Начало

Как-то так сложилось, что служба моя на атомных подлодках начиналась в таком ритме, что специальность свою я сумел изучить без особенных затрат организма, с которыми сталкивается средний вчерашний курсант при попадании в семью подводников, а применить полученные знания пришлось в самом начале службы.
…Пока  экипаж, в который я попал по распределению, «автономстовал», уйдя в море ещё до моего прибытия в гарнизон, мы с группой таких же, как я, «святых» специалистов военного дела болтались по гарнизону, несли какие-то придуманные нам наряды,  шумными ватагами питались в дивизионной столовой - камбузе, вечерами искали себе жильё. А днем - постигали всё те же учебники, только не за училищной партой, а в учебном центре под руководством старых мичманов - наставников.
Число живущих по этому сценарию постоянно уменьшалось. Одни встречали свои экипажи из походов, другие - из отпусков, третьи - с учёбы в центрах ВМФ. И все они тут же растворялись в обыденности флотского бытия. На их лицах при встрече уже не светилась былая бесшабашность, улыбка становилась более усталой, и цвет молодецкого лейтенантского лица из румяного превращался в сероватый.
Мой экипаж в октябре вернулся благополучно в базу и был встречен  на пирсе командованием - с традиционным жареным поросёнком, и нами - молоденькими офицерами - с трепетом и волнением.
Всех нас тут же затолкали под радостные возгласы прибывших из автономки бывалых коллег  внутрь субмарины, и чего-то даже поручили сделать, понимая, что толком мы ещё ничего сделать не сумеем, скорее - навредим. Но, день был праздничный - возвращение в базу! - и все стремились домой, к семьям, друзьям, к уюту береговых жилищ и благам цивилизации…
…Кстати, потом, спустя годы, я заметил, что подходя в очередной раз к родной базе, все в первую очередь обращали свои взоры на трубу гарнизонной ТЭЦ. И, в зависимости от её состояния, испытывали или полнейшую радость от встречи с землёй, или - подпорченное удовлетворение от окончания похода. Дым над трубой позволял рассчитывать на тепло в доме, и, главное, на горячую ванну или душ, чего всегда очень хочется любому жителю севера. А уж измученному подводным царством «военмору» - особенно!.. Ну, а его отсутствие рисовало в воображении тазики с водой и торчащими из них кипятильниками, и стучащие от холода и вожделения зубы в уютных квартирках северного городка…

...Так вот. Засунули нас в корпус подлодки, напоручали всякого, с условием - "руками ничего не крутить, не включать, и не отвинчивать!». Потом оставили вахтенную смену - и молниеносно исчезли в каменистом пейзаже пригнувшихся к заливу сопок.
Помню, я с таким старанием выполнил то, что поручили именно мне и, тоскуя по семье, которой обзавелся незадолго до выпуска из училища,  и которая все училищное время проживала далеко от Питера, высунул свою лейтенантскую головушку в люк первого отсека. Оглядел акваторию, пирс, залив,тропинку в посёлок, и тут увидел смотрящие на меня в упор глаза старпома. Все его звали - «Орёл», видимо за пронзительный взгляд всегда сильно вылупленных глаз.
- Куда, лейтенант? - прозвучало  с нескрываемой неприязнью к «зелёности» моего статуса в экипаже.
-  Домой, товарищ капитан второго ранга! Все задания выполнены!
- Домой, говоришь? Да был я дома - не фиг там делать! - резюмировал старпом,  - Давай вниз, работать!
Я нырнул в люк и торчал внизу без дела ещё пару часов. И покинул борт тогда,  когда силуэт уходящего после автономки домой старпома растворился уже в темноте полярной осени.
…И передал наш экипаж субмарину второму экипажу. Потом, похлопав молодых лейтенантов по плечу, и повесив на них любимый личный состав, который оставался в казарме - слинял в отпуск.
А мы, перемешивая дежурства и всё ту же учёбу в центре, вяло ждали их возвращения.
Но тут, как я теперь понимаю, на моё счастье, на удачу - вышел приказ отправить вместе со вторым экипажем в автономку пятерых молодых лейтенантов первого экипажа. «Дабы дурака не валяли, а изучали специальность. И чтоб к возвращению - сдали на самостоятельное управление!» - изрёк начальник штаба дивизии.
И мы - ушли в море.
А там, в море, в течение почти трех месяцев нас никто особенно не трогал. Потому что свои специалисты были на месте, всё, что положено,   они знали, умели и выполняли прилежно. А «пассажиры», как нас называла почти вся команда, могли только мешать  и путаться под ногами. Поэтому каждый из нас установил себе собственный ритм жизни, главным пунктом в котором было: «А что я скажу по возвращению? Как освоил военное дело?»
Я, честно скажу, может быть от боязни выглядеть дураком, или от воспитанной ещё в училище потребности к изучению своей профессии, а может быть и от скуки в замкнутом пространстве отсеков,  занялся изучением специальности. Днем - до обеда,когда весь экипаж нёс вахту, учился, тренировался, отрабатывал борьбу за живучесть и прочее -  я спал, . После обеда я «затаривался» литературой, которую осваивал сидя в пустой каюте, никому не мешая, а ночами - лазил по отсекам, трюмам и «шхерам», надоедал вахтенным мичманам и матросам и искал в чреве корабля те «штучки», про которые читал днём.

Братья-моряки! Как благодарен я Вам, всем, кто выдержал мою назойливость и педантичность! Кто лазил вместе со мной по всем закоулкам подлодки и щедро делился всеми своими знаниями! Если бы не Вы, не так бы всё сложилось в моей судьбе…

...Таким вот образом я к концу автономки освоил специальность, сдал механику все зачёты, получил исписанный оценками и скрепленный печатью зачетный лист, который выложил перед своим,  родным уже,  начальством прямо в день прибытия в базу.
А начальство сказало: «Молодец» И в первый же день после принятия корабля от «отвоевавшего» своё, второго экипажа, назначило меня дежурным по кораблю. А ведь я мечтал - в послепоходовый отпуск, который обязан был быть у каждого после автономки.
И за это -  спасибо! Ибо через глотание слёз, скрипение желваков и недосыпание организма и сложилась так удачно моя служба!

… Прошло месяца два-три и мы уже со своим экипажем ушли в автономку. Во вторую для меня, но, по сути - в первую. Все лейтенанты уже не были пассажирами, а исполняли свои должности в соответствии с корабельным расписанием и забыли о первом походе, как забываешь о  первых выученных тобой словах.
… Корабль, в обычном, размеренном ритме шёл в толще океана, разрезая носом чёрную глубину северных широт. Глубина иногда менялась, чем вносила разнообразие в его будни, и несколько меняла телодвижения экипажа, чтобы не превратить его жизнь в монотонный конвейер.
Вахты менялись на тренировки, тренировкам на смену приходили занятия про специальности, потом учения и отработки мероприятий… По понедельникам обязательно случались политзанятия, по наличию которых в распорядке дня определялась смена недель. По субботам и воскресеньям показывали фильмы в битком набитой кают-компании, Одна смена  меняла другую и отправлялась, в зависимости от времени суток, на обед-ужин-завтрак-вечерний чай или спать, или под рёв сигнализации бежала на свои боевые посты для отработок, учений…..
..В четыре утра меня сменил на пульте управления электроэнергетикой старшина команды  электриков.  После завтрака я побрёл по отсекам, осматривая работающие механизмы и раздавая задания вахтенным электрикам. Потом нырнул на трап в центральный пост, доложил о результатах вахтенному механику, и радостно устремился в каюту. Меня ждал сон!
В первые три автономки спится сладко, очень легко и крепко. Это потом уже начинает мучить бессонница.
На ходу, скинув ПДУ (портативное дыхательное устройство), без которого по кораблю нельзя даже шагу шагнуть и сбросив куртку, я плюхнулся на нижнюю в каюте койку и торопливо стянул брюки и майку.  В каюте было  душновато, но уж очень хотелось спать. Дремота  стояла во всех клеточках моего организма. Лихо, по-лейтенантски, подтянулся на руках и взлетел на свою, расположенную на втором ярусе, койку. Организму оставалось всего несколько сантиметров «до счастья»…
… Рёв сигнала аварийной тревоги не дал телу упасть на койку. Рефлекторно было  схвачено ПДУ, напялены тапки. Подумалось: «Точно в моём отсеке!»
Из динамика связи неслось
-… пожар в шестом отсеке! Горит…!»
Ноги машинально несли меня к переборке между пятым отсеком - где была моя каюта, и тем - шестым - которым я командовал и в котором что-то стряслось.
Закон подводного братства - если беда, задраивайся в отсеке и борись. Сам. Вместе с теми, кто остался с тобой. Ни ты оттуда не имеешь права выйти, ни к тебе никто не войдёт! Иначе погибнет весь корабль!
Но тут, находясь в полусознательном состоянии от впервые случившейся в жизни аварии, я услышал голос командира пятого отсека:
- Командир шестого в пятом! Создано противодавление, выполнены мероприятия по борьбе за живучесть!
Из динамика резко, после небольшой паузы, раздался голос механика
- Пропустить командира шестого в шестой отсек!

Выполнили необходимые действия, включились в изолирующие противогазы, отогнали всех лишних в четвертый отсек и далее в нос… Отдраили переборочную дверь…
Я первый раз в жизни осознал, что смерть может быть  ощутимой. Она смотрела на меня матовой стеной пространства шестого отсека, тихонько вибрируя под воздействием избыточного давления, созданного в пятом отсеке… Это на меня смотрел дым.
Но, на самом деле - это была всего лишь частичка мгновения. Я нырнул в люк, дверь моментально захлопнулась за моей спиной и кремальера опустилась…
 Поначалу мне казалось нереальным, что можно двинуться внутрь отсека. Казалось, что матовая стена имеет твёрдость, а сквозь стены я проходить не умел.
Отсек урчал механизмами, спрятанными за этой стеной, из «молока» вынырнуло одетое в маску противогаза лицо вахтенного.
- Горит блок регенерации компрессора, в отсеке 12 человек! Средства защиты на всех! - просипел он в маску. Но я услышал.
Число оставшихся в отсеке меня поразило. В нём во время обычного несения вахты должны быть всего двое, а тут - двенадцать. Видимо после вахты кто-то задержался, кто-то не успел проскочить из кормы в нос на отдых, а кто-то просто «трепался с корешами» в отсеке, где относительно тихо и можно разговаривать на разрывая связки. Но - их было двенадцать!
Я понимал, что такое количество - это проблема. Средств защиты хватало, но только сейчас. Если находится дольше двадцати минут - нужно переснаряжать противогазы - менять регенеративные патроны, которых хватает как раз на двадцать минут,  а запасных мало…. И ни за что, ни при каких обстоятельствах субмарина не должна была всплывать на поверхность, даже при аварии. Иначе - обнаружение нашего места «врагами» и почти «расстрел» командира за срыв боевой задачи…
Ни черта не видя перед собой из-за заполнившего всё «молока», я спустился на среднюю палубу к связи и доложил, положенную информацию,   в центральный пост…

...Потом, мы вывели всех лишних в соседний отсек, соблюдая сверхосторожность и не прекращая ликвидировать пожар. Он бушевал не долго. Больше беды приносил дым, влезший во все щели,  механизмы и устройства. Он не давал дышать, а, значит,  выключиться из средств защиты. Но главная опасность была в том, что если это «молоко» переползёт в соседние отсеки и распространится по всему кораблю - последствия могут быть трагическими…
Оставшиеся в отсеке четверо, включая меня, были в деле. Один запустил компрессор, чтобы откачивать мутный и опасный воздух в свои баллоны, второй - сквозь весь этот дым продолжал управлять механизмами реакторного отсека, который был прямо за кормовой переборкой, третий - что-то делал рядом с местом аварии, дабы не разгорелось с новой силой, и замерял концентрацию окиси углерода - того самого смертельного угарного газа. А я - метался между связью, клапаном подачи воздуха в  отсек и барометром, который стоял на нижней палубе.
Мне нужно было по определенной программе следить за снижением давления в отсеке, что делал гудящий в трюме компрессор, а потом разбавлять его свежим воздухом из баллонов высокого давления, которые располагались за бортом прочного корпуса субмарины и служили для обеспечения её всплытия с глубины. Нельзя было снижать ниже определенной величины, чтобы это не сказалось на нас, и чтобы не заглох компрессор, и нельзя было поднимать давление выше нужного предела - по тем же причинам. Голова, гудевшая от всего этого,  не сообразила, что барометр переносной и его можно взять с собой подмышку и находиться рядом с клапаном «воздух в отсек» открывая и закрывая его по показаниям барометра. И я прыгал сайгаком с верхней палубы на нижнюю, к прибору, с нижней - на верхнюю, к клапану. Спустя какое-то время я уже не успевал и, подлетая к барометру,  понимал, что уже нужно крутить клапан, а до него ещё нужно сделать несколько прыжков.
Глаза налились кровью, в висках стучало, мутило… Радовало только то, что «молоко» стало превращаться в дымку, в туман, потом, казалось вовсе исчезло. Но угарный газ, согласно прибору, был ещё в очень  «предельной величине» и снимать противогазы никак было нельзя.
 Время превратилось в бесконечность…
Каждые двадцать минут я собирал всех на верхней палубе, у клапана «воздух в отсек» и давал команду на смену регенеративных патронов. Количество их быстро уменьшалось...

Когда сил практически уже не осталось, а концентрация газа не позволяла ещё снять маски противогазов, подошло время к очередной смене патронов, и я снова собрал всех троих рядом с собой.
По моей команде один за другим стали менять патроны матросы. Один, другой, третий… Процедура не сложная. Нужно просто вдохнуть глубоко из старого патрона, отсоединить от него трубку противогаза, сорвать заглушку -крышечку с запасного патрона, подсоединить к нему противогаз и выдохнуть. А дальше - дыши.
И когда очередь дошла до меня, я всё так и сделал. Но в момент, когда нужно было сорвать заглушку, я вдруг понял, что она опломбирована, проволокой, как это и должно быть, но толщина этой проволоки весьма приличная, и мои руки сорвать эту проволоку не могут. Я уже вдохнул и отключился от старого патрона, глаза начали вылезать из орбит и я понял, что задерживать дыхание больше не могу…  сейчас выдохну,  и вдохну уже из отсека… В голове поползли положенные в этой ситуации чёрные мысли…
Матросы крутили эту несчастную проволоку - она не поддавалась. Патрон был последним, заменить было нечем, а воздух в легких готов был взорваться.

Братцы-матросики! Слава Вам и поклон!
Один из них исчез на мгновение из-под моего тускнеющего взора,  и возник рядом, сжимая плоскогубцы. Где он смог найти их в этой ситуации - он и сам, наверное, не смог бы объяснить...

Заглушка полетела в сторону, я, уже ничего не соображая, воткнул шланг в положенное отверстие… Нет, я не вдохнул, я втянул в себя половину объема этого отсека. Втянул в себя жизнь, выдохнув смерть и прикрыв ей доступ в мои лёгкие…
Потом… Всё потом кончилось…
Я сидел на каком-то трансформаторе, сняв маску, опустив обессиленные руки, утирая пот и размазывая грязь. Бойцы-соратники сидели рядом в тех же позах. Битва была выиграна. Воздух соответствовал норме, компрессор уже молчал, устав от спасения людей, и только с легким свистом пела воздухом из пятого отсека переборочная дверь, через которую в отсек вошел командир…
Я  только тут заметил, что воевал я в одних трусах и противогазе. Регенеративный патрон, тот самый, меняя который я чуть не ушел в мир иной, при своей работе нагревается чертовски. Под него конструкторами приспособлена поролоновая прокладка, чтобы не обжечь грудь. Но в этой суете, в этой борьбе за всё и всех, за жизнь против смерти, видимо все эти защитные устройства поотлетали к чертовой матери, а на их месте, под цилиндром патрона, на моей груди багрянцем горело обожженное лейтенантское тело. Ровненьким таким прямоугольником. Но болеть грудь стала только спустя сутки. Когда включился мозг, пришло осознание произошедшего и оценка неслучившегося.

…И все равно - спасибо! Спасибо этой науке, первой в свободном полете самостоятельного лейтенантства. Она тоже научила многому. А главное - научила не боятся. Если не можешь сам - есть рядом братья-матросики, мичманы, офицеры, которые  спасут тебя, экипаж, подлодку. Потому как - нельзя быть в подводном экипаже в одиночку.

… И всё-таки, повезло мне с началом свое офицерской карьеры.
Повезло с людьми и кораблями. Повезло с вовремя пришедшим осознанием себя в ТОМ мире и ТОГО мира вокруг себя…

После этого крещения пришёл пусть и маленький пока, но авторитет среди собратьев по прочному корпусу. Пришло отношение коллег, как к равному.
 За всем этим было много чего ещё. Были и пожары и «пробоины», были загазованности и даже борьба с радиацией. Бывало всякое. В разные годы и в разное время.
 Но та, первая авария, и руки незапомнившегося мне матроса, который, просто выполняя положенные в критических ситуациях действия, спас мою жизнь, даже не осознавая что он сделал - остались в моем мозгу до сих пор.

...Да, как-то так сложилось начало моей службы...
 В самом начале пути мне удалось изучить свою нелёгкую специальность и чрево субмарины в первом "пассажирском" плавании, что не многим удавалось. Потом, уже во втором походе,пришлось на собственной шкуре ощутить ценность братства и свою способность бороться за всех, впервые встретив смерть.
Я стал почти профессионалом до того, как многие из моих вчерашних однокашников освоило науку подводного флота. Они, конечно, раньше или чуть позже, тоже получили «своё» и стали  матёрыми офицерами, как и положено.
 Но у них, у каждого, своя история.  И пусть они сами об этом расскажут.
 Думаю - зачитаемся!