, и вскоре опять возникла в дверях, но уже с большой мясной костью в руках. Овчарка подошла ближе и аккуратно, чтобы не задеть короткие пальцы, взяла зубами кость и, благодарно вильнув на прощание хвостом, ушла обратно к воротом. В это же время с ведром помоев в одной руке из кухни опять вышел худой человек. Его тоскливый взгляд упёрся в чепрачную спину овчарки, он по-немецки позвал собаку, но животное никак не отреагировало на его слова. Немец горестно вздохнул и, что-то бормоча себе под нос, поплёлся на задний двор. Его вся, какая-то преждевременно "увядшая", фигура двигалась медленно, через большое "не хочу", хотя лет ему было не больше тридцати. Неожиданно из глубин кухни послышался звонкий голос поварихи, и грохот разбираенмой посуды.
      - Эй! Фриц или Ганс, как там тебя? Не задерживайся, работы много. - Обратно немец заспешил, увеличил шаги, отчего длинные ноги стали похожи на идущий циркуль. Это ускорение далось ему с трудом, и когда он, тяжело дыша, появился на кухне, то увидел расставленные на полу большие кастрюли. Женщина поманила его пальчиком и, указав тем же пальцем на одну опрокинутую посудину, сказала:
       - Когда, фрицище, дно от черноты отскребёшь? А? Заморыш несчастный! Кормлю тебя двойным пайком, если не толстеешь, так хоть бы работал хорошо.
      Немец подтащил кастрюлю к себе, и начал осматривать её со всех сторон. Чуть-чуть поскрёб гарь ногтём, потом поплевал на чёрный палец, и потёр о штаны. Переминаясь с ноги на ногу он заискивающе вглянул на женщину, и губы его расплылись в похотливой улыбке.
       - Опять бесстыжие свои зенки вылупил? Думаешь не понимаю чего?
       Немец опустил глаза, вздохнул, облизнул сухие тонкие губы, и произнёс каким-то бесцветным, лишённым силы голосом:
       - Красивый, пухьлий женьщин карашо. Любоффь, очен карашо. Война плёхо, ошень плёхо. Фриц не хотель война. Фриц не навидеть, ругать война...
       А...Теперь война плохо - когда коленкой под зад?
       Немец, глядел на раскрасневшееся лицо женщины, и кивал. Его растерянное лицо побледнело, но губы всё так же пытались улыбаться, а руки медленно потянулись к женщине.
       Она резко ударила его по рукам, и чуть отступила.
       - Пошёл, пошёл прочь! Ишь, привык! Отвыкать придётся! Раз на раз не приходится! Побаловались маненько и хорош! Экзотики не должно быть много, тем более такой захудалой... - Кухарка презрительно сплюнула немцу под ноги.
       - А твоя задрипанная экзотика, и гроша ломанного не стоила...
       Она рассмеялась ему в лицо раскатисто и громко.
       - Всё! Тёплое местечко занято победителем, а побеждённым место в сортире...
       Немец сжался, потоптался на месте и, взяв за ручку кастрюлю, потащил её во двор, чтобы очистить дно песком. Вдогонку женщина крикнула:
       - Знай!С этого дня, Фриц или Ганс, как там тебя, чёрт только знает, у нас вводится, так сказать, как вы там всему миру талдычили, ное орднунг - новый порядок. Так что прославляй и соблюдай его на кухне, постоянно повторяй, как молитву, слова:
       - Хайль, ное орднунг! Понял? И всегда отвечай, как там по-немецки, яволь, кажется! Да, точно, яволь... - Слова эти она произнесла, повязывая волосы косынкой. Нарочно выпушила из-за края завитки волос, и подвязывая передник сильно обозначила талию. Пришли ещё подсобные работницы, и закипела на кухне работа. Скоро появились горы очищенной картошки, закипели на плите кастрюли с водой, и воздух наполнился разными запахами. Начинался в лагере новый "рабочий" день, и все хотели есть - и немецкие военнопленные, и победители, и хоть в этом они были по-человечески равны...
       Уже ближе к концу дня, под вечер, у ворот лагеря дремала всё та же старая немецкая овчарка. Обслуживающий персонал лагеря расходился по домам. Каждый норовил погладить или просто так потрепать собаку по спине. Овчарка оставляла без внимания эти заигрывания и лишь, открыв один глаз, внимательно наблюдала за нарушителем её спокойствия. Но вот появилась круглолицая, весёлая женщина. Тут собака встрепенулась и поднялась. Хвост её заходил со стороны в сторону. Когда женщина приблизилась овчарка обнюхала её и начала повизгивать. Женщина наклонилась и шепнула собаке на ухо, будто та могла понять человеческие слова:
       - Трофейчик! До завтра! На! - И положила перед собачьим носом большую кость. - Потом добавила. - А, чтобы слаще было ожидание, на тебе ещё и это.- Из её ладошки выпали несколько кусочков сахара. - Потом вызывающе подмигнула, всё тому же, солдату и скрылась за воротами...
       Мужчина проснулся от непонятного состояния. Нога будто превратилась в какое-то бревно. Опять неудобно уснул, и нарушенное кровообращение вызвало в ноге онемение. Стал усиленно шевелить пальцами, и вскоре почувствовал покалывание и тягостную ломоту. Встал, прошёлся по комнате, отгоняя сонное наваждение...
      Этот повторяющийся сон опять напомнил ему детство, и рассказ бабушки об отце, хотя мать и пыталась этот фокт скрыть. Друзьям он всегда говорил, что отец его был офицером, не уточняя какой армии. Однако, как ему этого не хотелось, он не мог даже во сне, представить своего отца в чёрной офицерской форме. Неизменно являлся он во снах жалким, измученным существом. После таких тяжёлых сновидений он никогда не смотрелся в зеркало. Знал заранее, что там он увидит такое же жалкое отображение человека, какое видел ночью. Это сильно портило настроение на весь день.
      Зато в противовес, мать во сне всегда виделась цветущей красавицей, которая неизвестно над чем или над кем, смеялась непристойно и громко. Только теперь он понял, что внутренне всегда осуждал её за такое тривиальное поведение, и не простил её до сих пор...
      И все те женщины, которые попадались ему на пути, несли микроскопическую частицу и его матери, уже потому, что были изначально - женщины!

      
                *  *  *

       На той же кухне сидели за столом люди и пили чай. Было утро. Жена вышла из больницы и, как и предполагала, ей дали инвалидность. Вторую группу. На одно ухо она оглохла и должна была пить лекарства, чтобы инсульт не повторился. Врач сказала, что через год всё может повториться и в худшем варианте.
       Старушку - мать женщины, тоже привезли из деревни и теперь дочь спала с матерью в спальне на широкой своей кровати. Ей были противопоказанны все раздражители. А, если лежать с мужем, то только одно беспокойство. Муж активно поддерживал её позицию. Самому же теперь пришлось ютиться в своём, как он его называл, кабинете. Эта угловая комната находилась возле ванны и окнами выходила на улицу. По которой, слишком оживлённо, и днём и ночью курсировал городской транспорт. Так, что ночью он, как и прежде, укладывался далеко за полночь, ну а вставать приходилось, если вообще спал, ни свет ни заря, вместе с первыми троллейбусами. Он похудел ещё больше, к тому же начались и у него проблемы. Мужские проблемы. Но к врачам решил не ходить и вёл прежнюю, свободную жизнь. Поиски своей музы он теперь активизировал, благо число вдов увеличивалось, женщины по статистике жили дольше мужчин.
       В это утро он проявил инициативу,- всё же хотелось наладить отношения,- сварил три яйца, заварил свежий чай, и позвал жену и её мать завтракать. Уже сидя за столом, жена недоверчиво разглядывала варёное яйцо. Потом взяла, долго осматривала его со всех сторон,и, вдруг, сказала ему каменным голосом:
      - "Чего это ты такой добрый и внимательный стал? А? Может эти яйца ты раньше сварил, и очень может быть, что даже заговорил, чтобы побыстрее меня с мамашей на тот свет отправить, и самому всем завладеть. Они совсем холодные... Нет, нас не обманешь. -
       Она отобрала уже очищенное яйцо у старухи, и выбросила оба в помойное ведро. Мужчина ничего не сказал, только покрутил пальцем у виска. Перемирие не состоялось. Быстро выпил чай и ушёл. Его ждали на собеседовании в школе. В последней русской школе города. Одна знакомая, пожилая учительница - вдова, обещала содействовать в получении часов для школьного кружка по журналистике. Может быть удасться выбить часов побольше, тогда он сможет издавать школьную газету. Только бы взяли...Уж он постарается, и проявит себя. Только бы его взяли на эту работу...
       Когда он вышел моросило, но, учитывая непредсказуемую прибалтийскую погоду, он всегда носил зонт. Потом вдруг побежал нос, пришлось поискать в карманах салфетку. Достал бумажку, но она оказалась слишком твёрдая, да и вообще, какая-то странная бумажка.
Что-то написано. Письмо какое-то. И он прочитал:
       -"Моё мерцающее из глубины сознание..."
       - Что за чушь?! Так, что дальше? Но где-то он читал уже эти слова.-
       "Ощущение твоей вины, да пребудет с тобой, пока ты жив..."
       - Что за чертовщина?! Опять это безумное письмо?! Откуда?! Этого не может быть! Он же сам разорвал его на мелкие части. - Мужчине стало невыносимо холодно и он почти побежал по улице, но в школу уже в таком состоянии идти не смог. Зашёл в магазин, чтобы согреться и, глядя на витрину, стал думать, думать...
       - А...почерк! Надо сравнить почерк, как он сразу не додумался до этого?! - Он ещё раз, настороженно вгляделся в письмо.
       - На первый взгляд это её почерк. Он то хорошо знает. Но...Чего это он, как идиот, бегает по улице? Надо же быстро идти домой и сравнить буквы. У него где-то лежит статья, которую правила его умершая жена.
        Когда вернулся, старушка, подала ему почту. Среди кучи рекламных бумажек находился какой-то конверт. Обтрёпанная бумага, странно тонкий и почему-то совершенно жуткий.   
       - Что за сумасшедший день! Он не ждал писем! И,почему нет обратного адреса?! - Он уже с откровенной ненавистью посмотрел на тёщу, которая, как ему показалось, ехидно прищурившись, улыбалась своим беззубым ртом...
       - Чёртова старуха! Чистая ведьма! Зачем только на свою голову согласился привезти её! А жена ещё и прописала. Дурак! Обошёлся бы... У него есть уже на примете женщина. Зовёт жить к себе, квартиру бы продали, большая часть денег принадлежала бы ему...
       Мужчина лихорадочно разорвал конверт, достал письмо и, уже знал, знал совершенно точно, что там будет написано...Нутром чувствовал...
       - "Ощущение твоей вины, да пребудет с тобой, пока ты жив..." -
       - Что за чертовщина?! - И повторяя, как во сне одну фразу:
       - "Пока я жив, пока я жив..."  - Забегал по квартире. Внезапная паника охватила  его...Он ринулся к себе в кабинет и быстро стал перебирать бумаги, но, как назло, рукопись куда-то исчезла. Всё перерыл, но бумаги, словно, сквозь землю провалились. От поисков его отвлёк звонок телефона. Он побежал в прихожую и схватил трубку, так крепко, как только утопающий хватается за что-то твёрдое и опасливо сказал:
        - "Алло!! - Ему звонила, всё-та же, учительница из школы. Она была уже дома и спрашивала его, почему он не пришёл. Он стал что-то говорить про сложившиеся обстоятельства и, сказав, что это не телефонный разговор, получил приглашение в гости. Ехать надо было в другой конец города и он, даже, не заметил как очутился на месте. Всё это время разглядывал, сравнивал эти одинаково написанные письма. Перед входом он постарался успокоиться, а листки спрятал в карман. На пятый этаж шёл намерено медленно. Учительница уже ждала его около двери. Из открытой двери гостиной неслись голоса. Оказывается у хозяйки был день рождения, и всё это оказалось кстати, можно будет хоть немного расслабиться. Уже за столом, компенсируя длинным тостом отсутствие подарка, он выпил подряд несколько больших рюмок водки. Когда подали горячее, уже был сильно пьян, и что-то рассказывал своей соседке по столу. Вернувшаяся хозяйка уселась рядом. Выпили ещё за здоровье мужа хозяйки, бывшего фронтовика и ветерана Отечественной...
       И тут произошло неожиданное. Словно у человека лопнула внутри пружина. Всё скопившееся напряжение вырвалось наружу. Неожиданно для всех гостей он вдруг ткнулся лицом хозяйке в колени, и громко разрыдался. Тяжелый, и неестественно-звучный мужской плач,заполнил углы комнаты. Смущённые гости замолчали...
       Хозяйка беспомощно огляделась, и не зная куда девать руки, начала осторожно гладить мужчину по голове, надеясь таким образом хоть немного его успокоить.
         - Ну что вы?! Успокойтесь...Всё образуется...Что вы... 
         - Вы ничего, ничего не понимаете! Я - мёртвый! Мёртвый! Вы это можете понять?! Оказывается, я всю жизнь был мёртвый! Но как-то ещё трепыхался, старался жить, а после смерти моей жены, моей настоящей жены, а не этой крашеной выдры, я даже существовать уже не могу...Мною овладел страх. Я боюсь смерти...Я боюсь всего на свете!...Если бы я мог вернуться назад я бы всё, всё изменил! Я бы стал другим!...Это наверное проклятие, проклятие войны, а мой отец, мой отец... - Тут он внезапно притих, и поднял голову с колен женщины. Но продолжал сидеть с закрытыми глазами. Красное, почти багровое лицо поддёргивалось. Непонятно что капало с подбородка, и это было неприятно...
          Ему налили успокоительных капель. Он открыл глаза, стеклянным взором оглядел всех людей, будто видел их впервые...
          Хозяйка подала ему большую салфетку. Он высморкался нисколько не смущаясь, и сам налил себе водки. Выпил, поднялся, и ушёл ни с кем не попрощавшись...       
               

                *   *    *

          - Ничего, мамаша! Мы своё возьмём! Сколько он может висеть на нашей шее? А жрёт как много! И всё свежее ему подай! А я сама сейчас больна, и мне тоже всё лучшее надо. Да и тебе питаться нужно лучше.
         - Я придумала хороший способ! Правда? Вот пройдёт немного времени, и опять ему такое же письмецо подсуну. Не я буду, если не изведу этого урода! Тогда и квартиру на себя перепишу. Смогу делать всё, что захочу! Я ж тогда и подумать не могла, что эти обрывочки из пепельницы, которые я сложила, были письмом его усопшей жены! Я думала, что от шлюхи какой-то, письмецо-то! Ничего,и покойница сослужит нам хорошую службу, видать и её изводил, паразит! Не я буду, если не отплачу ему той же монетой...
 
               
                *    *    *
         
       
       Сидевшая около ворот лагеря овчарка подобострастно лизнула на прощание поварихе туфлю, и потом долго ещё стояла, глядя уходящей женщине вслед...
       Много людей пришлось повидать ей и ощутить много, много различных запахов мог учуять её нос. Уж так распределено природой, что собаки лучше людей различают разные запахи. И воспринимают особенности окружающего мира именно через своё острое обоняние.
      Вот и теперь, принюхавшись к женщине, своим тонким чутьём трофейная овчарка вдруг уловила не только привычный запах женщины, но ещё какой-то другой, до боли знакомый, и уже немного забытый ею, запах. От женщины веяло таким сладко-нежным ароматом, что собака даже тявкнула от пережитого ею волнения. В этом добром женском теле, она вновь учуяла, уже почти забытый ею запах, запах зарождения новой жизни. Совсем малюсенькой, ещё незначительной и невидимой окружающим, но уже живой. О существовании которой, может сама женщина, ещё и не ведала. И от этого, взволновавшего её память запаха, овчарка даже тихо-тихо залаяла...
     Она на секунду вспомнила этих маленьких детишек, которые когда-то возились и катались на её чёрной спине. Вспомнилась вкусная сахарная, и очень большая кость, которую бросал ей хозяин. Он был всегда подтянутым и строгим...Она одновременно любила и боялась его, и, поэтому, подбирая кость, всегда поджимала хвост...
     А этот человечек, который появится на свет, каким-то будет впоследствии? Что-то станется с ним, когда он станет большим? Что хорошего или плохого привнесёт он в саму жизнь? И будет ли он добрым? Станет ли он, как и его мать, кидать ей вкусные косточки?
     Этого, в силу своей природы, она и не могла знать. Но знала трофейная овчарка наверняка, что сначала, он всё-таки, будет, хоть немного, похожим на тех немецких ребятишек, за которыми когда-то довелось ей присматривать...
     Как же на самом деле сложится жизнь этого, ещё нерождённого человека?
     Этого не знал НИКТО...   
      

                К о н е ц.